Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

От каких мелочей подчас зависит великое! В тот день в Мегиддо можно было бы избежать двадцати лет войн, но шанс был упущен из-за того, что его солдаты не смогли сопротивляться золоту. Теперь они могли, угрюмо подумал Тот. Он собственной рукой казнил тех, кто не мог. Он... или Тиах.

Он посмотрел на правый борт, где стоял Тиах, беседовавший с одним из знаменосцев. Двадцать лет битв превратили гибкого молодого начальника лучников в закалённого седого главнокомандующего. Тиах был крепок, как сыромятный ремень, почти так же красив, но его изогнутые губы стали прямыми и твёрдыми. Его преданность Мен-хепер-Ра и ненависть к царю Кадеша с годами только углублялась. Сегодня он был так же собран, как всегда. Честно говоря, если бы не Тиах, Кадеш и поныне оставался бы непокорённым.

Глаза Тота поднялись вверх, к развевающемуся чёрному конскому хвосту, который свисал с угла балдахина. То была ещё одна мелочь, от которой зависит великое. Всего лишь четыре недели назад исход двадцати лет войны вновь повис на волоске, когда ворота надёжно осаждённого Кадеша внезапно открылись, из них галопом вылетела вороная кобыла и поскакала прямо на колесницу фараона. Кобыла в охоте перед его жеребцами! Тот вновь похолодел при мысли о том, что могло случиться, и в то же время не смог сдержать улыбку, от которой у него приподнялись уголки рта. План врага был прост и гениален. Да, царь Кадеша был достойным противником. За двадцать лет Тот волей-неволей научился восхищаться им. Этот последний удар мог бы подарить его городу и ему самому ещё один год жизни... если бы не Тиах. Каким чудом Тиах — пеший! — умудрился поймать эту испуганную кобылу, никто не мог объяснить. Но он перехватил её и убил. Кадеш пал через два дня... Благодаря этому раскачивавшемуся на балдахине чёрному конскому хвосту фараон смог бросить пустыню, зазубренные горы, чужие страны и вернуться домой, в Египет.

За стеной беседки началась какая-то суматоха, потом прозвучали негромкие аккорды лютни и арфы, и звонкий мужской голос запел:

Славлю тебя, о Нил,Повелитель рыбы, заставляющей утку плыть против течения!Когда ты поднимаешься, земля ликует,Каждый рот смеётся и обнажает зубы...

Это пришли музыканты, чтобы спеть песню о доме. Тот слушал и обводил растроганным взглядом зеленеющую землю, изборождённую серебряными каналами. Дом. Египет.

И вдруг он вспомнил о Вавилоне и старике, которого увидел вчера вечером. Из-за этого старика всё и началось. Или прошлое так ясно вспомнилось только потому, что он снова плыл в Фивы под парусом? Нельзя было вернуться из тех земель в эту, не ощущая чувства контраста, которое он впервые испытал одиннадцатилетним мальчиком. В тех других землях жизнь была такой же неровной, как и местность — тревожной, тяжёлой, полной предчувствия катастрофы. Здесь всё было так же безмятежно, как ровные зелёные поля и ритм Нила.

Во всяком случае, на поверхности, подумал Тот.

Он обвёл взглядом радостные лица стоявших на берегах, уверенные и гордые лица тех, кто был на палубе, и, как всегда, задумался. Насколько глубока эта безмятежность?

Несущий пищу, —

пел звонкий беспечный голос, —

Обильный припасами,Ты зелен, ты зелен!О Нил, ты зелен...

Да, думал фараон, река зелена. Еды достаточно. Солнце неизменно. Маат невозможно сбить с толку. А после смерти каждого ждёт путешествие в рай, как две капли воды похожий на Египет. Да, да, да. Стоит только посмотреть на окружающих меня гордых людей — всё написано на их лидах. Но тогда почему они заполняют свои гробницы магическими предметами, царапают на каждой скале заклинания и пишут длинные клятвы на стенках своих гробов, перечисляя те вещи, которых они не делали? Почему сочиняют стихи, так отличающиеся от этих?

Противореча уверенному голосу певца, в мозгу Тота зазвучала «Песня арфиста»:

Я знаю всё, что случилось с моими предками —Их дома дали во прах, рынки стёрты с лица земли.Увы! Что бы ни лили наземь жрецы в леопардовых шкурах,Что бы ни клали они на свои алтари,Жертвы их ни к чему.Ни один из умершихНе пришёл рассказать, как живётся в загробной стране...

Это тоже была египетская песня, но каждая её строчка дышала чисто вавилонским отчаянием. «Следовательно, — размышлял Тот, — уверенное лицо — это всего лишь маска, за которой скрывается трепещущий смертный. Такой же, как мой отец, который терпеть не мог признаваться в этом. Итак, египтянин не знает. Его губы улыбаются, а в сердце бушуют вопросы; он придумывает заклинания и сказки, чтобы придать жизни смысл. Но в глубине души подозревает, что этого смысла нет, нет окончательного ответа, нет богов и никакой другой жизни, кроме той, которую проживаешь здесь и сейчас».

Мгновение Тот смотрел прямо перед собой, трогая пальцами головы ястребов из слоновой кости, украшавшие ручки его кресла. «А я? — в конце концов спросил он себя. — Я знаю? Больше ли, чем я знал двадцать и даже сорок лет назад? Пятьдесят лет назад — о, тогда я знал; я был ребёнком и играл в саду. Но с тех пор, как я ушёл из него, не узнал ничего нового. Кроме того, что в небе скрыта тайна, что такая же тайна скрыта в моём запястье и что обе они недоступны моему пониманию. Я так же невежествен, как и все остальные. Я не нашёл ответа. Просто люди пытаются придать величие своему невежеству и нужде в поклонении, создают золотой образ по своему подобию и называют этот образ тысячью имён. Я зову его Амоном, поскольку я фараон и обязан как-нибудь его называть».

Мен-хепер-Ра вздохнул ещё раз, спохватился, нетерпеливо заёрзал в кресле и поморщился, потому что заныла старая рана на левой ноге.

«Я слишком много думаю, — сказал он себе. — Добрый Бог похож на своего отца».

Собственное уныние заставило его улыбнуться. «Я становлюсь старым крючкотвором, — подумал он. — Да, старею и именно поэтому грежу о прошлом и вспоминаю Вавилон так же, как Египет. Сегодня есть сегодня; смотри вокруг, думай о своих победах и радостной толпе...»

А толпа по обе стороны реки становилась всё больше; солдаты из личной охраны зашевелились и начали строиться в шеренгу. Тот выпрямился и огляделся. «Дикий бык» оставил позади предместья и быстро приближался к центру города; слева медленно проплывал храм Амона.

Внезапно его взгляд как магнитом притянули к себе два вонзавшихся в небо шпиля из электра. Он пристально всмотрелся в основания обелисков, успокоился и отвернулся. Рабочие заменили кусок кирпичной кладки, обвалившийся в прошлом году. Он не желал видеть ни единого иероглифа, ни кусочка резного фриза. Ничто не должно было напоминать ему о ней; он и думать не хотел о своём старейшем враге.

«Враге? — сказал себе он. — Она помогла тебе стать таким, какой ты есть. Была тем самым жарким пламенем, в котором тебя выковали, самым тяжёлым из молотов, которыми тебе придавали форму. Кем и чем ты был до того, как возненавидел её?» В ушах эхом прозвучал детский голосок: «Я Майет». «Да, — подумал он, — ты был Тотом. Но, признайся, ещё далеко не Мен-хепер-Ра».

   — Интеф! — вдруг с досадой буркнул он.

   — Да, Ваше Величество. — Интеф торопливо вошёл в беседку.

   — Принеси пива. У меня в глотке всё ещё стоит пыль Кадеша. И пусть придут с опахалами.

   — Повинуюсь, Ваше Величество.

Мен-хепер-Ра отвернулся от храма Амона, пытаясь не разбередить больную ногу, посмотрел на другой берег реки, но оказался не в силах изменить ход своих мыслей.

«Кстати, а кто и что такое Мен-хепер-Ра? — спросил он себя. — Ты уже знаешь?»

Невесёлая усмешка коснулась уголков его рта. Тот напомнил себе, как в возрасте семнадцати-восемнадцати лет страдал, потому что ещё не знал, кто он. Только дураку могло прийти в голову, что в таком возрасте можно это знать. «Кто я?» Для ответа на этот вопрос человеку нужно прожить жизнь. Узнать, кто ты такой, можно только тогда, когда увидишь, что ты сделал со своей жизнью... а очень многие люди так и не понимают этого. Тот задумался, понимала ли она — в самом конце, опустив кубок и сложив руки на груди. Несомненно, думала, что понимает: «Я великая женщина; великая царица...» Внезапно Тот почувствовал усталость. Конечно, она была права. Несмотря на украденную корону, захват чужого трона и привычку не смотреть правде в лицо, она действительно была великой женщиной и великой царицей. Спустя двадцать лет, когда его гнев отгорел и стал пеплом, он мог признать это.

Тот отвёл глаза от того, что он оставил от её пустынного храма, и изо всех сил попытался подумать о чём-нибудь другом — об уровне половодья, о состоянии царства...

Да, состояние царства. Над этим можно подумать, это не прошлое, а настоящее. В прошлом — даже в его относительно недавней молодости — даже такого понятия не существовало. Тогда были только завоёванные города, удерживаемые силой ради того, чтобы получать с них дань. Невероятная близорукость! Его способ был лучше. Все его планы начинали осуществляться и доказывать свою жизненность: помилование побеждённых — превращение чужеземных царевичей в египтян — да, план работал именно так, как он обрисовал его Рехми-ра много лет назад. Сегодня все, от южной Нубии до северного Нахарина[146], было Египтом, находилось под защитой фараона и подчинялось его приказам. Никогда ещё Египет — или Амон — не был так богат. Жрецы богатством не уступали царям.