Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

– Юзеф… Юзеф, пожалуйста, перестань, – попросила я его, сгорая от стыда и унижения. – Не надо ни о чем просить. Пожалуйста, Юзеф… Теперь уж я сама никуда не пойду.

Бедный Джон, он ушел, чуть не плача, мрачнее тучи. У меня сердце разрывалось от жалости, глядя на него. Никогда, никогда еще он не был мне так близок, как в эти минуты.

– Джонни, милый Джонни, прости меня за все огорчения, что я доставляю тебе, – сказала я, тоже едва сдерживая слезы, когда мы вышли с ним на крыльцо. – И пожалуйста, прости ее. – Я кивнула в сторону кухни. – Ты же видишь, понимаешь, что я не могу идти против… Честное слово, я не знаю, что с ней сейчас произошло. Представляешь, она думает, что… Словом, я не могу, я просто не в силах тебе объяснить, что она думает. Прости нас.

Тут же между нами произошел очень бурный, взволнованный диалог. Джон уверял меня, что теперь для него вечер также испорчен окончательно и что, пожалуй, он сейчас пойдет и тоже перережет все провода, чтобы не веселился никто. Я в испуге, однако внутренне польщенная (надо же, на что он, Джон, способен!) уговаривала его, чтобы он не делал этого, что вовсе не следует из-за меня одной портить настроение всем. На это он мрачно ответствовал, что и так уже вечер будет испорчен для всех… В общем, такой вот безрадостный произошел у нас разговор.

Джон ушел, а я, отказавшись от ужина (просто не отвечала на зовы Симы и Юзефа), сразу, даже не умываясь, легла в постель и, конечно, благо было темно и никто не видел, проплакала неслышно всю ночь в подушку.

На другой день, в воскресенье, я не пошла к Степану, хотя Джонни при расставании настойчиво звал меня туда. Не хотела показываться там жалкой неудачницей, если накануне не могла побыть вместе со всеми нормальным человеком. К вечеру прибежал Толька, рассказал о праздничном вечере со всеми подробностями. «Файертаг» продолжался до трех часов ночи. Стол был организован у англичан («на столах – цто хоцес было, торты всякие…»). Прислуживал «официант» – в белом кителе и в колпаке, в белых перчатках (им был новенький – Джордж). Произносили тосты, чудили, шутили, смеялись. Потом – танцы у Степана. С «Молкерая» пришли четыре гостя, и среди них – Альберт. Из приглашенных были Степан, «бабця», «орлы», а также Нина, Ольга и полька Марьяна.

Я слушала эти подробности с тяжелым чувством. Досада на наших, увы, недалеких людей, тоска от грязи их мыслей переполнили душу. Хотелось одиночества, и я наконец-то осуществила гнетущее меня со вчерашнего вечера желание – ушла из дома и долго бродила взад-вперед по дороге к лесу во тьме холодного осеннего вечера.

А вчера, в понедельник, рано утром – еще до работы – прибежал тот же Толька, принес подарок от Джона – несколько кусков от разных тортов, аккуратно уложенных в устланную белоснежными бумажными салфеточками коробку. Действительно, торты были замечательными. Кулинарное искусство англичан пришлось по вкусу всем – даже маме с Лешкой.

24 ноября

Пятница

Замечательные новости, поднявшие настроение сразу на сто градусов! На Северном фронте наши войска одержали большую победу: за месяц упорных боев ими очищено от фашистов все Заполярье. По радио передали – в сражениях в основном участвовали Северный флот и морская пехота, а ведь где-то там служит Ваня… Как я надеюсь, что ты останешься живым и невредимым, мой брат, как молю Бога об этом! Поздравляю тебя, наш милый моряк, из своего рабского далека-далека пока заочно с вашей общей, славной победой и верю, не перестаю верить, что настанет наконец час, когда смогу сделать это лично.

Очень сжато передали также, что в Венгрии советские войска продолжают упорное наступление на Будапештском направлении. И третья новость – СССР, США и Англия признали нынешнее, послеокуппационное правительство Франции, так что, надо полагать, теперь и французы стали нашими полноправными союзниками. (Что-то уже давно никто из нас не встречал Роже – интересно, знает ли он об этом?) Вот пока и все. Хотелось бы, конечно, услышать большее – ведь порой кажется, что уже нет сил ждать и что терпение вконец истощилось.

Все последние дни занимаемся сбором камней с полей. И откуда только они – эти разнокалиберные булыжники – берутся? Ведь уже на протяжении трех лет мы собираем, собираем и собираем их, а они, словно бы нарочно, выскакивают и выскакивают из земли. От тяжелых носилок ноют, не дают спать по ночам плечи и руки. А тут еще у Нинки зуб разболелся – тоже не давала спать, криком кричала почти без перерыва двое суток. Сегодня Шмидт внял наконец Симиным слезам, снарядил Клару отвезти Нину к зубному врачу в Мариенвердер. Вернулась она оттуда с дыркой вместо зуба, с распухшей, как лепеха, щекой и с оплывшим глазом, но зато тихая и умиротворенная. Сразу свалилась в постель и заснула таким мертвецким сном, что Сима не смогла даже добудиться ее к ужину.

За прошедшие дни получила от Джона через «орлов» три записки с милыми, бодрыми, дружескими словами. У него все в порядке – жив и здоров, очень надеется, что и у меня с этим тоже полный «орднунг». Вместо дурацких писулек он давно пришел бы ко мне сам, но обеспокоен, не причинит ли мне этим какие-либо новые (может быть, моя мама всерьез рассердилась на него?) неприятности? А поэтому он очень верит, что я захочу доставить ему радость и непременно сама приду в воскресенье, хотя бы на полчасика, к Степану – и уже ждет, ждет, ждет… И ни слова о своей собственной обиде, о своем пережитом зряшном унижении. Как же мне дорога твоя чуткость, Джон, твои искренность и участие!

Я ответила ему такими же легкими, дружескими словами. Правда, ничего конкретного не обещала, но в душе решила: конечно же, я пойду в воскресенье к Степану. Сразу после окопов. И не «на полчасика», а, возможно (как сложатся обстоятельства), на целый вечер. И пусть хоть кто-нибудь попробует хоть что-то сказать мне! Ух!

26 ноября

Воскресенье

Вчера Сима, нечаянно споткнувшись, выронила из рук носилки с булыжниками. Несколько увесистых камней шмякнулись на мои ноги. К счастью, переломов костей вроде бы нет – стоять и даже передвигаться (правда, с трудом) я могу, но обе стопы (особенно правая) в месте ушибов занудливо ноют, распухли и