Отец Иоанн (Крестьянкин) - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1991. Рождество Христово объявлено в СССР выходным днем; 4 сентября ликвидирован 4-й («церковный») отдел Управления по защите советского конституционного строя КГБ; 14 ноября упразднен Совет по делам религий при Совете министров СССР.
Это были впечатляющие шаги, говорившие о том, что жизнь страны изменилась безвозвратно. Впрочем, это понятно только сейчас, а тогда, в конце 1980-х, многие вполне серьезно спрашивали у о. Иоанна, стоит ли реставрировать монастырские здания и храмы — ведь их в любой момент могут снова закрыть и отобрать назад?!. И это говорилось в 1989 году, уже после 1000-летия Крещения Руси, в разгар перестройки. Такова была инерция страха и недоверия, за десятилетия травли въевшихся под кожу, как пороховая копоть.
Логика в такой недоверчивости была — наученные горьким опытом верующие понимали, что если советская власть предпринимает какие-то шаги, то делает это с конкретными и вполне прагматичными целями. И это действительно было так. Подоплеку резкого «потепления» государства по отношению к вере очень точно определил в интервью тот же К. М. Харчев: «В 80-х партия, наконец, осознала, что на подавлении религии будущего не построишь. Но если советскому государству не надо было прибегать к моральному авторитету церкви, так как его авторитет и так был непререкаемым среди трудящихся масс, то у нового государства, которое строил Горбачёв, ситуация оказалась противоположной. С крушением советского строя все старые ценности полетели к чертовой бабушке. Морального авторитета у государства не стало, оно оказалось вынужденным идти и занимать его, где только можно — в первую очередь у церкви — благо ценности там вечные». Многочисленные реверансы советской власти в сторону Церкви были просто судорожными попытками хоть как-то спасти безудержно сползающую в пропасть страну.
А самое главное — в вышеперечисленных актах речь ведь шла далеко не только о Русской Православной Церкви, но о «религиозных организациях» вообще. На практике это означало, что Церковь фактически ставилась в равные условия с представителями других конфессий, всевозможными сектами, проповедниками и раскольниками всех мастей. А это привело к тому, что на рубеже десятилетий множество людей оказалось погружено в подлинную духовную смуту, граничащую с хаосом.
…Для о. Иоанна 1000-летие Крещения Руси, как и для всей Церкви, началось задолго до 1988 года. И началось необычным образом. С весны 1984-го, возвращаясь с ранней литургии из Никольского храма, он начал явственно видеть траурное шествие царя Ивана IV с телом убитого им преподобномученика Корнилия. И не просто видеть, а участвовать в этом шествии. «Вот иду по „кровавой дорожке“ и, прикрыв глаза, присоединяюсь к траурному шествию XVI века за царем Иоанном Грозным, несущим на своих руках обезглавленный труп Игумена нашего монастыря Корнилия. Ужас, скорбь, недоумение в сердце каждого, идущего в этом прискорбном шествии» — так описывал он свои чувства в письме. Позже видение начало повторяться и когда батюшка находился у так называемого Корнилиевского валуна. К чему бы всё это?.. Ответ пришел после молитвы, в которой о. Иоанн попросил вразумления: в монастыре до сих пор нет храма, посвященного игумену Корнилию. Мысль о его создании была одобрена на соборе старцев, обсуждавших, как именно будет отмечено в монастыре 1000-летие Крещения Руси. И 6 мая 1986-го Корнилиевский храм в Никольской башне был освящен. Так у о. Иоанна появилась в Псково-Печерском монастыре «своя» церковь. «Преподобномученик Корнилий, игумен нашей обители и ее неусыпный страж у Престола Божия, учит нас не только своей жизнью, но и самой своей смертью и зовет нас усердно трудиться над делом своего спасения, всегда украшать, всегда созидать, а не уничтожать то, что дано нам Богом. Не искать для себя ни славы земной, ни мученичества, а только идти по пути твердо и верно вослед Христа. Особой жизнью живет Церковь в мире. Над славой Божией не властно ни время земное, ни вражьи силы. Труды и поты, и кровь, пролитые в XVI веке, проросли в XX веке церковью Божией», — сказал о. Иоанн в своей проповеди на освящении храма.
Тогда же, в 1986-м, свидетели зафиксировали первые отзывы о. Иоанна на происходившие в стране перемены. Их было еще совсем немного, ведь внешне почти всё сохранялось, как прежде. Но чуткому слуху и острому зрению старца смысл происходящего был, конечно, доступен. Так, на встрече с сестрами Любавскими в апреле 1986-го он «вдруг похлопал нас по плечу и сказал сожалеюще: „До основанья, а затем…“ Эту не совсем понятную тогда фразу он повторил еще несколько раз. Лишь со временем я поняла, что она в тот день значила: отец Иоанн предсказывал грядущую ломку нашего государства». А во время посещения прихода в Даличине батюшка ответил на вопрос одного священника, можно ли считать Чернобыльскую катастрофу апокалипсической:
— Я бы не стал так прямо называть эту аварию на атомной станции прямым исполнением Апокалипсиса. Нужно очень осторожно относиться к толкованию Апокалипсиса, и не случайно Церковь не принимает очень многих его толкований. Есть толкования Апокалипсиса святого Андрея Кесарийского — вот это толкование Церковью принимается, его можно читать. Остальные — очень сомнительные!
С большим скепсисом воспринял о. Иоанн попытки некоторых священников возобновить практику индивидуальных исповедей (в советское время исповеди были общими). Открытие в СССР новых приходов — в 1986-м появилось около тридцати храмов, в основном на Дальнем Востоке и в Калининградской области, — радовало его, но одновременно внушало и опасение. Диакону о. Владимиру Василику батюшка сказал по этому поводу:
— В 1945 году, после победы, была эйфория: внешний враг разгромлен, внутренний с Церковью примирился. А потом, когда меня в 1950 году арестовали и показывали доносы и то, что прослушивали, стало ясно: напрасно радовались. Поэтому и сейчас осторожно надо. Осторожно, потихоньку, полегоньку…
Осенью 1986 года в разговоре с приезжими москвичами неожиданно всплыло имя Сталина. И столь же неожиданно батюшка попросил: «Не осуждайте его, Бог ему судья. А вы не будьте судьями». «Мне в тот момент было совершенно непонятно, почему Старец Иоанн обратил на это наше внимание, — вспоминал журналист и историк Л. Е. Болотин. — Мы ведь и не могли предполагать тогда, какая волна оголтелого антисталинизма в качестве уже официальной политики генерального секретаря ЦК КПСС начнет подниматься в 1987–1989 годах, когда от „ускорения“ перешли к „перестройке“. Тем более этот духовный совет был удивителен в устах репрессированного, сидевшего». Конечно, такой ответ свидетельствовал не о каких-то симпатиях о. Иоанна к Сталину, а о следовании им евангельскому завету любить врагов своих и не судить, дабы не быть судимым. Напомним, что он и за своего следователя, ломавшего
