Приговор - Отохико Кага

— Доктор Таки, — продолжал Сонэхара, — вот вы коллекционируете всякую всячину с какой-то определённой целью? Если бы, скажем, вы поставили перед собой цель — прочесть все ваши газеты, на это ушла бы уйма времени, да и само по себе это достаточно бессмысленно. Значит, вы получаете удовольствие от самого процесса собирания.

— Вовсе нет, собирание тут ни при чём. Просто лень выбрасывать, — сказал Таки, закуривая третью сигарету.

— Ну, в это трудно поверить. Легче поверить, что может быть лень собирать, выбросить-то куда проще.

— Э нет, выбрасывать вовсе не так просто, как кажется, — вставил своё слово Томобэ. — Вот я живу в многоквартирном доме, так у нас что-нибудь выбросить — целое дело. Стоит зазеваться, как тут же зарастаешь вещами.

— Ну конечно, выбрасывать очень даже не просто, — подтвердил Таки.

— Тогда ещё один вопрос. Вот у вас есть стеклянные шарики, они что, тоже скопились сами собой только потому, что вам их лень выбрасывать?

— Да, именно поэтому.

— Ну уж в это я никогда не поверю! — Сонэхара сильным толчком крутанул своё кресло.

Эти стеклянные шарики арестанты забавы ради вшивают себе в крайнюю плоть. Иногда доктору Таки приходится удалять их, при этом извлечённые шарики он складывает в большие банки, стоящие у него в операционной. Этих шариков у него накопилось уже несколько сотен — большие и маленькие, самых разнообразных расцветок. Они невольно привлекают внимание всех, кто заходит в операционную.

С улицы донёсся громкий мужской голос, вещавший что-то в громкоговоритель. Толпа взорвалась криками.

— Вот свиньи! — Сонэхара попытался открыть окно с южной стороны, там, где ворота. Но из окна была видна только бетонная стена, освещённая ртутными лампами. Зато крики были слышны превосходно. В тюрьме усилили звук радио, стараясь перекрыть громкоговоритель. — Похоже, отряды быстрого реагирования ещё не прибыли. Так мы никогда отсюда не выйдем.

— Закрой окно, холодно, — скривился Томобэ. По его загоревшему лицу — недавно он ездил кататься на лыжах — побежали мелкие морщинки. Томобэ был заядлым спортсменом, и, хотя ему было хорошо за пятьдесят, выглядел он значительно моложе: волосы у него до сих пор были чёрные, густые, к тому же ещё и длинные, как у юноши.

— С западной стороны уже расчистилось. Завтра будет хорошая погода, — сказал Сонэхара, глядя в окно. — Вот только холодно. За но всё заледенеет. Весна наверняка будет поздней. — Закрыв окно, он ловко скользнул по узкому проходу между столами и подошёл к Тикаки.

— Ну что вы опять задумались, доктор? Все спешили в больницу, а теперь уселись и ни с места…

— Решил больницу оставить на завтра.

— А главврач?

— Если у него есть ко мне дело, он сам меня позовёт.

— Ну и молодёжь пошла — ничего не боятся! Представляю, как бы я распсиховался, узнав, что меня ищет главный. Хорошо, если бы не описался от страха. А ему всё нипочём.

— Да не в этом дело, — сказал Тикаки. На него вдруг навалилось тупое безразличие: пальцем пошевелить и то было лень. Только что он озабоченно бегал туда-сюда, стараясь переделать как можно больше дел, и вдруг время словно остановилось — всё на свете стало казаться ему бессмысленным и неинтересным. В последние дни такие перепады в настроении бывали у него довольно часто. Как у бегуна на беговой дорожке — стоит ему остановиться, им сразу же овладевает апатия, он опускается на землю и уже не находит в себе сил сделать вперёд ни шага. Или когда к тебе вплотную подступает «потусторонняя» тьма, тогда тоже ощущаешь нечто подобное. Да, примерно такое же неприятное чувство овладело им часа три тому назад, когда он шагал по широкому коридору. Ему вдруг вспомнился приговорённый к смертной казни Такэо Кусумото с его навязчивым ощущением падения. Его нынешнее состояние было в чём-то сродни этим приступам «падения», этому ощущению полёта вниз, ко дну небытия.

— Доктор Тикаки, — раздался голос главврача. Обернувшись, он увидел доктора Титибу, который подавал ему знаки глазами, словно нарисованными на его круглом лице тонкой кисточкой и придававшими ему сходство с деревянной куклой-кокэси.

— Удачи! — напутственно шепнул Сонэхара.

Когда фигура главного скрылась за дверью, Тикаки втянул голову в плечи и поднялся, смерив Сонэхару сердитым взглядом.

— Я как раз собирался к вам идти, — сказал Тикаки, почтительно склонив голову.

— Ничего, ничего, простите, что я всё время отрываю вас от дел. просто хотел спросить, что там с Сунадой. Эй, а что это у вас с пальцем?

— С пальцем? — Забытая было боль вдруг ожила снова. Бинт был тёмно-красным от засохшей крови. Тикаки почему-то вспомнил, как стремительно надвинулся на него череп Сунады, когда тот впился в его руку зубами. В ушах зазвучал голос Сюкити Андо: «У вас, доктор, кажется палец поранен? Вон кровь проступает. Больно, небось?» Сунада завтра умрёт. Останутся только следы его зубов на пальце, самого же его уже не будет. Следы зубов покойника, смертная боль, смерть есть боль, эта боль есть смерть.

— Это Сунада меня укусил. Ничего страшного.

— Вот негодяй! Впрочем, от него всего можно ожидать! Рану надо как следует обработать. В слюне много микробов. Ну а сам-то он что?

— Возбуждение спало. Но устойчивым его состояние, конечно, не назовёшь.

— Но вы говорите, что на данный момент он вполне нормален психически?

— Да.

— Какое лекарство вы ему давали?

— Никакого.

— Вот как? — Главврач недоумённо склонил голову. — Предпочитаете метод вербального внушения?

— Да нет, при чём здесь вербальное внушение, — поморщился Тикаки, он не любил этот термин, который в устах терапевтов всегда звучал бранным словом. — Я просто постарался понять его, насколько это было в моих силах.

— Ну что ж, вот и прекрасно. Ведь ему осталось жить только до завтрашнего утра. Хорошо, если вам удастся до конца продержать его в стабильном состоянии. Больше ничего и не требуется.

— До завтрашнего утра? — Тикаки ощутил себя машиной, у которой на скате вдруг отказали тормоза. — Мне кажется, у людей в положении Сунады не может быть по-настоящему стабильного состояния. То, что он буянит, совершенно естественно, вот если бы он сохранял полное спокойствие, это как раз было бы ненормально. Лучшее, что мы можем для него сделать, позволить ему по своему усмотрению распорядиться тем временем, которое у него осталось. Ему нельзя помочь ни лекарствами, ни внушением, любые медицинские методы в его случае бессильны. По-моему, было бы величайшей самонадеянностью со стороны врача считать, что он может что-то сделать для человека, который находится на пороге смерти.

Тут Тикаки стало трудно дышать, и он замолчал, с трудом удержавшись от соблазна и дальше катиться вниз по наклонной плоскости. Его собеседник молча вобрал в себя всё сказанное, и на его лице, похожем на резиновую маску, не отразилось ничего, ни малейшей эмоции.

— Послушайте, доктор. — Главврач налил себе в чашку холодного чая из чайника и медленно выпил его. — Всё, что вы говорите, совершенно верно. Но с другой стороны, можно ведь повернуть и немного по-другому: все люди когда-нибудь должны умереть. И все люди нуждаются во врачебной помощи. И даже Сунада, пока он ещё жив, вправе рассчитывать на помощь врача. И долг врача — оказывать ему эту помощь. Разве не так?

— Не совсем, — раздражённо ответил Тикаки. — Сунада умрёт не когда-нибудь, а именно завтра. И в данном случае медицина помочь не может, она бессильна.

— Но облегчить-то его муки она может. Ведь что произошло на самом деле: Сунада, желая избавиться от страха смерти, попросил у вас снотворное, вы сочли возможным помочь ему и выписали рецепт.

— Я выписал рецепт вовсе не потому, что он просил, а потому, что как врач счёл это целесообразным.

— Но вы ведь при этом рассчитывали ему помочь, то есть исходили из того, что медицина способна улучшить его состояние?

— На том этапе, да, — с досадой признался Тикаки. — Но потом, встретившись с Сунадой и поговорив с ним, я понял, что поступил неправильно. Как психиатр я ничем не могу помочь этому человеку, это не в моих силах и не в моей власти. Единственное, что я могу, — попробовать понять его, поговорить с ним на равных — как один слабый человек с другим слабым человеком.

— Несмотря на то, что он вас укусил?

— Это в каком смысле?

— А в том, что он укусил вас из ненависти. И вы на него рассердились, или я не прав? И все же вы считаете, что способны понять друг друга, как один слабый человек другого слабого человека?

— Вы заблуждаетесь, — рассмеялся Тикаки. — Я не рассердился. Отнюдь. Наоборот, я благодарен Сунаде за то, что он укусил меня. Это помогло мне понять, что смерть и боль — явления одного порядка. Думаю, что об этом хорошо известно всем приговорённым к смертной казни, — сказал Тикаки и кивнул, вспомнив слова Андо: «А до того, как вы его поранили, вы думали о боли?» — Прописывать в таких случаях болеутоляющее — значит ограничиваться полумерами. Куда лучше — попытаться разделить с человеком его боль. В этом отношении все на свете врачи отличаются поразительной толстокожестью. И я вдруг осознал это. Поэтому и не стал уговаривать его отказаться от передачи своего трупа, мне показалось это бестактным. Ведь это единственная мечта, которая связывает его с миром. И ради её осуществления он готов принять боль, которая есть смерть.