Приговор - Отохико Кага

Реставрировав черты седой морщинистой старухи и увидев в ней мать Такэо опустил глаза. После того как начался судебный процесс и его поместили в тюрьму, он около года отказывался встречаться с ней, но потом, вняв уговорам адвоката Намики, всё-таки сдался, поставив условие: эта встреча будет первой и последней. Тянулось неловкое молчание. Он упрямо ждал, пока она заговорит, заранее решив, что отвечать ей не станет: сидящая перед ним старуха уже не имела никакого отношения к Мидори Кусумото.

— Как ты, здоров? — наконец дрожащим голосом проговорила старуха. Он не ответил, тогда она снова сказала, растерянно растягивая слова:

— Выглядишь вроде неплохо. А то я волновалась.

— Я там тебе передала пять тысяч йен. Хотела чуть побольше, но, говорят, правилами запрещено…

— Икуо обо мне очень заботится. А ведь и ему пришлось несладко… Да, кстати, Макио вернулся из Франции. Правда, только на рождественские каникулы, потом сразу же уедет обратно. В нашем доме в Хаяме теперь шумно, давненько уже такого не бывало… Икуо тоже иногда заглядывает…

— Знаешь, я сегодня пришла, потому что хочу попросить тебя встретиться с одним священником… Меня познакомил с ним адвокат Намики, его зовут патер Шом, он ещё до войны приехал в Японию, потом на какое-то время уезжал на родину, а лет шесть назад вернулся. Он сам-то француз. Я ему о тебе рассказала, и он готов тебя навестить, если ты, конечно, не против. Может, встретишься с ним как-нибудь?

— Не хочу! — сказал он, подняв голову и взглянув на неё: маленькая старушка робко моргала глазами. — Я никого не хочу видеть. И тем более каких-то там патеров.

— Но знаешь, он такой замечательный человек… Он написал много книг, и по-японски тоже, во время войны он был тяжело ранен и сейчас не совсем здоров, тем не менее он много проповедует…

— Не хочу! Уволь меня от своих замечательных людей.

— Но… Ты…

— Ну для чего мне нужно встречаться с каким-то там патером? — возмущённо спросил он.

— Тебе что, Намики-сэнсэй ничего не говорил?

— Какое отношение патер имеет к суду? Может, ты считаешь, что, если я поверю в Бога, судьи будут ко мне более благосклонны? Тогда тем более уволь! Я предпочитаю, чтобы меня казнили как можно быстрее. Мне в этом вашем мире осточертело, хватит!

— К суду это не имеет никакого отношения. Но Намики-сэнсэй говорит, ты несчастен и нуждаешься в помощи, и если бы кто-нибудь мог облегчить твои страдания…

— Ах, значит, я несчастен. И он собирается облегчить мои страдания, — расхохотался он. Но пока он смеялся, где-то в его душе, взбаламутив неподвижную воду и подняв со дна клубы ила, вдруг всколыхнулась смутная мысль: «Я несчастен». Мужчина по имени Такэо Кусумото, втиснутый в тесную коробку комнаты для свиданий, был воплощённым несчастьем. Этот человек, состоящий из мягкой плоти и твёрдых костей, был несчастен.

Старуха пристально смотрела на него. Взгляд у неё был жутковатый: казалось, глаза вот-вот выкатятся из орбит. У неё всегда были большие лаза, так же как у Макио. Они были широко открыты, и, казалось, занимали большую часть лица.

— Уходи! — У него пересохло горло и голос звучал хрипло. — Лучше тебе уйти.

— Но ведь… Послушай!

— У нас с тобой не может быть ничего общего.

— Но ведь ты мой сын!

— А-а! — Он взмахнул рукой, словно пытаясь отогнать от себя её голос. Но тут сквозь разделявшую их пластиковую преграду повеяло чем-то неприятно тёплым.

— Послушай-ка, — Старуха почему-то стала говорить немного в нос, — я знаю, что виновата перед тобой. Я была тебе плохой матерью, прости меня.

Он даже не сразу понял, что произошло. Старуха плакала. Он впервые видел, как она плачет. Его мать, которая не плакала, даже когда её мучил Икуо, только кричала, теперь прижимала к глазам носовой платок.

— Не расстраивайся. — Он прищёлкнул языком и мельком взглянул на надзирателя, который, стоя перед высокой конторкой, быстро водил шариковой ручкой по бумаге. Его звали Вакабаяси, он был старшим надзирателем нулевой зоны. Заключённые любили его за то, что во время свиданий он не проявлял излишней бдительности и никогда не вёл подробных записей, однако даже его присутствие смущало Такэо: ему не хотелось, чтобы кто-то был свидетелем их семейных сцен.

— Правда. Я виновата перед тобой. Прости.

— Не расстраивайся, — сказал он ещё более резко. — Как ты можешь быть виновата? Это не имеет к тебе никакого отношения. Ещё раз повторяю: всё, что я сделал, я сделал по собственной воле. Это сугубо моя личная проблема.

— Но… Ты разве не считаешь, что поступил дурно?

— С точки зрения закона, наверное, дурно. Это-то я понимаю, не зря ведь я кончал юридический факультет. Поэтому я серьёзно отношусь к суду и готов подчиниться его решению.

— И только?

Он растерялся. Ему даже показалось, что в стройный ход его мыслей — он убийца, а следовательно должен понести наказание — вкралась какая-то ошибка. Если он ответит за то, что сделал по собственной воле, в этой истории можно будет поставить точку, разве не так? Почему же на душе у него остаётся какой-то неприятный осадок, будто это ещё не конец?

— Да, и только! — решительно сказал он.

— Значит, ты не считаешь, что поступил дурно?

Поскольку он не отвечал, она вынуждена была продолжать. Она говорила тихо, будто бормотала что-то себе под нос:

— Откровенно говоря, когда я узнала о том, что произошло, я возненавидела тебя. Такой ужасный скандал! Я сквозь землю готова была провалиться! «Он мне больше не сын», — думала я. На работе я ловила на себе враждебные взгляды, соседи перестали со мной общаться, родственники тоже отвернулись, считая, что из-за нас пострадала их репутации Однажды ко мне приехал Икуо, он был такой решительный. «Такэо сам во всём виноват, — сказал он, — и нам лучше ни во что не вмешиваться. Всё, что мы можем сделать, — это нанять хорошего адвоката, своего, а не казённого, и добиться, чтобы наказание было по возможности смягчено». Именно поэтому я и обратилась к адвокату Намики. И всё же в глубине души я тебя до конца так и не смогла простить. Всё думала: «Ну за что мне такой сын, ну просто исчадие ада». И только когда встретилась с патером Шомом, у меня словно пелена с глаз спала. Знаешь, что он мне сказал?

— Вы упрекаете сына?

— Да.

— Вот вы говорите, что сын у вас злодей, а вы сами?

— Вы счастливы?

— Нет, несчастна.

— А почему?

— Наверное, потому, что мне его жалко.

— Вот как. А себя вам не жалко?

— Вот такой у нас был с ним разговор. Этот его вопрос: «Вы счастливы?» — потом долго ещё звучал в моём сердце, словно звон храмового колокола. Я очень остро поняла, что несчастна. И задала себе вопрос: «А почему?» А потому, что ты несчастен. Как я могла дожить до шестидесяти лет, не замечая такой простой вещи? Тогда я обратилась к Намики-сэнсэю и попросила его устроить мне с тобой свидание. Но ты ни за что не хотел встречаться со мной. А мне так хотелось хоть один раз увидеть тебя и попросить у тебя прощения. Мне хотелось, чтобы ты тоже понял, что несчастен.

— Наверное, я действительно несчастный человек. Но я сам выбрал для себя такую судьбу И ни в чьих утешениях не нуждаюсь.

— Да? Значит, ты сам справишься?

— Уж как-нибудь справлюсь, — вздохнул он. Ему казалось странным, что эта старуха его мать. Она пришла в выцветшем чёрном платье, словно была в трауре, растрёпанные волосы падали на лоб, спрятанные глубоко в морщинах, мокрые от слёз глаза покраснели. Внезапно ему стало её жаль. «Эта старая женщина несчастна и страдает», — подумал он и в груди возник какой-то тёплый влажный комок. Неожиданное, никогда прежде не испытанное чувство разрасталось, оно теснило грудь так что стало трудно дышать. Он тихонько позвал:

— Мама!

— Что? — Мать недоумённо прищурилась.

— Хорошо, я встречусь с твоим патером. Но только один раз.

— Да, конечно! — И мать снова прижала платок к глазам. Интересно, когда она стирала этот платок — он был весь в чёрных пятнах и мокрый от слёз.

И вот, примерно через неделю, уже в самом конце года патер Шом пришёл его навестить. Был холодный дождливый день, в тёмной комнате стоял высокий человек в чёрном. На нём были очки в тонкой серебряной оправе, за стёклами остро поблёскивали запавшие чёрные глаза, казалось, их взгляд просвечивает тебя насквозь. Большой, как у всех белых, массивный нос. Такэо вздрогнул.

— Холодно? — спросил патер.

— Нет, — ответил Такэо. У него почему-то пропал голос, и он мог говорить только шёпотом. Только после того, как он судорожно сглотнул, голос вернулся. — Здесь быстро привыкаешь к холоду.

— Да? Раньше мне тоже холод был нипочём, но после ранения я стал быстро мёрзнуть. Сразу начинает ломить поясницу.

Они разговаривали стоя друг против друга, высокий патер смотрел на него сверху вниз. Чувствуя себя неловко, Такэо хотел предложить патеру стул, но тот, словно прочитав его мысли, сказал: