Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

– Люх, – уточнил Черешняк. – Не «мух», а «люх».

Сзади, за его спиной, басовито забили часы. Томаш нахмурился, вздохнул и с досадой принялся снова пришивать пуговицу. Саакашвили и Черноусов обменялись понимающими взглядами, покосились на заряжающего и тоже вернулись к прерванным занятиям.

А часы продолжали бить размеренно и чинно, с продолжительными паузами. Затихал уже девятый удар металлического гонга, когда из-за закрытой двери донесся голос Еленя:

– Дорогу, союзники!

Все с любопытством взглянули в сторону двери. С минуту никто не показывался, потом лязгнула щеколда и в дверь просунулась нога. У Густлика, как видно, были заняты обе руки, и он пытался поддеть и открыть дверь носком сапога. Наконец он предстал в дверном проеме, потный, сияющий, с растрепанными от ветра волосами, и, опершись о косяк, остановился, чтобы дать всем возможность полюбоваться добытым трофеем.

Виноградная лоза с листьями величиной с мужскую ладонь, старательно вырезанными из дерева, вилась у него по плечам, по бокам до самого пояса. Среди веток и листьев блестел латунный диск с римскими цифрами и стрелками, а чуть выше массивные дверцы прикрывали дупло, из которого в любой миг могли выпорхнуть горластые кукушки и оповестить время. Венчала все это декоративная доска, на которой недоставало только фамильного герба бывшего владельца. Никто не вымолвил ни слова, и Елень, уверенный, что все онемели от восторга, решил сам дать необходимые пояснения.

– Музыкантов в этом Ритцене не оказалось. Я, Томчик, обшарил с полета домов, а то и больше, заглянул в десяток лавчонок, и нигде ничего. Тут мне и пришла ценная идея… Гляньте, хлопцы, на эти часы… С музыкой! С кукушками и с музыкой…

Черешняк встал, швырнул на вещмешок мундир и шило, не боясь, что спутаются нитки, однако, вместо того чтобы броситься с распростертыми объятиями к Еленю, только покачал головой и, облокотившись о подоконник, отвернулся к окну.

Елень шагнул вперед, дверь за ним захлопнулась.

– Ты что уставился, как на покойника? – набросился он на Саакашвили. – Часов, что ли, никогда не видал?

– Густлик, дорогой, – отозвался Григорий и, поставив утюг на одеяло, подошел к приятелю, – неоригинальный ты человек.

– Какой?

Прежде чем Григорий успел ответить, раздался звучный троекратный удар гонга, и в комнату со стены полилась мелодия штраусовского вальса. Продолжая сжимать в руках принесенное «чудо часовой техники», Густлик поднял голову и теперь только увидел развешанные на крюках и гвоздях часы: простые ходики, часы с боем, с органом, с колокольчиками и курантами; круглые и овальные; с римским циферблатом и с арабским. Все они тикали, размахивали маятниками, и все показывали разное время.

– Эти принес гвардии старшина Черноусов, – тоном музейного гида стал объяснять и показывать Григорий. – Эти – его разведчики, а те, что сверху, – я. Гармошку никто не нашел, и поэтому все…

Не стихла еще мелодия вальса, как из объятий Густлика, тарахтя крыльями, выскочила деревянная птица и во все горло провозгласила: «ку-ку!»

– Возьми! Бери, а то шмякну об пол! – разозлился Елень.

«Ку-ку!» – пронзительно вскрикнула вторая.

Саакашвили подхватил «гнездо» с бойкими кукушками, повесил на гвоздь и хотел остановить. Но едва он подтянул вверх гирю, как вся махина вырвалась у него из рук и бешеным галопом поскакала вперед, оглушительно тикая и кукуя на ходу.

В этот не самый подходящий момент в дверях появился человек в гражданском костюме, с красной повязкой на рукаве и постучал в притолоку.

– Обер-ефрейтор Кугель! – представился он, приложив руку к фетровой шляпе. – Заместитель коменданта города по гражданским делам.

Шлепнув ладонью по деревянному циферблату, Елень усмирил кукушек и при виде немца приосанился, приняв вид, подобающий солдату победоносной армии.

– Вползай, – разрешил он прибывшему. – Как с розами?

– Розы? – Немец сделал печальный жест, потом немного оживился. – Сирень цветет около кирпичного завода, там высоко – и вода не дошла. Немножко есть людей. Старик, ребенок, женщина.

– Заботься о них. Да смотри кабель больше не рви, а то во второй раз спуску тебе не будет. – Густлик подсунул ему кулак под нос.

– Хорошо, – поспешил согласиться Кугель. – Теперь нужно только соединять кабель, восстанавливать, ремонтировать. В ратуше уже убирают, вот-вот часы пойдут…

– С этим можешь не торопиться, – буркнул Елень.

– Я умею быть благодарным, – произнес немец. – Велел вот принести для вас подарок на память, а потом что-то скажу.

Он отступил в сторону, дал знак своим сопровождающим, и те втащили на лямках, перекинутых через плечо, как и пристало профессиональным носильщикам, большой продолговатый предмет, завернутый в скатерть.

– Что это, гроб или шкаф? – спросил Елень.

– Шкаф, – радостно осклабился бывший обер, помогая ровнее устанавливать в углу комнаты принесенный предмет. – Шкаф, а внутри…

– Шнапс, – подсказал Густлик.

– Нет. – Кугель приподнял угол скатерти и стал под ней копаться. – Чтобы время шло хорошо, – добавил он таинственно, а потом одним движением, словно открывая памятник, сбросил скатерть… с больших кабинетных часов. Весело звякнув, они стали бить так громко, будто хотели разбудить весь мир.

Это уже было слишком даже для флегматичного Еленя. Не в силах овладеть собой, он перекинул автомат со спины на грудь, подскочил вплотную к гостю и яростно прошипел:

– Катись колбасой!

– Их ферштее нихт! – наморщил брови Кугель и переспросил: – Колбаса? А сыр надо?

– Сгинь, мигом! – во весь голос заорал Густлик, занося руку, но на полпути задержал ее и замер, вытянувшись по стойке «смирно».

В комнату в черном танкистском комбинезоне вошел генерал. Усталым движением он стащил с головы шлем, открыв лоб, совсем белый по сравнению с запыленным и загорелым лицом.

Кугель и два его помощника проскользнули между штабными офицерами и автоматчиками охраны, поняв, что тут сейчас не до них.

Две-три секунды царило неловкое молчание. Черноусов ждал, что поляки сами отдадут рапорт своему командиру, но потом, когда начали мерно и чинно бить кабинетные часы, подаренные обер-ефрейтором, и он и Елень одновременно выступили вперед:

– Товарищ генерал…

– Гражданин генерал… – переплелись их голоса. Верх одержал мощный бас силезца: – Группа советских разведчиков и экипаж танка «Рыжий» находятся…

Густлик умолк, подыскивая подходящую формулировку. Воспользовавшись наступившей паузой, неожиданно вмешался Саакашвили и тихим, грустным голосом, совсем не по-уставному произнес:

– Нет больше «Рыжего»… Остались мы без брони над головой…

– Я знаю, – спокойно ответил генерал и, указывая на дым, валивший от одеяла из-под раскаленного утюга, добавил: – А сейчас останешься еще и без штанов.

Григорий схватил утюг, плеснул, водой из котелка на тлеющее одеяло.

– Потеряли мы машину. Дело было так… – начал было рассказывать Густлик, но, услышав за спиной мелодичные серебряные звуки музыкальной шкатулки, наигрывающей менуэт, сбился и умолк.

– Я знаю, – выручил его генерал. – В сложной ситуации вам встретился немецкий капитан, указавший направление отхода. Этот же капитан два часа спустя обо всем доложил нам по радио.

– Вот черт… – буркнул Елень и, скрывая удивление, подтвердил: – Так точно, гражданин генерал.

– А где командир танка?

Черноусов выступил на полшага вперед и доложил:

– Он с Марусей пошел в город искать гармонию.

– Между ними давно уже гармония…

– Гармошку Черешняка, – пояснил Густлик. – Ту, что осталась от Вихуры. Пропала она.

– Напомните сержанту Косу, что он до сих пор не представил мне рапорта.

– Какого рапорта?

– Письменного. Он знает. У нас была с ним беседа на эту тему, когда его из контрразведки доставили…

Генерал умолк, и в наступившей тишине явственно раздалось тиканье обер-ефрейторского подарка и, что совсем уж некстати, бешеный галоп густликовского «чуда техники», выстреливающего секунды со скоростью пулемета. Однако генерал, казалось, не услышал, или, вернее, не заметил этих звуков, занятый своими мыслями.

– Товарищ механик, – обратился он к старшему по званию из танкистов, и Саакашвили, отставив утюг, вытянулся по стойке «смирно».

– В четырнадцать часов я ввожу в бой маневренную танковую группу с рубежа пять километров западнее Ритцена. В одиннадцать пятнадцать всему экипажу быть в сборе.

Часы с маятником, случайно заведенные Григорием, как раз показали одиннадцать, и над самой головой командира, выскакивая из резной виноградной листвы, наперебой хрипло закуковали кукушки.

Генерал удивленно взглянул на часы.

– Ерунда. Вам надо их сверить. – Он повернул голову и увидел стену, увешанную часами. – Это что еще такое? Мародерство!

Деревянная птаха прокуковала последний раз и юркнула в свое убежище. В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Томаш своим спокойным звучным голосом: