Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

Эпилог

Шёл десятый день месяца Фаофи сорок второго года правления Доброго Бога Мен-хепер-Ра. На самом деле год был двадцатый, добавляли про себя люди, — двадцатый год после смерти Безымянной, — но никто не называл то время временем Узурпаторши; в глазах богов этого никогда не было. Когда Немощный сложил с себя корону сорок два года назад, её надел Мен-хепер-Ра; как всегда, Гор наследовал Осирису. Ничего другого помнить не требовалось. Да и, честно говоря, кто мог вспомнить время, когда Мен-хепер-Ра не был фараоном? И кто хотел вспоминать? Казалось, это было давным-давно, в другом мире...

Итак, шёл десятый день Фаофи, вода покрывала землю, и Мен-хепер-Ра пора было вернуться домой. Двадцать лет подряд Добрый Бог неукоснительно возвращался в Египет на праздник Высокого Нила. Летом он был далеко, сражаясь, завоёвывая, покоряя мятежников (которых, честно говоря, сейчас почти не осталось) и раздвигая границы царства, пока не довёл их до самого края света; но когда разливался Нил и Мёртвый Бог возвращался в Египет, Мен-хепер-Ра возвращался тоже, и Гор вновь обитал среди людей.

«Он должен вернуться сегодня или завтра, — уверяли друг друга люди. — Мы знаем, он плывёт по реке, так сказал гонец. Наблюдатель скоро увидит «Дикого быка»...

Их глаза в сотый раз обращались на вершину самого высокого пилона храма, где стояла фигура, чётко выделявшаяся на фоне неба.

Множество глаз следило за наблюдателем — глаза рабов и слуг, украшавших царскую пристань вымпелами, лотосами и золотыми лентами, глаза Божественной Супруги Мериет-Ра, которая вместе с царевной Мериет-Амон и царевичем Аменхотепом[144] ждала на крыше дворца, и глаза разместившегося на дворцовой стене распорядителя двора, который должен был известить их блистательные превосходительства Рехми-ра, визиря Египта, и Аменусера, градоначальника Фив и управляющего дворцом Красной короны, когда следует дать сигнал к выступлению почётной процессии.

Наконец в два часа пополудни наблюдатель напрягся, долго смотрел на север, а затем поднёс к губам медную трубу. Первые ноты разнеслись по долине; последние утонули в радостных выкриках и топоте ног: казалось, все жители Фив высыпали из домов, рыночных палаток и мастерских и устремились на набережную. Над усыпанными цветами ступенями пристани вознеслись огромные опахала из перьев; в Большом дворе Рехми-ра и Амену обменялись ликующими взглядами и заторопились сквозь толпу носильщиков и разодетых вельмож к ожидавшим их носилкам, причём Рехми-ра припадал на ногу, едва не отрубленную пятнадцать лет назад в битве при Арваде. Майет, дежурившая на крыше дворца, взволнованно поднялась и кивком подозвала к себе сына и дочь.

   — Скорее! — сказала она. — Он ждёт, что мы будем в саду.

Несколько мгновений спустя все увидели то, что уже видел наблюдатель — из-за излучины к северу от Фив показался знакомый потрёпанный парус и таран военного корабля фараона «Дикий бык». В середине корабля блестел золотой балдахин; под ним, как все знали по бесчисленным предыдущим возвращениям, сидел коренастый человек с хищным крючковатым носом и гранитными чертами лица, облачённый в поношенную кожаную кирасу и Синий боевой шлем.

   — Мен-хепер-Ра! Мен-хепер-Ра! — кричали они и, хоть ещё не могли видеть его, поднимали детей вверх, шепча: — Смотри как следует, малыш! Это он, сам бог — смотри, как он сидит, думая о своей славе!

Мен-хепер-Ра думал не о своей славе. Он следил за залитой водой землёй, медленно разворачивавшейся перед ним как свиток, — шафрановая пустыня, искрящиеся поля, бирюзовое небо — и думал о том дне, когда сорок лет назад испуганный вавилонский мальчик плыл по этой реке в Фивы. Тогда тоже у края воды собирались толпы, чтобы посмотреть на его возвращение, — но по причине, отличавшейся от сегодняшней так же, как вавилонский мальчик отличался от сидевшего под балдахином мужа. Всё было другим — Фивы, оживлённое движение на реке, даже границы Египта, которые он расширял, пока те не протянулись от южного Нила до северного Евфрата. Можно было сказать, что этот свиток написан на другом языке.

Вернее, на многих языках, думал Тот, не обращая внимания на знакомое слабое покалывание беспокойства и глядя на финикийскую галеру с длинным носом у дальнего берега реки, спорившую за право прохода с микенской триремой и баркой с фантастически расписанными парусами, прибывшей не иначе как с Морских Островов. Сорок лет назад — а на самом деле двадцать — Египет знал только местные лица и местные корабли. А ныне каждое третье судно из тех, что ходили по Нилу под парусом, было зарубежным и несло груз зарубежных товаров; храм, дворец и рынок были переполнены сирийскими гобеленами и колесницами, пряностями Пунта и тёмным пивом Кеде[145], дамасской бронзой и критской майоликой. Время от времени на купеческом прилавке можно было встретить даже бахромчатые вавилонские ткани и ножи из Митанни. Лица на улицах попадались всякие: от угольно-чёрных до бледных, как слоновая кость, и говорили здесь на множестве наречий.

Отныне Египет был навсегда связан с землями, лежавшими вне его границ; прежние дни миновали так же безвозвратно, как детство старого человека.

Мен-хепер-Ра вздохнул — сам не зная почему. Чтобы не задавать себе лишних вопросов, он перевёл взгляд на палубу «Дикого быка». Интеф, царский глашатай, тут же подошёл к ступенькам беседки.

   — Ваше Величество чего-то желает?

   — Нет, нет, я только подумал... — Вернее, пытался не думать, добавил про себя Мен-хепер-Ра. Двигался ощупью, как человек в темноте, чувствующий присутствие двери, которую не хочется открывать. Или плывущий в место назначения, которого не хочется достигать... Он быстро продолжил: — Я думал о том, что старый корабль, наверно, совершил своё последнее плавание, Интеф.

   — Ха! Его хватит ещё на дюжину таких плаваний.

   — Да... возможно. — Фараон коротко улыбнулся.— Но я сомневаюсь, что ему придётся это доказывать. Не могу сказать, что жалею об этом. Клянусь Амоном, мне пятьдесят два года, и за последние двадцать лет я провёл семнадцать походов. Этого достаточно. Достаточно для любого.

   — Я думаю, этого было более чем достаточно для врага, — заметил Интеф.

   — Да. Однако на всякий случай... — Мен-хепер-Ра обменялся взглядами с царским глашатаем. На всякий случай он велел Интефу приглядеть за тем, чтобы финикийские прибрежные города — давние владения Египта — были оснащены всем необходимым на случай войны и были в любой момент готовы к его возвращению. Оба они знали, что при первой же возможности состоится восемнадцатый поход и он будет столь же успешным, как предыдущие.

Правда, фараон думал, что такая возможность ему не предоставится — во всяком случае, в ближайшие годы. Кадеш наконец пал.

Кадеш пал. Мен-хепер-Ра протяжно вздохнул, наслаждаясь этой почти невероятной истиной.

   — Иди, Интеф, — сказал он. — Найди какого-нибудь музыканта и вели ему спеть о Египте. О родине. Думаю, наконец-то мы все сможем остаться дома.

Наконец-то... после двух десятилетий войн и чужих земель. Тот снова позволил себе задуматься, довольный тем, что мысли потекли в направлении, по которому можно было идти без всякой опаски. Семнадцать кампаний — как первая, так и последняя — были проведены против Кадета. Было грустно вспоминать, что он мог уничтожить соперника в первой же битве, в первый же час сражения, если бы не его собственные солдаты. В те давние дни у Мегиддо он удивил врагов, неожиданно пройдя узкой тропой Аруна. Они не ожидали, что фараон рискнёт на такое. В результате орды союзников рассеялись при первой же стычке и бежали в город-крепость, стоявший посреди степи Джезреель. Испуганные жители втягивали их на стены с помощью верёвок, наспех связанных из собственной одежды. Если бы не серьёзность момента, это бы выглядело смешным... Он всё ещё видел стены Мегиддо, облепленные отчаянно спасавшимся врагом, покрытые верёвками из связанной одежды и нижнего белья. Однако его собственные солдаты были слепы ко всему, кроме богатств, брошенных в степи, — колесниц, лошадей, прекрасного оружия и доспехов. Они кинулись грабить, и фараон ничего не смог с этим поделать.

   — Если бы вы захватили этот город, — гневно обратился он к ним позже, — я мог бы принести богатые жертвы богам, потому что все вожди восставших стран теперь находятся за его стенами; отсюда ясно, что взятие Мегиддо равносильно взятию тысяч городов!

Конечно, после этого они опомнились и взяли крепость — окружили её, поставили деревянную ограду и взяли измором. Многие из мятежных вождей наконец вышли оттуда гуськом, сложили оружие и попросили пощады, которую и получили. Но царь Кадеша всё же сумел бежать на север. В ходе той первой кампании и пятнадцати последующих Мен-хепер-Ра завоевал всё, что лежало между Нилом и Евфратом; но Азия, даже завоёванная, продолжала сопротивляться как клубок змей, подстрекаемая к тому уцелевшим царём Кадеша. В конце концов фараон был вынужден вернуться и раздавить это проклятое царство, иначе воевать пришлось бы до самой смерти.