Голод Рехи - Мария Токарева

Рехи застыл в недоумении, не зная, что делать и о чем говорить. Верховный Жрец Саат не дал на этот счет никаких указаний, а толпа сгущалась и придвигалась все ближе к балкону. Кто-то вставал на плечи других или лез на развалины старинных зданий, памятников и колонн. Доносились уже и крики боли: кого-то задавили, растоптали, не замечая в упоительном экстазе опьянения чудом. Только каким чудом? Рехи не считал свою силу чем-то божественным. Да и старался вовсе не ради этих незнакомых существ.

В прежние времена он бы сказал о них просто: «Ого, сколько еды радо меня видеть». Но теперь эта мысль пронеслась скорее глупой насмешкой над самим собой, над собственным бессилием и величием. Как же мало между ними различий. Величие – страшный зверь, голодный. Поднимает на пик славы, чтобы сбросить вниз, размозжить о скалы и слизать шершавым языком с них кровь и ошметки расплющенной плоти, повергая в бессилие.

Рехи даже покосился через плечо, ожидая увидеть крылатого монстра, выступающего из полумрака зала. Но нет, чудовище растекалось у подножья, огромное, жадное и слепое в своей многоликости. Крики толпы пронзали острыми копьями голову и сердце, вплавлялись невыразимым ужасом под кожу. От волнения зудели руки, как будто под тонкую кожу запустили муравьев. Рехи плотнее сжал перила парапета и хрипло застонал, встряхивая головой.

– Тебе еще нездоровится, Страж? – обеспокоенно спросил Вкитор. Рехи иногда замечал подобие заботы с его стороны, а вот для Верховного Жреца Саата приобретение с пустошей оставалось только красивым символом, который надо показать людям. И неважно, больно ли этому символу, хочется ли ему выть от непонимания и смятения.

– Скажи что-нибудь… Что-нибудь вежливое! – шепнул Вкитор.

Рехи стоял, не шевелясь, лишь сильнее стискивая камень, причиняя себе дополнительные мучения. Но они очищали голову, сметали робость.

– Я… я никогда не говорил речей… Я… – Рехи замялся, потом фыркнул себе под нос: – Ай, да пошли вы с вашей вежливостью к ящерам!

– Уводите его, он сейчас такого наговорит! – обеспокоенно шикнул Саат, сжимая кулаки, точно готовясь ударить за любое неверное слово. А нечего выпускать пустынного жителя на публику! Рехи уже достаточно отмаялся ручным зверьком, шутом, отражением короля полукровок. Теперь он в полной мере обрел свою волю, волю разумного существа, а не инстинкт животного.

– Нет уж, Верховный Жрец. Вывел меня, значит, я скажу! – упрямо отозвался Рехи и решительно выдвинулся вперед, почти перегибаясь через перила. Вкитор на всякий случай попытался схватить его за золотой шарф, но Рехи ловко вывернулся – он же не ребенок какой и не дурачок. Нет, падать в объятья этого безглазого многоликого зверя ему не хотелось. Голод восторга растерзал бы его на кусочки, каждый бы захотел оторвать от Стража Мира частицу великого чуда, великой благодати, снизошедшей на них. Глупо и бессмысленно, зато все себе.

– Народ! Мне велено что-то вам сказать. И я скажу! Слушайте!

Рехи поразился, как толпа внезапно замолкла. Еще через миг он вновь увидел линии, яркие, неправильные, кровавые и черные, сцепленные друг с другом. Они вились над площадью, переплетались с людьми, колыхались в воздухе. Среди них виделись и чистые, но мало, слишком мало. Этот город почти не отличался от деревни полукровок. Рехи понимал, что шел к миражу. И, похоже, в этой темной иллюзии не существовало ни единого шанса найти Лойэ. Он не видел ее даже с помощью своей силы. Лишь красный свет далекой Цитадели растекался по небу, даже тучи пепла не скрывали его.

Его частицы кружил над развалинами старинного города, над дворцом и разрушенным портом, где лиловый жрец когда-то топил корабли, заглядывал в башню, где давным-давно запирали старого адмирала. Пепел стал всем, он набивался в ноздри голодной толпы, стирал величие жрецов, заставляя их кашлять… И Рехи больше не боялся этого голодного монстра нежданной славы. Он говорил – спокойно, уверенно и громко, потому что линии неведомым образом усиливали голос:

– Я был в этой столице. Но не в своем теле. Я был здесь три сотни лет назад в облике жреца, прежнего Стража Мира. Случилась война, после которой произошло Падение. Но это вы и сами знаете. Это знают все. Но почему Падение? Что мы сделали не так? Нас покарал Двенадцатый, или мы сами себя покарали? Мы – люди, эльфы, полукровки… Мы разрушили свой мир. Значит, нам его и восстанавливать. Если повезет, если я смогу узнать причины, возможно, у меня получится все изменить. Вы со мной?

И вновь ураганом обрушился страшный крик:

– Да-да-да-д-а-а-а! Да, Страж! Да!

Рехи чувствовал, как к нему потянулись линии: толпа внимала ему, внимала банальной истине, изреченной Стражем Мира. Эта власть случайного слова пугала и привлекала. Рехи впервые почувствовал себя настолько значимым и даже… великим.

Сила заключалась не только в клыках и отточенных движениях клинка. Величие устремилось к нему в тот момент, когда он раскрыл рот перед этой толпой, впитал ее ожидание, ответил на него. Слава простерла к нему жадные когти, он чувствовал их незримое прикосновение, они пронзали спину под лопатками, но одновременно окрыляли.

«А может, эксперимент Митрия не провалился? А может, я стану править ими всеми? Как правил Ларт полукровками. И, когда у меня будет власть, я заставлю вернуть и Ларта, и Лойэ. Вместе мы заживем во дворце! Вместе мы… мы… набьем морду Двенадцатому. Или починим этот мир, очистим все линии!» – думал Рехи, нет, Страж Мира, этот случайный пустынный эльф во славе.

Он не стоял, он плыл над толпой, которая жаждала его слов. Постепенно от наслаждения этим чувством прошла и боль в пальцах, и неуверенность в своей силе. Рехи даже вытянул руку и схватился за одну из линий, правда, грязную, как истлевшая веревка. Но толпа ждала демонстрации силы. Всеобщее внимание дурманило не хуже грибной настойки.

Больше никаких красивых слов на ум не приходило, зато сила, его уникальная сила, по которой изголодались люди внизу, билась в каждом пальце, в каждой жилке. Рехи резко дернул за линию. Что-то раскатом грома пронеслось по небу, тучи пронзила яркая вспышка, и молния ударила в вершину полуразрушенного здания. Рехи представил огонь – и камень загорелся. На куполе заплясали ярко-зеленые языки пламени, а потом они превратились в синие и фиолетовые. По мановению одного лишь воображения огонь менял цвет и форму, то взвиваясь ярким столпом вверх, то раскидывая снопы искр, то распускаясь причудливыми цветами. А потом, когда пламя поползло вниз, намереваясь