Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

– А вот и не слабо, – обиделся самолюбивый Джон. – Вовсе не слабо. Только я не знаю, как это сделать. Ведь все взрослые будут тут же. Кто мне позволит?

– А давай я отвлеку их чем-нибудь, – подсказал находчивый кузен, – ну, будто ногу сломаю или еще что… Заору, они все повыскакивают из-за стола, а ты и…

Так и сделали. Уже были наполнены все бокалы и фужеры, когда из прихожей, куда воспитанный Гарри удалился, предварительно вежливо испросив разрешения, за забытым будто бы в кармане курточки носовым платком, раздался душераздирающий вопль. Естественно, вся родня в страхе и в панике дружно бросилась из-за стола в прихожую, где, к своему ужасу, увидела распростертого на полу Гарри. И пока любящие родители и тетка, бестолково толкаясь, выясняли причину его падения на ровном месте, пока в страхе щупали его руки и ноги, пока успокаивали орущего, не желающего поверить, что у него все цело и все в порядке, мальчишку – словом, пока все они пребывали там в волнении и беспокойстве, – Джон делал свое дело… Вернувшись в столовую через какое-то время, взрослые нашли восьмилетнего пацана возле одного из кресел мертвецки пьяным. До графинов Джон, правда, не успел добраться – не хватило сил, – но несколько бокалов со спиртным оказались опорожненными.

– Как меня в тот день откачивали, как, можно сказать, возвращали из небытия, я не знаю, но зато на всю жизнь хорошо запомнил, как на следующее утро отец драл меня ремнем, – смеясь, говорит Джон.

Мы все хохочем, а в это время во мне просыпается, снова дает знать о себе моя бдительная ареВ. «Обрати внимание на весьма пагубные склонности этого кудрявого шалопая, – скрипуче советует она. – Невинное детское пристрастие к алкоголю может обернуться когда-нибудь большой бедой». Наверное, и живущий в «шалопае» его антипод, некий ножД, услышал трезвые замечания моей разумной ареВ и тут же выдал собственные рекомендации, потому что Джон вдруг добавил, глядя на меня:

– С тех пор я почти никогда не брал в рот спиртного. Разве что за редким исключением. Наверное, «напробовался» тогда на всю жизнь.

Вообще, как видно из рассказов Джонни, отцовский ремень служил в его детстве наиболее частым и действенным средством воспитания. Еще один эпизод, также связанный с именем Гарри.

Кажется, тогда Джон уже четвертый год посещал школу. Однажды его дружок, такой же сорванец, как и он сам, сообщил ему под большим секретом, что он достал порох и что теперь намеревается смастерить что-то наподобие ружья, из чего можно было бы стрелять. Не хочет ли Джонни помочь ему? Ну, как это не хочет?! Конечно, конечно – да!

Идея изобретательства захватила обоих. По утрам друзья, как всегда, отправлялись с раздутыми ранцами, где вперемежку с книгами и тетрадями находились детали будущего самопала, на занятия, но, не доходя до школы, сворачивали на берег реки, где в укромном месте, в камышах, увлеченно мастерили свое оружие. Они действительно сделали что-то, отдаленно похожее на ружейный ствол. Им оставалось только апробировать его, но тут Гарри некстати обнаружил отсутствие Джона в школе и под угрозой рассказать обо всем дома родителям вынудил обоих изобретателей не только раскрыть свой секрет, но и взять его, Гарри, на испытание грозного оружия.

К несчастью, самопал выстрелил раньше, чем было нужно, вернее, он развалился от взрыва пороха на части, а кусочек зазубренного металла, который заменял собою пулю, пробил ступню Джона – где-то на уровне среднего пальца. Странно, вообще-то, пробил насквозь и без следов крови. Когда два здоровенных дядьки несли Джона на руках домой (на заполошные крики мальчишек прибежали расположившиеся неподалеку рыбаки), тот, едва шевеля бледными губами, взял клятву с кузена – ни под каким предлогом не выдать кому бы то ни было тайну изготовления оружия – пусть не получилось в этот раз – теперь – то он, Джон, догадался, точно знает, в чем причина неудачи. Вот поправится – заново переделает всю конструкцию. А сейчас… Сейчас Гарри должен подтвердить то, что скажут Джон со своим приятелем: после школы они решили выловить из реки несколько досок. Одна из них оказалась с огромным гвоздем на конце. И вот, когда ее тащили к берегу, она случайно сорвалась прямо на ногу Джона.

Эта версия уже была вроде бы принята родителями, но Гарри не был бы Гарри, если бы сумел до конца удержать свой язык за зубами: «Вам не кажется ли странным, дядюшка Даниэль, что ранка на ноге Джонни словно бы обожжена, – заметил будто бы невзначай он, когда отец Джона завершал раненому перевязку. – Обратите внимание, что края слегка опалены…»

Дядюшка Даниэль, конечно же, немедленно обратил внимание, и после пристрастного допроса сына и проведенной очной ставки со вторым изобретателем Джону была торжественно обещана грандиозная порка. Разумеется, после окончательного выздоровления. Что впоследствии и было приведено в исполнение.

Тут Джон совсем разошелся и, лукаво поглядывая на меня и Галю, рассказал также о своей первой любви, из чего моя не в меру придирчивая ареВ сразу сделала вывод, что он не только потенциальный алкоголик, но к тому же еще и ужасный ревнивец. Ну, прямо какой-то шекспировский Отелло.

У его первой любви весьма романтическое имя – Матильда. Она что-то на год или на полтора старше Джона, и в то время, когда он безумно влюбился в нее, – ей было лет девять. Знаки внимания, что он постоянно оказывал ей, в точности походили на действия небезызвестного Тома Сойера. Джон ходил перед девчонкой на руках, прыгал, рискуя сломать себе ноги, с высокого школьного парапета, толкал и дергал ее на переменах за косы, а по дороге домой, пробегая мимо, забрызгивал ее из лужи, при этом и сам бывал грязен от головы до пят. И наконец добился ответного чувства. Однажды она сказала ему, что он дурак, что она совсем не хочет его видеть и чтобы он никогда не приставал больше к ней. А сказав это, ободряюще хихикнула и убежала.

Окрыленный первым успехом, Джон на другой же день снова окатил ее из лужи, а потом, оттерев наскоро собственные штаны и курточку широкими, мягкими листьями лопуха, терпеливо подождал, пока Матильда сбегала домой и переоделась, и они еще немного погуляли – просто прошлись по разным сторонам дороги, словно бы не замечая друг друга, подбирая с обочины и бросая вдоль асфальта камешки. У него это получалось ловчее, камешки летели гораздо дальше, чем у нее, и Матильда оценила это. Когда она уходила домой, то к привычному слову «дурак» прибавилась