Обратный отсчет: Равнина - Токацин

Сармат пригляделся и изумлённо мигнул. На груди Кьюсса тускло блестел медальон из тёмно-красного стекла. Это определённо было стекло, а не отшлифованный спил кристалла — и сквозь него слегка просвечивала серебристая вышивка.

«Стекло. Тёмно-красное. Что за пигмент?» — промелькнуло в мозгу Гедимина. Вепуат снова толкнул его в бок и громко шикнул — Кьюсс наконец перестал рассматривать сарматов и что-то за их спиной и заговорил.

— Мы в Джере наслышаны о вашем миролюбии, — он слегка наклонил голову. — Так же и мы избегаем вражды и кровопролитий. Однако мы слышали о несчастных, всё-таки навлёкших на себя вашу ярость. Джагулы! Кочевники всегда глухи к мудрым речам. Та нелепая война… Только Джагулы могли додуматься — напасть на божественное Пламя! Наши посланцы пытались удержать их от святотатства. Они не преуспели, и теперь Джера просит за это прощения. Да умерит священное Пламя свой гнев!

Он сложил руки в странном жесте и наклонил голову ещё ниже. Вепуат сдавленно хрюкнул.

— Нет, ну ты слышал? — прошептал он, мелко дрожа плечами. Гедимин, угрюмо щурясь, покосился на невозмутимого Айзека. «Стало быть, удерживали от святотатства… Интересно, на всей Равнине хоть кто-то этому поверил бы?»

— Вот для чего Джера прислала своих воинов, — ровным голосом проговорил Айзек. — Прощение? Что-то я не вижу привезённых тобой даров. А ведь я когда ещё предупреждал — без подношений Кьюссам дорога в город Пламени заказана!

Гедимин попытался повторить про себя последнюю фразу, но запутался на второй трети. Уши Кьюсса под костяной короной дрогнули, прижимаясь к голове.

— Джера поднесла Пламени крылатого зверя туун-шу, — отозвался он. — Даже двух. И жизнь боевого мага впридачу. Он был не из худших — вполне достойная жертва. Но речь не об этом, о жрец Пламени. Мы не просим пустить нас в твой город. Мы просим только о милосердии — и не для себя.

Гедимин покосился на Вепуата и отодвинулся — тот снова потянулся толкнуть его в бок, но не достал. Айзек еле слышно хмыкнул.

— Говори, — сказал он, прервав затянувшееся молчание.

— Благодарю, — Кьюсс наклонил голову. — Кочевники навлекли на себя гнев священного Пламени. Кто-то из них был сожжён огнём. Тех же, кто выжил, сейчас выжигает чёрный огонь болезни. Мор накрыл племена от края до края. Каждое из них сейчас взывает к богам. Мы, жрецы, видим в этом вашу руку. Вы, несомненно, в своём праве убить каждого Джагула. Они дики и свирепы, нам, мирным народам, трудно с ними. Джера лишь говорит — может быть, божественное Пламя смягчится? Отведёт болезнь хотя бы от племён, не приближавшихся к его городу? Они готовы обходить его стороной, пока Равнина не свернётся, как свиток. Я привёз подношения от их племён — хорошую церу, угодную Пламени, вечный лёд и рална-камень.

Он вытащил из «люка» шест, украшенный лентами. На другом конце длинной кости висели обтянутые кожей трубки. Одна из них была до половины покрыта инеем.

— Положи подношения наземь, — сказал Айзек, быстро оглянувшись на Гедимина и тронув запястье. Сармат покосился на сигма-сканер. «А он не врёт. Там действительно цера, ледяные камни и те странные силикатные бактерии. Ничего другого я не вижу.»

— Значит, Джагулы просят спасти их от мора? — голос Айзека остался ровным. — Нечасто такое бывает. Как же страшна та болезнь, что они забыли о гордости?

Кьюсс сложил руки в странном жесте.

— Её имя — мор горькой воды. Она убивает, измучив. Делает каждое питьё и пищу горькими — а затем выжимает кровь из утробы, пока внутренности не вытекут вместе с ней. Нас призвали говорить с богами в Урдзутту. Мы видели множество больных и мёртвых. Стражи ворот Ук-кута не успевают раздирать их тела. Боги молчат, и знаки указывают на вас. Джера просит о снисхождении. Даже свирепые дикари не заслужили таких мучений.

Он прикрыл морду растопыренными пальцами. Вепуат еле слышно выругался.

— Гемор…

— Цыц, — донеслось из-под шлема Айзека. — Скажи, Акхайен из Джеры, много ли больных в вашем городе?

Пальцы посланника едва заметно дрогнули.

— Гнев Пламени не коснулся Джеры, — отозвался он, не отнимая рук от лица. — Ведь для этого не было причин. Но Джера не могла остаться глухой к мольбам кочевников. Всё-таки много лет мы пытались умиротворить их…

— Как благородно с вашей стороны, — сказал Айзек, и Гедимин прикусил язык, чтобы не рассмеяться. — В Элидгене тоже нет больных. И среди наших Джагулов их нет. С чего вы связали мор горькой воды с нами?

— Таковы знаки, — отозвался Джагул, наконец убрав от лица руки. — Перья, камни и сны говорят об одном. Что в Джере, что в Урдзутту. От огня, заключённого в чёрный тростник, зеленеет и стынет вода. Джера ничего для себя не просит. Но если бы божественное Пламя снизошло к Джагулам…

Он низко наклонился, почти свернувшись в клубок. Гедимин и Вепуат переглянулись.

— Пламя не касалось вашей воды, — холодно сказал Айзек. — Но мор, затронувший все племена… Скажи, они все перед этим кочевали вместе? Пили из одной реки?

— В дни Воздуха Джагулы не кочуют вместе, — угрюмо ответил Кьюсс; Гедимину показалось, что в его глазах мелькнуло удивление. — Если сбиться толпой, охота не будет удачной. Мор накрыл их там, где они были. Сразу, как подул новый ветер. Я — только посланник доброй воли. Вожди и сновидцы Джагулов рассказали бы тебе больше. Я не смею указывать, моя просьба — только о милосердии.

Он снова склонился перед Айзеком. Сарматы переглянулись. Гедимин покосился на «запад», — реакторного купола было не видно за огненным постом и зданием ткацкого цеха. «Разбросанные по всей Равнине кочевники заразились одновременно… Реактор герметичен. Даже водоносные полости под плато ещё не „светятся“. Тем более — реки. Даже если что-то может протечь сквозь скалу за сотни километров… Да тут даже фон не сильно повысился бы! Это Равнина, она вся светится…»

— Пламя обдумает твои слова, — сказал Айзек, прервав затянувшееся молчание. — Не