Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

В шоссе с двух сторон вгрызались короткие преграды – вбитые на расстоянии полутора метров друг от друга двойные ряды балок, в середине засыпанные камнями и песком. Чтобы преодолеть их, надо было на небольшой скорости миновать первый из них по левой обочине, потом круто свернуть вправо и снова влево, чтобы у самого кювета миновать второй. Только описав такой зигзаг, колонна могла прибавить газ.

По склону от дота сбегала узкоколейка, а на рельсах притаились ржавые вагонетки, груженные железным ломом и обломками. Достаточно было обрубить канат, удерживающий заднюю вагонетку, чтобы они скатились вниз и завалили проход в баррикаде. В тени вагонеток сидел часовой, седоватый и грузный фольксштурмовец. По всей вероятности, еще во время первой мировой войны он привык к близким отголоскам фронта, и сейчас, несмотря на канонаду, его клонило в сон в этот теплый полдень. Он медленно опускал голову все ниже и ниже, клевал острым носом, с трудом снова поднимал голову, чтобы опять через минуту задремать. Однако, как только поблизости раздался гул моторов, он доложил, подняв трубку к уху:

– Мотоцикл.

С проселочной дороги на шоссе выскочил на полной скорости мотоцикл с коляской и резко затормозил перед баррикадой. Пока он юрко пробирался на другую сторону, часовой тупо наблюдал за бойцами в стальных касках и наброшенных на плечи плащ-палатках. Ему и в голову не приходило, что это могли быть не свои. Он вторично взглянул на баррикаду и снова покрутил ручку телефона:

– Мотоцикл… Нет, еще один.

Первый мотоцикл уже выбрался на шоссе с той стороны преграды, второй ее преодолевал, а третий к ней приближался.

Об этом третьем мотоцикле часовой уже не успел доложить, так как из здания на холме вышел унтер-офицер и, позевывая и почесывая себе грудь, сам взглянул вниз. Он протер глаза, словно не доверяя им, потом судорожно схватился за ствол автомата, висевшего за спиной, перебросил его на грудь и заорал:

– Тревога! – и, не успев выстрелить, рухнул, скошенный пулями. Брызнул песок из пробитых мешков, прикрывавших бойницы. Изнутри откликнулся станковый пулемет, потом второй. Очередью выбило из седла и свалило на землю одного из разведчиков, но на штурм здания уже мчались шесть мотоциклов. Пока ближние вели огонь, остальные продвигались вперед, а потом, укрывшись за скатом рва или за кустами, начинали бить длинными очередями.

Мотоцикл, первым преодолевший преграду, воя мотором на полных оборотах, вскарабкался по крутому склону и выскочил с торца к самому дому. Боец с заднего сиденья метнул в окно гранату, потом еще одну. Изнутри рванулись клубы дыма. Стрельба как по команде стихла.

Мотоциклы передового охранения, не задерживаясь, помчались дальше, а к преграде на укороченных дистанциях подошли танки. «Рыжий» первым проскользнул между препятствиями, вполз на горку и под защитой с фланга дымящего здания прикрывал остальные машины, поводя по сторонам стволом своей пушки. Подождав, пока оба танка минуют лабиринт, он съехал вниз и помчался вслед за ними. В хвосте тучи поднятой пыли тарахтел мотоцикл с телом погибшего бойца, завернутым в плащ-палатку, лежащим на коляске и заднем сиденье.

Возле баррикады остались только одна машина и подхорунжий, докуривавший папиросу. Швырнув затем окурок в пыль, он растоптал его и штыком перерубил канат. Вагонетки скатились по рельсам, с грохотом перевернулись и загородили дорогу. Лажевский вскочил в седло, водитель дал полный газ, и машина скрылась в клубах пыли.

Когда гул моторов стих, со дна окопа поднялся часовой, пугливо огляделся по сторонам, потом, обрывая пуговицы, сорвал с себя мундир, сунул автомат между досками забора и в одной грязной, пропотевшей рубахе побежал вниз по холму куда глаза глядят.

– В голову колонны! – крикнул Лажевский прямо в ухо водителю.

Мотоцикл прибавил скорость, вонзился в густое облако пыли, катившееся за гусеницами, обогнал «Рыжего», с минуту висел на хвосте следующей машины, обошел и ее, промчавшись по дну неглубокого кювета, а потом на повороте, там, где колонна сворачивала с шоссе на заросший травой и темными кустами терновника полузаброшенный проселок, выскочил вперед, обойдя и третий танк.

– Ползешь, как черепаха, – нетерпеливо коснулся коленом впереди сидящего подхорунжий.

Боец прибавил газ, включил предельную скорость и повернул рукоятку руля до отказа.

Мотор взвыл, мотоцикл набирал все большую скорость, швырявшую в воздух на каждой неровности все три его колеса. Даниель приподнялся в седле, словно наездник перед прыжком через барьер, и внимательно осматривал местность: пора было найти какое-либо укрытие, где можно переждать несколько минут, чтобы разведать маршрут до леса на берегу канала.

Справа от дороги он заметил старую конную колею, блеклую голубоватость полыни и скорее угадал, чем увидел заброшенный каменный карьер.

– Тормози! – приказал он и подал рукой сигнал мчащимся за ним разведчикам.

Каменный карьер порос чахлой зеленью. Только в сырых впадинах кое-где темнели кусты ольхи. По дну этой громадной выработки бродило небольшое стадо коров под присмотром старого небритого пастуха, стоявшего метрах в пятидесяти и смотревшего в сторону Лажевского ничего не понимающим взглядом. Если бы не далекое урчание самолетов в облаках, если бы не легкое, идущее с востока гудение земли от тысяч снарядов, если бы не хруст гравия под копытами коров, тишина здесь была бы полной.

Новый звук заставил пастуха поднять голову. Шум моторов вырос мгновенно, и на край котлована, на крутую, давно заброшенную и поросшую бурьяном дорогу, на полной скорости выскочил мотоцикл с пулеметом на коляске. За ним второй, третий и еще два сразу.

Немец только теперь сообразил, что тут что-то не так, схватил кнут, чтобы собрать скотину и, быть может, удрать, но мотоциклы, развернувшись широким веером, с бешеным ревом моторов вскарабкались по обрывистым склонам и заняли позиции по краю котлована, прикрывая его со всех сторон.

Вслед за ними появились танки. Их зеленоватые туши сползли вниз, каждая под отдельный куст ольхи. Машины застыли, моторы замерли, и уже минуту спустя могло бы показаться, что вовсе и не было этого мгновенного вторжения, если бы только не легкие шлейфы пыли, лениво оседавшие в лучах солнца.

Крестьянин всматривался в ближайший танк с белым силуэтом орла на броне и, беззвучно шевеля губами, безуспешно пытался прочитать надпись; потом сел, покорившись судьбе, с кнутом в руке и уставился на коров, которые, всполошившись было вначале, принялись теперь за свое наиважнейшее дело – пережевывание жвачки.

Из танка высыпал сразу весь экипаж и, ни слова не говоря, тут же принялся срезать густые ветви ольхи и прикреплять их проволокой к броне.

Шарик, утомленный долгим бездействием, помчался вперед, потом назад, без особой злобы гавкнул на старика – просто так, чтобы отметить, что он видит чужого, – а потом принялся сгонять в кучу коров.

Елень взял топор из рук Черешняка и указал ему на сидящего пастуха. Как только Томаш подошел, тот сразу поднял руки, чтобы дать себя обыскать, – видимо, и у своих ему это не раз приходилось делать.

В карманах ничего подозрительного не оказалось. Черешняк обыскивал все медленнее. Он взял из руки пастуха кнутовище. Это был обычный крестьянский кнут – сыромятный ремень на рукоятке из очищенного от коры орешника. Томаш сел и, прищурив глаза, посмотрел на коров. Это длилось всего какую-нибудь секунду. Они переглянулись со стариком; солдат, слегка вздохнув, встал и вернулся к танку, возле которого вполголоса разговаривали Вихура и Янек.

– Мое дело довести машину и передать вам.

– Но в этой машине пять мест. Ты же согласился подъехать.

– Только до командного пункта генерала.

– Мы там не останавливались.

– Это ты специально делаешь мне назло. Мотоцикл-то ездил к бронетранспортеру. А я под броней не люблю, мне душно…

– Возвращайся, Франек, я тебя не держу.

– Как? Через фронт…

– Ну тогда посиди немного здесь. Коров попасешь и наших дождешься.

– Черт! – выругался Вихура и в сердцах сдернул ветку маскировки. – Я не танкист.

– Поправь, – приказал ему Кос.

– Командир танка, ко мне! – окликнул его, подходя, поручник Козуб.

– Слушаюсь!

Под крутым откосом мотоциклисты копали могилу погибшему товарищу. Скорбно скрежетали о камни лопаты, горько пахла растертая о щебень полынь.

– Как с маскировкой?

– Закончили.

– Хорошо.

По склону сбежал подхорунжий Лажевский, с темным от пыли лицом, на котором струйки пота оставили светлые бороздки.

– Дорога к лесу свободна, – доложил он. – Можно двигаться.

– Поешьте. Останемся здесь до темноты.

– Потеряем часа три, – прикинул Кос.

– Генерал говорил, что каждая минута на счету, – вставил подхорунжий. – Я бы мог с тремя-четырьмя машинами…

Рука поручника тяжело легла на его плечо, прервав фразу.