Повести. Дневник - Александр Васильевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пятница, 25 июня.
В эти дни двинута немного маленькая «Любовь и вражда», почти кончено «Первое письмо И<ногороднего> п<одписчика>» о поэзии в стихах и прозе, с разбором «Вильет». За «Вильет» пойдет scenes de la Boheme[680], а потом уже и не знаю что[681]. Немножко выезжал, видел милого <...> Трефорта, в среду обедал у Обольяниновой, где видел Рейцову с двумя немками падчерицами (из них одна за бар. Будбергом), Льва Николаевича, Бибикову и Н. А. Блок с его довольно миленькой женой. Получил несколько приглашений в гости, между прочим от Маслова на 26-е, но когда поеду на большие выезды — не знаю: боюсь длинных дорог и головной боли, которой зародыш, кажется, в воздержании моем. Действительно, в деревне мужики могут поставить мне монумент: не трогал я и не трогаю их жен и дочерей, отчасти из принципа, отчасти по отсутствию искушения, сверх того, в нашем патриархальном уголку такие дела трудно совершать; пример тому Маслов, не стесненный обязанностью помещика. Вчера обедал, у нас Н. А. Блок, а сегодни Бибикова. Письма и газеты приходят из Петербурга с исправностью, английские газеты тоже. Непир близко Кронштата, но из всего доселе случившегося можно убедиться, что против гранита никакой флот ничего не сделает. — Стал работать поумереннее и купаться, что, кажется, приносит пользу, однако, вчера и третьего дни посетила меня давно не бывалая скорбутическая[682] опухоль десен. Затем все обстоит благополучно, dans le meilleur des mondes possibles[683].
Среда, 30 июня.
Вместо описания того, что я эти дни делал, лучше будет припомнить вещи, прочитанные и читаемые мною с приезда в деревню. Их довольно, и я могу сказать по справедливости, что заглаживаю прошлую праздность всеми мерами. И мешают мне мало, вообще, я пишу и читаю в день часов до 7, средним числом. Глаза поуспокоились, из привычки или вследствие купанья.
Итак, начнем с 1) История английской литературы, подаренная мне Шо[684], очень полезна и даже занимательна, особенно первая ее половина. Она пространна и оттого не суха, для справок неоцененна, имеет множество выписок и заметок в британском вкусе, снисходительно пропущенных доброй цензурой 40-х годов. Во второй части мало для меня нового, mais tout l'ouvrage est un fil solide pour mon propre chapel et[685].
2) «Le livre posthume» par M. du Camp[686][687], прочитана не вполне, по обилию философски-сентиментальной ерунды. Это arcadie[688] Рене и Обермана[689], однако, имеющее в себе несколько умных мыслей и хороших описаний. Идея о переселении душ смешна, но то, что говорится о труде и праздности, в наш век стоит внимания. Тут тронута струна довольно новая. Вообще, «Revue de Paris» и «Revue contemporaine», которые я теперь перечитываю, отчасти помирили меня с новой франц<узской> журналистикой.
3) «Les promenades dans Rome»[690] Стендаля книга умная, странная, дурно написанная, но привлекательная для лакомок и любителей of a desultory but still a fruitful reading[691]. Много милых анекдотов и взглядов на искусство. Есть парадоксы и странные приговоры, но все это наводит на мысль. Идея наслаждаться одним городом без устали мне очень нравится, даже и не Рим может дать умному человеку пищу на всю его жизнь. Есть скучнейшие места об архитектуре и номенклатуре редкостей, — в этом нельзя винить автора, он думал сделать из своей книги Guide des Artistes[692]. Я рекомендовал ее Григоровичу.
4) Скоттовы биографии: Фильдинга, Ричардсона, Смоллетта[693]. Наука писать биографические этюды так шагнула вперед, что все это кажется детской работой. Но манера рассказа, рассуждения и блестки прикрывают бедность содержания. Я утвердился в мысли писать о Смоллетте, но прежде надо перечитать многое. Я стыжусь своего Гольдсмита и Ричардсона, которые когда-то нравились читателям. «Скотт» и еще более «Джонсон», утопленный в «Библиотеке», отчасти выкупают этот грех моей юности[694].
5) «Les petits fils de Lovelace»[695] А. Ашара[696]. Сносный роман, в котором есть довольно удачное лицо — дон Жуан XIX века, подлец, фат и мошенник. Рассказ хорош по частностям, но есть слезливость и избитые пружины. Вещицы Бернара (A.): «Scylle et Charibde» и «Un terrible modele»[697] читаются без отвращения, особенно последняя, в которой очень смешон буржуа, торговавший красками.
6) «Souvenir des Jardies»[698] L. Гозлана[699], драгоценная штучка без окончания, о жизни и обстановке Бальзака, великого из великих. Рассказ отличный, причудливый, блестящий.
7) «Le Nil» par М. du Camp[700] и «Voyage aux villes Maudites»[701] Делессера[702], две книги, имевшие успех. Читаются туговато, может быть, потому что не способен я находить прелести в песчаных пустынях и африканской духоте. Я поминутно спрашивал сам себя: да чем же восхищаются эти господа и неужели близость скорпионов и змей не повергает их в отчаяние?
8) Из рецензий и мелочей стоят упоминания — статья Делора[703] (Т.) о записках Верона, шутки Тексье[704] над записками Дюма, Понсар, чья-то статья, au demeurant[705], очень вялая и недобросовестная, заметки Дерминье о новых писателях, милые фельетончики Тексье и фельетоны Сирано, полезные для того, что показывают, как не надо писать фельетонов.
9) A. Nettement, разбор Маколеевой Истории[706], большой эпизод, ожививший в моей памяти это превосходное творение. Взгляд автора на Карла I и Иакова II очень хорош, но принадлежит ли он ему? Говоря об эпохе, до такой степени разработанной, и имея под рукой рецензии противников Маколея, пожалуй, и я сочиню что-нибудь подобное, не будучи историком. Об артистическом значении разбираемого сочинения господин Nettement не говорит почти ничего.
10) «La Mort de Danton»[707] Мишле[708] (этюд из его новой истории). Как Франция портит и хвалит этого ученого мужа, пляшущего если не на фразе, то на междометиях! Я читал много о «И<стории> Ф<ранцузской> р<еволюции>» Мишле, но самой книги не читал, а потому боюсь отдаваться вполне своему чувству, глубоко возмущенному фокусами этого странного пророка. Эпизод, про который
