Повести. Дневник - Александр Васильевич Дружинин

не столько, сколько бывал доволен другими его вещами. Может быть, я изменился, может быть, повесть слабее. За тем последовала статья Шаля: «Lord Jeffrey»[651][652], не столь пустозвонная, сколько можно думать, судя по имени автора, которого я когда-то сравнил с Буйновидовым. Впрочем, труд кажется сносным оттого, что он скрашен выписками из писем Джеффри и превосходными выписками, собственно же Шаль, как подобает этому мерзавцу (Буйновидов c'est trop bon pour lui[653]), от себя не сказал ничего. Его сведения в одно время велики и жидки, а крайняя их жидкость заставляет заподозрить огромность их. По-видимому, Шаль читал все, но я думаю, что он читал только заголовки книг и рецензии на них, так его отзывы темны и увертливы. Нынче есть эрудиция своего рода, о которой еще никто не говорил, — эрудиция на рецензии, фельетоны и объявления. Из этих трех источников можно нахватать огромный фонд и при ловкости пускать его в дело с успехом. Все мы немного шарлатаны, но Шаль шарлатан бесстыдный и вдобавок плаксивый! У него второе слово: decadence. Сам он чистейший decadence историка словесности. Смело скажу, что с самыми незначительными материалами я в неделю могу написать во сто крат лучшую биографию Джеффри.

Среда, 19 мая.

Анненкова задерживает в городе его Пушкин[654], а я, как всегда водится, в то время, когда мне предстоит собираться в дорогу, — не делаю решительно ничего. А между тем время идет без работы, голова трудится подобно мельнице без зерен, и дни проходят в городе, когда бы их следовало проводить в деревне. Всякое дуновение ветра, приносящее запах березовых листьев с Большого проспекта, приносит мне вместе с тем и укоризну. Одна только дождливая погода меня укрощает и то не совсем, — как хорошо было бы писать и читать под этот дождь, между цветами и зеленью!

В прошлую субботу встретил С. и возобновил наши чернокнижные отношения. Эта встреча меня повергла на сутки почти в лихорадку, такое влияние еще производят на меня женщины! Хорошо, что на второе свидание я себя хорошо замучил и тем успокоил. Никогда еще подобная дурняшка не действовала на меня так! Но подобные истории видим мы каждодневно: qu'importe la piece, si elle m'emeut[655].

Работать ничего не могу, но читаю довольно. Взял у Фохта «Nouvelles italiennes» par Musset[656] и пробежал их в день с великой приятностью. Трудно иметь талант милее и художественнее, хотя у него очевидно l'echeveau se brouille[657], чуть дело доходит до чего-нибудь серьезного. Как обворожительны его женщины: Цита, Джиованни и Берениче (прачки), Пагота Дижиа и, наконец, актриса Мария, тиролька! Да и итальянцы очень хороши: сводник Джузеппе, плут Чиччио и воришка Нино, a parlessa[658] истории Чиччио и Нико, с пляской и буфонством — верх совершенства! Вот что значит любить страну и понять ее народ. Боже! когда я увижу Италию? Или нет, — пусть увижу я ее, изнурясь в силах, нуждаясь в обновлении. Gardons ca pour la bonne Douche, pour le remede supreme[659].

Pensees detachees [660].

Mai 1854.

Мое положение сходно с положением сабинянок, между римлянами и родителями[661].

— Педант сходен с хорошо надутым пузырем, от которого отскакивает камень и по которому скользит пуля. Но он не выдерживает удара булавкою.

— Сюжет. Провинциальное тщеславие. Х<отинск>ий.

— Характеристика нравственно-гнилого человека.

— La maison de campagne d'un bourgeois cossu[662]. (Острова).

— План героической пиесы: «Две женщины».

По крови мне родня, но духом мне чужая.

— Многие люди сходны с испорченным барометром, показывающим ясно при хорошей погоде и дождь при дожде. Предугадывать — не их дело.

— Обстановка Фердинанда Вейнерта на Крестовском Острову.

— Зотов, имеющий способность в конце апреля выкупаться и найти первый гриб.

— И ma faut des sensationes violentes, — dissait une demoiselle petite et faible de sante (M. M-de)[663].

— Редкая молодая немочка, из образованных, не пишет стихов.

— Разговор о помещиках, не носящих ничего кроме халата.

— Нельзя ограничиваться одною простотой в словесности. Новые, несколько изысканные слова и обороты иногда полезны, зацепляя внимание читателя там, где нужно.

— Lorsqu' Auguste buvait... etc. Arrogance[664].

— Отольются волку овечкины слезы.

2 июня, сельцо Мариинское, в моем рабочем флигеле.

2 часа пополудни. Среда.

Обычный мой год кончился; истинно и тепло благодарю за него бога. Что бы ни ждало меня впереди, — autant de pris sur l'ennemi[665]. Дружба, труд, наслаждения и пиры, спокойствие и благосостояние, — все, кроме любви, а как бы нужно немножко и этого ингредиента. Mais assez d'abstractions[666]. Наскучив ждать Анненкова, я выехал с матушкой в прошлый четверг и хорошо сделал, хотя сильное имел искушение прожить в Петергофе до 15-го. Последние дни в городе ознаменованы были парадной встречей Сатира (обеды у меня и Каменского), двухкратной поездкой на Острова, к Краевскому, Гаевскому и на Минеральные воды[667] с Сатиром, да сверх того, трехдневным пребыванием в Петергофе, где Григорий занял чистенький и просторный домик. Начало поездки было плачевное, меня адски (да и всех почти) закачало на пароходе боковой качкой, — если б еще час езды, мои внутренности выскочили бы за борт. Все дни погода стояла сырая, а во второй — дождь лил не переставая, что не помешало мне осматривать все петергофские чудеса и выхаживать в день верст по 15. Компания у брата собиралась самая отрадная и несколько новая (отчасти потому, что она хорошо забыта): Ребиндер, Саша, Вельяминов заяц, князь Волхонский, Шульгин, которого я видал в Английском клубе; он оказывается милейшим добряком, любящим попить и покушать. Старые пажи были ласковы и внимательны до крайности, многое мы припомнили и о многом беседовали. Впечатление Петергоф оставил во мне не прежнее поэтическое по случаю серых дней и грязи. Ни баснословно богатые острова (Ольгин и Царицын), ни Новый парк не могут равняться с Нижним, старым, Екатерининским садом, где я был дважды, дважды любуясь на пирамидальный[668] фонтан[669], так подло, так неудачно воспетый мною в прозе[670]. Мне было стыдно смотреть на эту поэтическую лужайку, мною опозоренную. Но я еще вернусь к этому фонтану и прославлю его достойно.

У Монплезира в серый вечер встретил Краснокутского и гулял с ним довольно долго, почерпая интересные сведения о его вечерах