Молодые львы - Ирвин Шоу

«Быть может, — думал Ной, пока полз, вдыхая затхлый запах глины со дна сырой канавы, — быть может, нам все-таки удастся прорваться».

Его рука натолкнулась на что-то твердое. Он напрягся и замер. Лишь правая рука медленно ощупывала предмет. «Что-то круглое, — размышлял он, — что-то металлическое — это…» Тут его рука наткнулась на что-то мокрое и липкое, и Ной понял, что перед ним лежит мертвец. Ощупав каску и затем лицо, он понял, что пуля попала прямо в лоб.

Ной чуть подался назад и обернулся.

— Бернекер, — прошептал он.

— Что? — Голос Бернекера слышался откуда-то издалека, и Ною казалось, что он задыхается.

— Впереди меня мертвец.

— Что? Я тебя не слышу.

— Здесь труп. Мертвец.

— А кто он?

— А черт его знает, — раздраженно прошептал Ной, возмущаясь тупостью Бернекера. — Откуда, черт возьми, я знаю? — Он чуть не рассмеялся, вдруг осознав всю нелепость этого разговора. — Передай об этом по цепочке, — еще раз прошептал он.

— Что?

В этот момент Ной ненавидел Бернекера всеми фибрами своей души.

— Передай по цепочке, чтобы они не наделали каких-нибудь глупостей, — сказал Ной несколько громче.

— Ладно, — сказал Бернекер. — Сейчас передам.

Затем Ной услышал позади отрывистый шепот.

— Все в порядке, — сообщил наконец Бернекер. — Все поняли.

Ной медленно переполз через мертвое тело. Его руки задержались на сапогах убитого, и он сразу понял, что это немец, так как американцы не носят сапог. Он чуть было не остановился, чтобы сообщить об этом открытии другим. Стало как-то легче на душе от сознания, что труп был чужой. Потом он вспомнил, что американские парашютисты тоже носят сапоги, и подумал, что это мог быть один из них. Продолжая ползти, он ломал голову над этой загадкой, и умственное напряжение помогало ему забыть усталость и страх. «Нет, — решил он, — у парашютистов сапоги со шнурками, а эти были без шнурков. Нет, это был немец. В канаве лежал мертвый фриц». Он должен был понять это по форме каски, хотя, продолжал рассуждать он, все каски очень похожи одна на другую, а ему никогда раньше не приходилось притрагиваться к немецкой каске.

Он дополз до конца поляны. Канава и изгородь изгибались под прямым углом и тянулись по краю поля. Ной осторожно пошарил рукой впереди себя. В изгороди было небольшое отверстие, а там, по другую сторону ее, проходила узкая дорога. «Все равно придется пересекать эту дорогу, почему же не сделать это сейчас?» — размышлял Ной.

Он повернулся к Бернекеру.

— Послушай, — прошептал он, — сейчас я перелезу через изгородь.

— Хорошо, — ответил шепотом Бернекер.

— Там с другой стороны есть дорога.

— Хорошо.

В эту минуту они услышали шаги людей и металлическое позвякивание снаряжения. Кто-то осторожно шел по дороге. Ной зажал рукой рот Бернекера. Они прислушались. Насколько можно было судить по звукам, по дороге шли три или четыре человека. Переговариваясь друг с другом, они медленно прошли мимо. Это были немцы. Хотя Ной не знал ни слова по-немецки, он слушал, в напряжении подняв голову, как будто все, что ему удастся услышать, будет иметь для него величайшее значение.

Немцы прошли неторопливой спокойной походкой, как ходят часовые, которые скоро снова вернутся назад. Голоса постепенно затерялись в шорохах ночи, однако Ной еще долго слышал звук шагов.

Райкер, Демут и Каули подползли к тому месту, где, привалившись к стенке канавы, их поджидал Ной.

— Давайте пересечем дорогу, — прошептал Ной.

— К черту, — услышал Ной голос Демута, хриплый и дрожащий. — Если хочешь идти — иди. А я остаюсь здесь. Вот в этой самой канаве.

— Они сцапают тебя утром, как только станет светло… — настаивал Ной, вопреки всякой логике чувствуя себя ответственным за то, чтобы провести Демута и остальных через дорогу, лишь потому, что он вел их за собой до сих пор. — Здесь нельзя оставаться.

— Нельзя? — спросил Демут. — Послушай-ка: кто хочет, чтобы ему оторвало задницу, тот пусть идет. Только без меня.

Тут Ной понял, что Демут сдался, как только услышал голоса немцев, уверенных в себе и ни от кого не прячущихся. Для Демута война окончилась. Отчаяние или храбрость, которые помогли ему преодолеть первые двести ярдов от крестьянского дома, покинули его. «Возможно, он и прав, — подумал Ной, — быть может, это самый разумный выход…»

— Ной… — Это был голос Бернекера, в нем звучала с трудом сдерживаемая тревога. — Что ты думаешь делать?

— Я? — спросил Ной. Потом, зная, что Бернекер полагается на него, шепотом ответил: — Я перелезу через изгородь. Думаю, что Демуту не стоит оставаться здесь. — Он замолчал, ожидая, что кто-нибудь передаст это Демуту. Но все молчали.

— Ну ладно, — сказал Ной. Он осторожно полез через изгородь. Капли воды с мокрых веток падали на его лицо. Дорога неожиданно оказалась довольно широкой. Она была сильно разбита. Он поскользнулся на своих резиновых подошвах и чуть было не упал. Когда он качнулся в сторону, чтобы удержать равновесие, что-то мягко звякнуло, но ему ничего не оставалось, как идти вперед. По другую сторону дороги, шагах в двадцати, он заметил разрыв в изгороди, проделанный танком, придавившим к земле гибкие сучья. Он шел, согнувшись, держась поближе к кромке дороги, чувствуя себя беззащитным и словно обнаженным. Позади он слышал шаги остальных. Он подумал о Демуте, который лежал теперь один по другую сторону дороги. Интересно, что он чувствует в этот момент, одинокий, готовый с первыми лучами солнца сдаться в плен первому немцу в надежде, что этот немец что-нибудь слышал о Женевской конвенции?[85]

Далеко позади он услышал треск автоматической винтовки. Это Рикетт, который никогда ни перед чем не отступал, и теперь, сыпля отборной бранью, стрелял из окна спальни со второго этажа.

Потом открыл огонь автомат. Казалось, стреляют не далее чем в тридцати шагах; впереди были хорошо видны яркие вспышки выстрелов. Послышались крики на немецком языке и выстрелы из винтовок. Ной шумно и быстро бежал к бреши в изгороди, и, пока не ринулся в нее, все время над его головой капризно и жалобно посвистывали пули. Он слышал топот бежавших за ним товарищей, их ботинки звонко хлюпали по глине и с хрустом давили упрямые сучья поваленной изгороди. Стрельба усиливалась, следы трассирующих пуль были видны над дорогой в ста ярдах впереди, однако пули проносились высоко над их головами. Видя, как трассирующие пули без толку бьют по верхушкам деревьев, Ной испытывал некоторое облегчение и чувство безопасности.

Перебравшись через изгородь, Ной побежал прямо через поле. Остальные бежали за ним. Слева слышались громкие удивленные крики на немецком языке, впереди беспорядочно перекрещивались трассы: видимо, стреляли просто наугад. Ной чувствовал, что задыхается, в груди у него жгло, и ему казалось, что он бежит ужасно медленно. «Мины, — вдруг смутно вспомнил он, — ведь мины расставлены по всей Нормандии». Тут он увидел впереди себя маячившие в темноте неясные силуэты и чуть было не выстрелил на бегу. Но силуэты издавали какие-то нечеловеческие низкие звуки, и он различил рога, торчащие на фоне неба. Потом он бежал вместе с четырьмя или пятью коровами, стараясь уйти подальше от стрельбы, то и дело натыкаясь на их мокрые, пахнущие молоком бока. Одна из коров упала, сбитая пулей. Ной споткнулся о нее и тоже упал. Корова конвульсивно била ногами и пыталась встать, но не могла и тут же падала снова. Остальные солдаты пронеслись мимо. Ной вскочил и побежал вслед за ними.

В легких у него клокотало, и казалось, он уже не может сделать ни шагу больше. Но он продолжал бежать, выпрямившись во весь рост, не обращая внимания на пули, потому что пронизывающая, жгучая боль где-то посередине туловища не позволяла ему согнуться. Он обогнал одну бегущую фигуру, затем другую, третью… Он слышал тяжелое, хриплое дыхание солдат и удивлялся, что может так быстро бежать, обгоняя других.

Важно было пересечь поле и добежать до следующей изгороди, до следующей канавы, пока немцы не направили на них прожекторы.

Но в ту ночь у немцев не было настроения освещать местность, и стрельба постепенно почти прекратилась. Ной пробежал последние тридцать шагов до изгороди, черной тенью вырисовывавшейся на фоне неба. Из густой листвы высились деревья, посаженные вдоль изгороди с равными интервалами. Ной бросился на землю. Он лежал, тяжело дыша, воздух со свистом врывался в его легкие. Остальные, один за другим попадали рядом с ним. Они лежали лицом вниз, вцепившись в мокрую землю, с трудом переводя дыхание, не в состоянии вымолвить ни слова. Над их головами со свистом пролетали трассирующие пули. Вдруг направление трасс изменилось, стрельба переместилась в другой конец поля. Оттуда послышалось неистовое мычание, топот копыт и сердитый, заглушенный расстоянием окрик на немецком языке. Пулеметчик услыхал и перестал расстреливать коров».