Семь минут - Ирвин Уоллес

Темнота сменилась слепящим светом.

Дж Дж Джадвей был жив.

После разговора с сенатором он позвонил в Лос-Анджелес и сообщил ошеломляющие новости Зелкину, Кимуре и Сэнфорду, которые сначала потеряли дар речи, а потом внезапно преисполнились энтузиазма и восторга.

— Черт, черт, черт! — нараспев произнес Зелкин. — Ты провернул операцию под кодовым названием «Лазарь». Ты воскликнул: «Джадвей! Иди вон!» и воскресил мертвого. Майк, ты оживил Джадвея!

И они втроем, как сумасшедшие, проревели:

— Аминь!

Тридцать минут Барретт выкладывал все подробности, и они размышляли о воскрешении Джадвея и новом повороте событий. Наконец Барретту удалось восстановить некое подобие порядка среди своих коллег, и он попросил Зелкина рассказать о процессе, чтобы быть в курсе дел перед встречей с сенатором Бейнбриджем и Джадвеем.

Зелкин доложил, что после обеда свидетели защиты выступали лучше. Они оказались на зыбкой почве, когда графиня Дафна Орсини, которую привезли из Коста-Брава, чтобы поведать о благодушном нраве Джадвея и добрых побуждениях, с которыми он написал «Семь минут», была вынуждена признать под яростным огнем Дункана, что встретилась с Джадвеем только раз на бале-маскараде, который давала в Венеции, и что он ни на миг не снимал маску. Она даже не могла утверждать под присягой, что это был Джадвей. Графине пришлось признаться, что она не «видела» его в прямом смысле этого слова. Потом выступил сексопатолог из Швеции, доктор Рольф Лагергрен, который блестяще описал отношение современного общества и среднего человека к половому акту, но доктору тоже изрядно досталось во время перекрестного допроса.

После получения от Лагергрена ответа, что «Семь минут» является точным описанием (в художественной форме) мыслей и ощущений большинства женщин во время занятия сексом, Дункан привел самые последние данные самого Лагергрена, которые опровергают его же утверждения. Исследовав тысячу замужних и незамужних женщин, доктор Лагергрен обнаружил, что три из четырех достигают оргазма не в течение семи минут, а в промежутке между второй и седьмой. И только у одной из четырех на достижение оргазма уходит семь минут или больше. Поняв, что его поймали на слове, доктор Лагергрен немного вспылил и сердито ответил, что Джадвей написал свою книгу давно, когда еще не проводили таких подробных исследований, и что автор мог позволить себе пойти на небольшой литературный вымысел. Взяв себя в руки, доктор Лагергрен настаивал, что, даже если героиню Джадвея и нельзя считать средней женщиной, если воспользоваться самыми последними данными о времени достижения оргазма, все описание Джадвеем сексуальных переживаний женщины отражает ощущения и мысли большинства женщин. За шведским ученым выступила библиотекарша Рэчел Хойт, которая с блеском доказывала достоинства и чистоту «Семи минут».

Завтра красноречивые свидетели, такие как писатель Гай Коллинз, постараются показать литературные достоинства «Семи минут». А на послезавтра останется один доктор Йейл Файнгуд, который попытается доказать, что склонность молодежи к насилию никак не связана с чтением книг.

— Файнгуд — наш последний свидетель, — закончил Зелкин. — После этого защита закончит приводить свои доказательства, но присяжным заседателям их будет явно недостаточно, Майк. Мы набрали какое-то количество очков, но не догнали обвинение. Принимая во внимание нынешнее положение дел, Бену Фремонту, очевидно, придется сесть в тюрьму, а «Семь минут» попадет в костер. Нам нужен один… всего лишь один… но потрясающий свидетель. И если этим свидетелем окажется сам Джадвей, победа будет за нами. Ты сотворил чудо, Майк. Ты доказал, что он жив, но удастся ли тебе уговорить его выступить на суде?

— Не знаю, — ответил Барретт. — Сейчас, когда мы нашли его, я не вижу причин для отказа.

— Бейнбридж хоть как-то дал понять, будет на вашей завтрашней встрече присутствовать Джадвей или нет?

— Нет. Придется ждать до завтра. Что касается Бейнбриджа, то я не понимаю его роли, но он, скорее всего, вел или сейчас ведет кое-какие дела Джадвея. Очень странно. К тому же, хоть он и сенатор, я ничего о нем не знаю. Мне нужно что-нибудь разнюхать о нем до завтрашнего разговора.

Они решили, что Кимура немедленно отправится в публичную библиотеку Лос-Анджелеса, а потом заедет в архив «Лос-Анджелес таймс» и найдет информацию о сенаторе Бейнбридже.

Через два часа позвонил Зелкин и прочитал скудные факты, найденные Кимурой.

— Ты ничего не знаешь о сенаторе Томасе Бейнбридже по одной простой причине. Он совсем недавно занял пост. Один из сенаторов от штата Коннектикут умер… Сейчас я припоминаю, это произошло четыре месяца назад… И губернатор назначил Бейнбриджа временно исполнять обязанности сенатора. Бейнбридж был деканом юридического факультета в Йеле и как-то связан с адвокатской фирмой в Вашингтоне и еще одной в Коннектикуте. Перед деканством, дай-ка мне взглянуть, он был судьей в апелляционном суде Коннектикута, а еще раньше возглавлял большую компанию, только Кимура не выяснил, что она производила. Ничего страшного, это неважно. Что касается его образования, то он закончил Йель и потом в тысяча девятьсот тридцать втором году получил степень по юриспруденции.

Это было поздно вечером, а почти в полночь Майк Барретт сел на самолет, вылетающий из Чикаго в Вашингтон. Прилетев в столицу, он добрался на такси Из Национального аэропорта в отель «Мэйфлауэр».

Без четверти одиннадцать за ним заехал шофер в форме, и они поехали по Пенсильвания-авеню на Капитолийский холм, где его ждала мисс Ксавьер.

Голос мисс Ксавьер вернул его к действительности. Они находились под Капитолием, в метро конгресса, и мисс Ксавьер показала на миниатюрный поезд.

— Мы проедем на нем шестьсот футов в Старое здание Сената, — без тени улыбки сообщила она.

Через полминуты они сошли с карликового поезда и еще через несколько секунд поднимались на лифте. Потом быстро дошли до кабинета Бейнбриджа.

В приемной стояли два стола, на стенах висели красивые пейзажные фотографии и огромная рельефная карта Коннектикута. Справа находились еще две комнаты, заставленные столами, за которыми сидели помощники сенатора: мужчины и женщины, негры и белые. Барретт остановился перед картой, гадая, встретится ли он только с сенатором или с сенатором и Джадвеем позже? Мисс Ксавьер сообщила по телефону о его прибытии, и Барретт попытался скрыть беспокойство.

— Да, сенатор. Сейчас он войдет, — сказала она и кивнула Барретту. — Сюда, сэр.

Она протянула руку и начала открывать полированную дубовую дверь.

В этот миг Барретта одолели сомнения. Он проделал такой долгий путь, полный разочарований, преодолел столько гор и долин, видел столько прекрасных снов и ужасных черных кошмаров, встречался со многими реальными вещами, которые на поверку оказывались миражами. И через всю эту одиссею, продвигаясь назад, в прошлое, он пронес ощущение, что постепенно приближается к тени Джадвея, которая, казалось, пряталась за каждым следующим поворотом. Со временем в его голове сложился образ Джадвея, сначала призрака, потом человека и наконец товарища, которого следует спасти и который, в свою очередь, мог спасти их всех, но Барретт считал, что Джадвей — не более чем прах и тлен, и уже никак не человек, товарищ и спаситель. Сейчас, как сказал вчера Эйб, Дж Дж Джадвей обрел реальность, и Лазарь восстал из пепла, развеянного над Сеной. Еще несколько шагов, и до Джадвея можно будет дотронуться, его можно будет выслушать, с ним можно будет поговорить, с этим непонятным и таинственным автором единственной книги, самой запретной книги, которая когда-либо выходила из-под пера человека. Сейчас он увидит его, любовника Касси и отца Джудит, создателя Кэтлин, этого поэта любви, который сделал слово, изображающее половой акт и бывшее ранее неприличным, словом, которое можно, не стесняясь, печатать, превратил его в символ прекрасного действа: Джадвей, это волшебное имя, которое Дункан и Йеркс провозгласили своим «сезамом», открывающим путь к власти, имя василиска, услышав которое тысячи и миллионы фанатиков сжигали книги и уничтожали свободу слова.

Барретт заколебался. Его охватило страстное желание быть понятым. То же самое, наверное, испытал репортер Генри Мортон Стэнли после двухмесячных поисков исчезнувшего шотландца-миссионера в Центральной Африке, когда в деревне Уджиуджи нашел живым и невредимым того, кто так долго ускользал от него. «Я должен был броситься к нему, но струхнул в присутствии такой огромной толпы… Я должен был обнять его, но не знал, как он меня примет. Поэтому я поступил так, как наущала меня моя моральная трусость и ложная гордыня: неспешно подошел к нему, снял шляпу и сказал: „Доктор Ливингстон, полагаю?“»

Стэнли закончил свой рассказ словами: «Finis coronat opus». «Конец венчает дело».