Ожоги сердца - Иван Падерин

— Не верю… А если правда, то веди меня к нему немедленно.

Я набрал номер телефона мастерской Вучетича. Тот отозвался.

— Евгений Викторович, наш автор, рассказчик Василий Шукшин, просит привести его в мастерскую скульптора Вучетича.

— Где он?

— Вот, возле меня…

— Хорошо. Он молодец, талантливый человек. Жду к обеду…

В полдень мы были в мастерской.

Евгений Викторович встретил Шукшина так, будто они знали друг друга очень давно. Быстро нашли общий язык. Шукшин больше всего интересовался работой над образом Ленина, затем его внимание привлекла гипсовая композиция «Степан Разин».

— Вот это Разин!.. Могучий, мудрый, волевой. И ромашка в руке. Здорово… Хорошо бы в кино сыграть!

Сели за стол. В ходе разговора Василий Шукшин признался, что хочет испытать свои способности в лепке.

Вучетич посмотрел на него сквозь очки и сказал:

— Надо сначала полюбить глину…

На столе, в тарелке, лежали ломтики черного хлеба свежей выпечки. Евгений Викторович взял один ломоть и, продолжая разговор, спрятал руки под стол, изредка поплевывая на пальцы то одной, то другой руки. Тем временем Шукшин рассказывал что-то интересное, заразительно хохотал. Так прошло минут десять — пятнадцать. И вдруг, именно вдруг, на столе появился миниатюрный скульптурный портрет Василия Шукшина, вылепленный из хлебного мякиша. Удивительно верно схвачены черты смеющегося скуластого лица, характерный лоб с глубокими изломами морщин, взъерошенные волосы — все точно, почти фотографично, с небольшим налетом иронического гротеска. Шукшин, узнав себя в этом портрете, вскочил:

— Дьявольски похож!.. Как это можно?

— Так просто, этюд, — ответил Вучетич.

— Не верю. Под столом есть какой-то инструмент?

— Есть. Вот, пальцы. — Евгений Викторович развернул перед ним свои ладони…

Этим жестом он как бы сказал: «У скульптора должно быть второе зрение». И я до сих пор убежден, что у Евгения Викторовича было второе зрение в пальцах.

Прошло недели три. Поздно вечером раздался телефонный звонок. Поднимаю трубку, слышу знакомый голос чем-то возмущенного Василия Шукшина. Спрашиваю:

— Что случилось?

— Возмутительно! Пока ездил в командировку, они забрались в комод и съели мой портрет.

— Кто?

— Пока жив, буду вести с ними беспощадную борьбу.

— С кем?

— Да с этой нечистью — тараканами…

Я засмеялся, не зная, как ответить на такую ругань.

— И ты еще смеешься? — возмутился он.

— Готов плакать, но дело непоправимое.

— Почему?

— Евгений Викторович в больнице, кажется, снова инфаркт у него.

— Инфаркт… — Шукшин замолчал, были слышны его сдержанные вздохи. — А к нему можно прорваться?

— Пока нет. Поправится, тогда попробуем.

— Жаль… Но ты ему скажи: я хотел скопировать тот портрет, из дерева вырезать, а теперь хоть реви…

— Поправится — скажу, — заверил я.

Евгений Викторович вернулся к работе в середине зимы. Я передал ему разговор с Шукшиным. Посмеялись. И тут же он по-своему уловил смысл этого разговора.

— Рад встретиться с ним, только вылепить такой же портрет не смогу. Так и скажи ему — не смогу… Может получиться хуже или вовсе ничего не получиться. Впрочем, давай подождем годика три-четыре. Вырублю его бюст из мраморной глыбы. Я очень верю в него…

Прошли годы. Василий Шукшин стал известным писателем, актером, кинорежиссером.

Евгения Викторовича после открытия памятника на Мамаевом кургане все чаще и чаще стало беспокоить сердце, целыми месяцами коротал время на больничной койке. Встреча между ними не состоялась: каждый был занят своими неотложными делами.

Ахтубинская пойма… Какой простор, какое раздолье водных гладей, сенокосных угодий, камышовых зарослей — смотри и радуйся первозданной красоте природы Нижнего Поволжья. И воздух над поймой настолько чист и прозрачен, что небо, кажется, вот оно — рукой можно дотянуться до выступивших на нем в вечерние сумерки звезд — они здесь кажутся крупными и близкими.

Почти всю ночь хожу вокруг костра, вскидываю централку к левому плечу, ловлю на линии прицела клочки дыма, ночных мотыльков. Вроде получается. Так я проверял себя еще прошлый год, но не решался признаться своим друзьям охотникам. А вдруг самообман. Глаза, глаза… Их не заставишь подчиняться твоей воле, если острота зрения притупилась.

Но вот наступила утренняя зорька. Я сижу в скрадке, жду начала стрельбы. Жду с дрожью в душе — зачем соблазнился ехать сюда? Буду мазать и снова казнить себя.

Справа раздался выстрел. Охотовед поднял стайку чирков. Они идут на меня. Пропускаю их над собой и вдогон бью дуплетом с левого плеча. Тах, тах… и один чирок шлепнулся на воду. Не верю себе и все же хочу убедиться — потерял я право быть охотником или не потерял? Идет пара кряковых на встречный выстрел. Вскидываю централку, чтоб взять, как принято говорить, цель на штык. В былую пору признавал в себе охотника только после таких выстрелов. Тук… и утка у твоих ног! Сейчас по старой привычке приподнимаю стволы с опережением, закрываю цель мушкой и даю сразу два выстрела. Промазал?.. Нет!

— Так держать, так! — послышался за спиной знакомый голос. Это Борис Бурухин подкрался ко мне незаметно. Ему не привыкать быть незаметным — бывший партизан и опытный охотник.

За охотничьим завтраком с наваристой ухой из окуней — их успел надергать Георгий Кретов — вернулись к воспоминаниям о войне. И когда я как бы вновь увидел перед собой участников экспедиции «Летопись Великой Отечественной», когда в моих ушах зазвучали слова тех ребят: «Все это нам нужно, мы хотим знать», мне пришли в голову добрые размышления: значит, и я, и Георгий Кретов, и все мы, старые воины, нужны им. Они не говорят: «Должен, должен». Это слово уже скребет мою душу. Каждый из нас выполнял свой долг перед поколениями как мог, порой не щадя себя. Но теперь, когда видишь и слышишь — ты нужен! — не хочется уходить от себя. Зовите нас, ребята, зовите к себе на задушевные беседы. Мы окрылены вашим зовом, молодеем от общения с вами. А если учесть, что день окончания Великой Отечественной войны каждый из нас отмечает как день второго рождения, то, само собой разумеется, можете рассчитывать на наши силы впрок.

И верю, небо над родным мне городом-героем Волгоградом, как и над всей Родиной, никогда не будет похожим на рваную рубаху с кровавыми подтеками. Пусть оно остается чистым навсегда и ласкает глаза своими лазурно-голубыми красками.

Москва

1983

ОЧЕРКИ

ВОСХОЖДЕНИЕ

I. СТОЙКОСТЬ

Рубежи, перед которыми в дни уличных боев в Сталинграде были остановлены дивизии армии Паулюса, обозначены башнями танков на постаментах. За ними, вдоль берега Волги, тянется узкая полоска земли. На каждом ее квадратном метре и сегодня можно собрать не одну горсть ржавых осколков от снарядов и мин. И сегодня земля здесь все еще пахнет гарью и удушливым тротиловым смрадом. Что же это за люди, которые смогли выстоять в метелях горячего свинца? Как вызрела непреклонная решимость — стоять насмерть и, выстояв, победить?!

Боевые действия на дальних и ближних подступах к сталинградскому берегу Волги подробно освещены в трудах военных историков. На местах героических подвигов высятся памятники и обелиски. Оружие, которым доблестные защитники города отражали натиск гитлеровских захватчиков, бережно хранится в музеях. Все это призвано служить благородной цели — увековечить историческую реальность, столь дорогую сердцу каждого советского человека. Но, осмысливая монументальность застывшего в камне гимна Сталинграду, представляя себе обширность и богатство музейных экспозиций, посвященных битве на Волге, неизменно задаешься жгучим вопросом: что несли в себе защитники этих рубежей? В чем человеческая суть их подвига? У памяти столь же устойчивое долголетие, что и у мемориалов. И именно от нас, живущих сегодня, зависит, насколько продолжительным оно окажется. Наш гражданский долг — сохранить, донести до будущих поколений мысли и светлые чувства тех, кто до последней капли крови сражался у волжских берегов.

Мне хочется поделиться личными впечатлениями, раздумьями о духовном мире участников Сталинградской битвы. Передо мной записи и заметки сорокалетней давности, архивные материалы, воспоминания. Тогда мне, политработнику батальонного звена, довелось быть среди тех, кто отстаивал Сталинград, и время не властно размыть в моем сознании величие тех героических дней, бессмертие людей, с которыми я, по счастью, оказался рядом. Я вижу их лица, словно и не было этой длинной вереницы лет, словно все произошло вчера…