Семь минут - Ирвин Уоллес

Стэнли закончил свой рассказ словами: «Finis coronat opus». «Конец венчает дело».

Майк хотел сейчас броситься к Джадвею и обнять его, но вместо этого не спеша приблизился к полированной дубовой двери, которую открыла для него мисс Ксавьер, и вошел в кабинет.

Там оказался один человек, сенатор Томас Бейнбридж. Дж Дж Джадвея не было. Только Бейнбридж, друг и посредник.

Сенатор Бейнбридж стоял за столом так прямо, будто его позвоночник был отлит из стали. Он был напряжен, бледен, тщательно одет и больше напоминал портрет Джилберта Стюарта или Томаса Салли, чем живого и дышащего человека двадцатого столетия. Разочарованному Барретту он напомнил один из старинных американских портретов Верховного судьи Джона Маршалла. Правда, черты лица сенатора Бейнбриджа были более отточены, чем у Маршалла. Это был лик императора, излучавший власть.

Гладкие волосы серовато-стального цвета были разделены пробором. Проницательные глаза, орлиный нос, будто у римлянина, крепко сжатые губы. Сенатор был высок ростом, статен, облачен в прекрасно сшитый строгий серый костюм без единой морщинки. Перед Барреттом стоял суровый коннектикутский янки.

Барретт удивился, увидев протянутую руку и услышав слова сенатора:

— Мистер Барретт, полагаю?

Майк испугался, вспомнив Стэнли и Ливингстона. Бейнбридж употребил слова, которые он собирается произнести сам. Барретт так и не понял, с иронией они были сказаны или нет. Он принял протянутую руку и отметил, что у Бейнбриджа крепкое пожатие.

Отпустив руку сенатора, Майк невольно обвел комнату взглядом в поисках Джадвея.

— Нет, — сухо сказал Бейнбридж. — Я подумал, что будет разумнее поговорить с вами в отсутствие Джадвея. Садитесь, мистер Барретт.

Майк Барретт сел на стул. Пока хозяин усаживался за резным столом, Майк еще раз бегло огляделся по сторонам. Длинный стол для совещаний, кожаная оттоманка, несколько книжных шкафов, скульптура Джакометти на столике рядом с лампой, многочисленные дипломы и награды на стенах. В окно за спиной сенатора был виден отель «Кэррол-Амз».

Бейнбридж наконец уселся на кожаный стул с высокой спинкой. Его патрицианское лицо не располагало к обмену любезностями, но тем не менее Барретт решил проявить вежливость.

— Я слышал, что вас совсем недавно назначили на это место. Мои поздравления!

— Спасибо. Я совсем не стремился стать сенатором, но это мой долг. Вы читали де Токвилля? Он называл Коннектикут маленьким местечком, которое подарило Америке продавца часов, учителя, сенатора. «Первый дает вам время, второй разъясняет, что с ним делать, а третий создает законы и цивилизацию». Кто-то должен создавать наши законы. Возможно, я самый квалифицированный из кандидатов.

— Я в этом не сомневаюсь. — Но Барретта сейчас больше волновало время и то, что с ним нужно делать. — Зная немного о вашем прошлом, сенатор, доложен признаться, что меня удивила ваша дружба с Дж Дж Джадвеем.

— Жизнь подбрасывает нам странных людей, мистер Барретт. Я рос вместе с Джадвеем. Мы были в одном братстве в Йеле.

— Вы поддерживали с ним отношения все эти годы?

— Более или менее.

— Тот факт, что связь с Касси Макгро поддерживали вы, а не он, показался мне особенно странным.

— Странным? Вам, защитнику «Семи минут»… Вы прекрасно знаете, что Джадвея и книгу обвиняют во всех смертных грехах. Неужели вы не поняли, что он хочет забыть прошлое и не делать невыносимым для себя день нынешний?

— Если вы следите за ходом процесса…

— Слежу, сэр.

— …тогда вы знаете, что я и мои коллеги считаем «Семь минут» произведением искусства, творением гения. Мы надеялись, что и сам автор с неменьшей гордостью выступит на защиту своего детища.

— Боюсь, вы романтик, мистер Барретт, — заметил сенатор Бейнбридж. — Жизнь менее романтична. Джадвей узнал это очень быстро.

— Значит, он не хотел поддерживать личные контакты с мисс Макгро из опасения быть обнаруженным?

— Совершенно верно. В делах, которые касаются его давно забытого прошлого, я представляю интересы Джадвея, а он не хочет заниматься такими мелочами, как, например, цветы для мисс Макгро ко дню рождения. Таких дел, правда, совсем мало.

Разговор обещал быть трудным, и Барретт пожалел, что рядом нет Касси Макгро, Эйба Зелкина и Мэгги, которые могли растрогать и смягчить этого сурового янки. Он знал, что время поджимает и ему следует торопиться.

— Сенатор, Дж Дж Джадвей жив?

— Вы же знали это еще до вчерашнего звонка. Я не видел причин отрицать это.

— Я просто хотел услышать это вновь, из ваших уст. Вчера вечером вы сделали любопытное замечание. Вы сказали, что вам с Джадвеем было интересно, сколько времени мне понадобится, чтобы выяснить, что он жив. И вы подчеркнули, что рано или поздно оба ждали моего появления. Джадвей не сомневался, что я найду его? Почему он так думал?

Бейнбридж подался вперед, поставил на стол локти и сплел пальцы рук.

— С того момента, когда вы связались с Олином Адамсом и купили у него письма Джадвея, мы ждали, что вы найдете нас.

— Вы знали об этих письмах?

— Конечно, мистер Барретт. Как же иначе я мог достать их? Это я купил их для Джадвея.

Барретт изумленно уставился на сенатора.

— Так вы и были тем таинственным покупателем? А я-то был готов поклясться, что меня опередил окружной прокурор Лос-Анджелеса. Тогда мой телефон прослушивался Лютером Йерксом, который поддерживает окружного прокурора Дункана на политическом поприще.

— У Йеркса, может, и больше денег, чем у меня, но мои связи лучше.

— Лучше связи, сенатор?

— Шон О'Фланаган, например. Ему сообщили, что письма продаются, и он решил рассказать Джадвею. Поэтому он позвонил мне. Я велел ему немедленно купить их, но было поздно. Некий мистер Барретт уже купил письма и летел за ними из Лос-Анджелеса. Я тоже прилетел в Нью-Йорк и забрал их от имени мистера Барретта. Простите меня, мистер Барретт. Не забывайте, что я должен помогать Джадвею сохранять инкогнито.

— Даже если это опорочит его имя?

— Вы забываете, что Джадвей мертв, так же как его прошлое. Джадвей создал себе более приятное настоящее.

Барретт схватился за край стола.

— Сенатор, пока Шон О'Фланаган, Касси Макгро и «Семь минут» живы, Джадвей никогда не сможет отречься от своего прошлого.

Бейнбридж встал.

— Касси Макгро… О'Фланаган… Джадвей позаботился о них… Я позаботился о них по его просьбе. Я позаботился, чтобы у О'Фланагана были средства к существованию. Сначала он издавал поэтический ежеквартальник, а когда журнал закрылся, стал получать ежегодную стипендию, на которую можно жить и пить.

— И молчать.

— Да, и молчать, конечно. Что касается Касси Макгро, то мы попросили О'Фланагана присматривать за ней. Когда она совсем состарилась, я поручил О'Фланагану подыскать для нее санаторий. Он следил за Касси до самого последнего времени, пока не стал беспробудно пить. Последнее время чеки мистеру Холлидею и цветочному магазину выписывала мисс Ксавьер. Вы сами видите, что Джадвей обеспечил друзей своей юности. Они простые смертные и скоро умрут, как и сам Джадвей, и будут кремированы, как Джадвей в Париже. Тогда останутся только «Семь минут», но они тоже умрут, когда ваши присяжные в Лос-Анджелесе вынесут вердикт.

— А Джадвей позволит им умереть?

— Да.

— Почему? Он стыдится их?

— Нет, мистер Барретт, не стыдится. Он считает книгу честной. Правдивой, возможно даже ценной для определенного читателя. Конечно, вам я могу сказать, что его заставила написать книгу любовь, но в конце концов закон выживания всесилен. Он действует на книги так же, как на все остальное. Если мир не позволит «Семи минутам» жить, значит, книге придется умереть.

— Но умрет не просто книга, сенатор. Я не хочу, чтобы вы считали меня высокопарным, но верю в эти слова всем сердцем. Если закон погубит «Семь минут», тогда в нашем обществе умрет и свобода личности.

Лицо сенатора Бейнбриджа впервые утратило бесстрастность.

— Что вы сказали, мистер Барретт? — нахмурился он.

— Я сказал, что на карту поставлено больше, чем книга, — с жаром повторил Барретт. — Я говорю, что на карту поставлена свобода слова. Она часто преследовалась, но никогда еще против нее не выступало столько врагов. За последние годы сторонники свобод потеряли бдительность и не заметили, что цензоры собираются с силами. Сейчас настал критический момент. Если книга Джадвея пойдет ко дну, по-моему, наступит новое средневековье.

— Можете не читать мне лекции о свободе слова, мистер Барретт. Я всего лишь попросил вас объяснить, что вы имели в виду.

— Я имел в виду следующее. Сейчас, когда выяснилось, что Джадвей жив, мы умоляем рассказать о себе и том, как писалась «Семь минут». Его появление и выступление в суде, правда о мотивах, которые заставили его написать «Семь минут», могут привести к нашей победе на процессе. Сенатор, я хочу, чтобы вы передали Джадвею мои слова…