Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

– Из нашей армии части идут, пора прощаться.

Черноусов хотел на прощание обняться, но его остановил Томаш.

– Там наверху никого нет?

– Все здесь.

– А вещи?

– Боишься, кто-нибудь часы заберет? – вмешался Густлик.

– Нет, вещмешок там остался. – Обеспокоенный Черешняк торопливо пожал руку Черноусову и бегом бросился в дом.

– Где теперь встретимся? – проговорил старшина.

– Давай в Берлине, – предложил Янек. – С Марусей тоже так договорились.

– Давай. В самом центре, откуда Гитлер командует.

13. Глубокая разведка

– Разведчики, становись! Смирно!

Без спешки и суеты отряд молниеносно построился в колонну по четыре. В ней не нашлось бы двух гимнастерок одинакового цвета, одинаково выгоревших на солнце, двух пилоток, одинаково надвинутых на лоб, двух похожих лиц, и тем не менее с первого взгляда можно было понять, что этот отряд, связанный невидимыми нитями, крепче, чем любая семья.

– Шагом марш! – подал команду старшина Черноусов.

Танкисты с минуту наблюдали, как колонна, отпечатав три шага, мерно заколыхалась в марше и влилась в человеческий поток, текущий по шоссе, а потом поднялись по лестнице на второй этаж. Саакашвили, заметив, что у Коса грустное лицо, взял его под руку:

– Ты же не нарочно с гранатой. А что Маруся в госпитале, оно и лучше. На фронт вернется, а фронта и нет.

– Как это нет? – удивился Густлик.

– А так. Заседают за столом все союзники вместе. Фронта нет, никто никого не убивает.

С улицы донесся низкий рокот дизельного мотора и характерный лязг гусениц. Саакашвили оглянулся, собираясь было вернуться и посмотреть, что там, но в этот момент Шарик вдруг рявкнул и прыгнул вперед, распахнув дверь передними лапами. Подгоняемый любопытством, Кос перемахнул две оставшиеся ступеньки и остановился в дверях как вкопанный. Григорий и Густлик налетели на него, застыли на месте и с удивлением наблюдали, как по полу перекатывается сплетенный клубок рук и ног. Шарик приготовился прыгнуть.

– Стоять, – приказал ему Янек и тут же скомандовал друзьям: – Хватай обоих!

Они бросились вперед, растащили борющихся. Густлик схватил Томаша и зажал его двойным нельсоном, а Кос и Саакашвили удерживали незнакомого солдата. Стройный, в ладно пригнанном комбинезоне, он не вырывался, только тяжело дышал и облизывал языком рассеченную губу.

– В чем дело? – спросил Янек Томаша.

– Консервы хотел украсть.

Незнакомец пожал плечами.

– Могу вам своих добавить, если вам есть нечего, – произнес он высоким звучным голосом. – Пустите, я же не убегу. – Он повернулся к Косу. – И собаку придержите, а то бросится. Я хотел часы подвести, они спешат на шесть часов. – Он указал на висевшие посреди стены часы с кукушкой, которые все еще тикали со скоростью экспресса.

Густлик отпустил Черешняка. Тот, хромая, подошел к стене, открыл дверцы и вытащил из гудящего ящика спрятанную там жестянку с консервами.

– Ишь ты, как раз эти понадобилось ему подводить. Мало тут других,

– ворчал он, потирая руку.

Саакашвили и Кос тоже отпустили своего пленника.

– Хотелось бы узнать, – вызывающе спросил Янек, – кому какое дело до наших часов?

– Я все-таки не чужой, – ответил тот.

Он поднял с пола фуражку с целлулоидовыми очками над козырьком, надел ее набекрень. Потом, массируя кисть и помахивая затекшей рукой, пояснил:

– Нам приказано взаимодействовать.

Он встал по стойке «смирно», щелкнул каблуками и протянул для пожатия руку. И когда, после секундного раздумья, Кос подал ему свою, представился:

– Подхорунжий Даниель Лажевский.

– Сержант Ян Кос.

«Ку-ку», – подтвердила деревянная кукушка на стене.

– А если короче, то меня зовут просто Магнето.

– А меня – просто Янек. Откуда тебе известно о взаимодействии?

– Старик хочет до подхода главных сил захватить мост на канале.

Часы, спешившие на шесть часов и пятнадцать минут, пробили пять, и с последним ударом, как всегда пунктуальный, в комнату вошел генерал. А за ним, в черном танкистском комбинезоне, коренастый офицер, смуглолицый, с бравым чубом, отливающим синевой, как вороново крыло.

– Вижу, с командиром мотоциклистов вы уже познакомились.

– Так точно, и даже близко, – ответил подхорунжий, искоса взглянув на Томаша.

– А это поручник Козуб, командир передового отряда.

Кос инстинктивно сделал полшага навстречу, чуть поднял правую руку, чтобы поздороваться, но чернявый, слегка прищурив карие глаза, внимательно осматривал экипаж «Рыжего».

– Гражданин генерал, – начал Кос, – в Крейцбурге…

– Тебе уж успели сказать? – с деланной ворчливостью спросил генерал. – Не в самом городе, а южнее – бетонный мост. – На гладильной доске он расстелил карту, придавил один ее угол остывшим утюгом.

– Разрешите доложить? – снова вмешался Кос.

– Горит? – Генерал недовольно сдвинул брови и взглянул на часы. – Говори.

– Заключенный из концлагеря при заводе боеприпасов в Крейцбурге сообщил, что охранники получили приказ уничтожить их всех до освобождения. Если бы упредить эсэсовцев, то подпольная организация лагеря ударила бы с тыла.

– Где он?

– В госпитале. Ранен и совсем отощал…

– Поляк?

– Немец.

– А почему эсэсовцы собираются тянуть до последней минуты?

– Завод выпускает бронебойные снаряды повышенной мощности. Четыре тысячи узников. Он принес подробный план. – Янек протянул вынутую из кармана тряпицу величиной с носовой платок, покрытую мелкими значками.

Генерал в раздумье рассматривал ее, потом разгладил ладонью лист карты и, чтобы ровнее лежал, придавил его с другого края парадной фуражкой ротмистра.

Окованный козырек лег полукругом на Шпрее, а орел повис прямо над черным пятном громадного города.

В открытой двери показалась Лидка, но ее никто не заметил, поскольку все внимательно рассматривали карту. Наклонившись, Черешняк оттолкнул Еленя, тот ткнул его в бок, а Томаш, полагая, что ему предлагают высказаться, изрек то, чему недавно научил его командир:

– Если не будем спешить вперед, больше людей погибнет.

– Правильно, – кивнул головой генерал, вглядываясь в карту и обдумывая решение. – Правильно, – повторил он, когда смысл сказанного солдатом дошел до его сознания, и с интересом взглянул на молодого Черешняка. – В отца ты, видно, пошел, философ, но ты прав.

Кос тоже поднял взгляд на Томаша и поверх его склоненной головы заметил Лидку, которая, приподнявшись на цыпочки, посылала ему воздушный поцелуй и улыбку. Янек поднял руку в молчаливом приветствии. Девушка, казалось, была все той же, но в то же время и какой-то другой. Он не понял, в чем это выражалось, – может, другая прическа, может, лучше пригнанное обмундирование? У них там в штабе полно разных портных и сапожников…

Тем временем генерал остро отточенным карандашом загнул на север конец самой длинной черной стрелки на карте и обратился к офицеру:

– Все, Козуб, остается как и прежде. С той только разницей, что не мост, а люди. Пройдешь на десять километров дальше и без шума форсируешь канал.

– Ясно, гражданин генерал.

– Просочиться, овладеть, удерживать до подхода главных сил, – твердым, решительным голосом отдавал приказ командир. – Для выполнения задачи выделяю разведотряд в составе мотоциклетного взвода под командованием Магнето, два тяжелых танка поручника Козуба и экипаж «Рыжего».

– В качестве… – Саакашвили запнулся, с трудом проглотил слюну. – В качестве десанта? – выдавил он из себя.

– Да, я же еще не сказал. – Генерал хлопнул себя по нагрудному карману, вынул конверт и протянул его Косу. – Тебе письмо. Отец был на том берегу, но вас уже не застал. Оставил шкатулку от земляков, а сам отправился в Щецин.

– Что оставил? – удивился Кос, застыв с ножом в руке, которым собирался вскрыть конверт.

– Шкатулку, – повторил генерал, рассмеявшись. – Вы же помните, как во время гулянья в Гданьске начали собирать деньги на танк. Это когда еще Франек Вихура и Григорий Саакашвили влюбились в двух хорошеньких сестричек-близнецов. Они и фотографии с твоим отцом прислали. – Генерал шарил в своей полевой сумке.

– Новый? Наш? Где? – как скорострельная пушка, Григорий выпаливал свои вопросы, еще не веря, но уже млея от радости.

– Во дворе, – ответил генерал с деланным безразличием. – Я думал, вы слышали, когда мы подъехали.

Саакашвили бросился к окну, а за ним и весь экипаж. Возле дома стоял танк, новенький, прямо с завода, даже краска, цвета весенней листвы, нигде не была поцарапана. На борту белела надпись – «Рыжий», и не хватало только отпечатков рук. В открытый люк механика высовывался Вихура и, задрав вверх голову, кричал:

– Привет, братцы! – Он хотел помахать им рукой и, по обыкновению, стукнулся головой о длинный ствол мощной пушки.

Первым из застывшего у окна экипажа пришел в себя Саакашвили, он метнулся к двери и, не заметив Лидки, хотя едва не сбил ее с ног, исчез, словно его сдуло ветром. За ним, отдав на бегу честь генералу, затопал Елень и, пробегая мимо, потрепал по волосам девушку. Томаш сунул в карман консервы, схватил из угла вещмешок, а с карты ротмистровскую фуражку; поскольку обе руки у него были заняты, виновато улыбнулся в сторону высокого начальства, расшаркался, поклонившись телеграфистке, и поскакал вниз по лестнице.