Отец Иоанн (Крестьянкин) - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, в то время даже на самые привычные и понятные вещи смотреть приходилось «новыми» глазами, оттого и спрашивали люди обо всем. Вот сделанная Ниной Павловой зарисовка общения о. Иоанна с паломниками осенью 1988 года — первого, когда ему было официально разрешено это общение:
«Тепло, небо синее, а клёны светятся таким золотым сиянием, будто это не кроны, а нимбы над храмами. Монастырское начальство вызвали в Москву, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорит, выйдя из храма:
— Ну вот, начальство от нас уехало. Остались только мы, черные головешки.
Батюшку, как всегда, окружает народ, и короткая дорога до кельи превращается в двухчасовую беседу. Кто-то ему приносит стул, мы рассаживаемся у его ног на траве. И вопросы идут за вопросами:
— Батюшка, что такое перестройка?
— Перестройка? Перепалка-перестрелка.
— Батюшка, благословите нас с мамой переехать в Эстонию. Мы в Тапу хороший обмен нашли.
— Как в Эстонию? Вы что, за границей хотите жить?
Слушаю и недоумеваю: ну, какая же Эстония заграница? А перестройка — это… Это же время митингов, восторга и опьянения свободой. Но каким же горьким было похмелье, когда обнищала и распалась великая держава. Эстония стала заграницей». Кстати, о том, что Эстония вскоре станет независимой, о. Иоанн говорил в 1988 году неоднократно. Так, когда открывали подворье Пюхтицкого монастыря в Ленинграде, он высказывал желание, чтобы дело делалось побыстрее: «Скоро Эстония отколется, так в России у монастыря хотя бы уголок будет»…
Происходящее в целом в стране о. Иоанн оценивал по-разному, учитывая и минусы, и плюсы. Насельнику Оптиной пустыни иеромонаху Мелхиседеку (Артюхину), посетовавшему на дух пессимизма и смуты в людских умах, он ответил так:
— У нас в настоящее время такая обстановка в церковной жизни, которой не было никогда за всё время существования Русской Православной Церкви. Такая свобода в Церкви, сам только отдавайся Богу. Ни при Священном Синоде, ни после него не было еще такой обстановки. Открываются семинарии, академии, издается столько духовной литературы. Можно сказать, купаемся в благодати.
— А многие говорят, что Москва стала каким-то Вавилоном, — возразил иеромонах.
— Ну какой же это Вавилон! Москву издавна называли сорок сороков, и сейчас, когда в Москве столько храмов, столько открытых монастырей, столько святынь, мощей и чудотворных икон, разве можно Москву с ее святынями назвать вторым Вавилоном? Нет, по духу, можно сказать, это второй Иерусалим.
Для неуверенного в себе и других брата о. Иоанн нашел точные, придавшие ему бодрости слова, четко разграничив, как в юности, Москву земную и Москву небесную. Но, видя все положительные стороны времени, в то же время он скорбел о духовной пустыне, по которой скиталось множество народу. «70 лет плена не могли не наложить отпечатка на людей, — писал он. — Плен-то миновал, да новая беда на пороге — свобода и вседозволенность всякому злу». Одной из своих корреспонденток, делившихся с ним печалью, он отвечал: «А я бы поведал тебе еще больше известий о „новшествах“ современной церковной и гражданской жизни. И знаю я это не из мутных потоков средств массовой информации, а из первоисточников — изболевших, исстрадавшихся сердец. Какие кресты несут люди, на какой невообразимый Крест взошла Россия! А жить надо, и живым в гроб не ляжешь, и с Богом не поспоришь и Ему не предъявишь обвинительный акт в попущении на земле беззаконий, беспредела». А другой женщине советовал в письме: «Жизнь сейчас трудная, шквал устрашающей информации расшатывает и без того хрупкое равновесие. Чтобы на эти от врага возбуждаемые бури мы не реагировали так болезненно, надо твердо верить, что миром правит только Бог, и стараться, елико возможно, жить по заповедям Божиим». «Храмы открываются, а души закрываются; и кто откроет их?» — на этот печальный вопрос, заданный батюшкой в 1988-м, ответа не было даже у него — прозорливца…
Особенно беспокоили батюшку те «извращение истинного христианства и подмена его ложным», которые с пугающей быстротой начали овладевать людьми, — он считал это «самым страшным способом богоборчества и уничтожения Православной Церкви». «Евангелие, которое ныне известно всем, становится объектом личного переосмысления, перетолковывания, всяческих измышлений на основе слова Божия, — писал он. — Присваивая себе имя христиан, обрушиваются на Церковь еретичествующие служители сатаны. Они возвещают вероломство под предлогом веры, антихриста под именем Христа. <…> Теперь наступают такие дни, что имя христианское слышится повсюду, храмов открывается даже больше, чем можно найти молящихся. Но не будем спешить радоваться. Ведь как часто это только видимость, ибо внутри уже нет духа христианского, духа любви, Духа Божия». С душевной скорбью свидетельствовал о. Иоанн и о том, что «духи-обольстители и учения бесовские уже явно проникли в церковную среду. Священнослужители, народ церковный, попуская себе ходить в жизни в похотях сердец своих, одновременно молясь Богу и работая греху, получают за это должное воздаяние. Бог их не слышит, а диавол, не связанный силой Божией, творит через обольщенных свои непотребные дела».
Бесценную запись в конце 1980-х годов сделала ленинградка Ольга Борисовна Сокурова, кандидат искусствоведения, впервые увидевшая батюшку в 1976-м. Она дословно записала беседу о. Иоанна с паломниками — беседу, которая и сейчас звучит актуально и может быть воспринята как своего рода духовное завещание батюшки. Несмотря на обширность этой записи, приведем ее здесь полностью:
— Мир идет к концу, разрушается. В нем действуют тайные силы — фермент этого разрушения, идущего от сатаны. Они существуют уже тысячи и тысячи лет. Но — Господь попустил, и допрашивать Его о Его планах мы не можем. Сегодня во всех точках планеты полыхает огромный костер зла. Хорошо, если мы не подбрасываем в этот костер собственных вязанок. Единственное, что требуется от каждого из нас, — в мире тьмы хранить и нести лучик света. Важно утверждать положительные ценности, это и есть главный вклад в защиту нашей православной культуры.
Нельзя идти на напрасные жертвы, если Господь не призвал. Главная опасность: за своевольным мужеством может скрываться утонченная гордость. В таких случаях борьба всегда кончается поражением, несет
