Тень всадника - Анатолий Гладилин

Берия тут же уловил эту перемену:

- Потрясающе! Вы же только что были при смерти... Зачем злиться, дорогой? Разве я вас хоть пальцем тронул? Уж и спросить нельзя... Мы сейчас чайку попьем. Настоящего, грузинского. И покурим. "Герцеговину Флор". Сам прислал.

Берия кивнул в сторону портрета. В другом конце кабинета открылась дверь. Принесли стаканы в серебряных подстаканниках, сахарницу, расписной чайник, пачку папирос "Герцеговина Флор", налили в стаканы круто заваренный чай, исчезли.

Валленберг сделал несколько обжигающих глотков. Затянулся папиросой. Табачок был отменный.

Но что-то разладилось.

- К вопросу о предателях, - сказал Берия. - Обращаюсь к вам как к бывшему начальнику Бюро общего надзора полиции. Как профессионал к профессионалу. До войны ушел на Запад наш резидент в Европе Орлов. Предал дело рабочего класса. Под чужим именем скрывается в Америке. Из Америки он переслал письмо товарищу Сталину. Он обещал, что не выдаст американской разведке нашу агентуру при условии, что мы не тронем его семью, оставшуюся в Москве. Мы вынуждены были принять эти условия. Теперь нас интересует - заговорил ли Орлов? Речь идет о спасении жизней наших разведчиков. Нам не нужен Орлов, нам нужно знать сдержал ли он свое слово. Это вы можете выяснить по своим так называемым вневременным каналам. Как это вы сделаете, нас не касается. Мы, марксисты, не верим в мистику. Мы верим в информацию, В вашем распоряжении ночь. Утром позвоните по этому телефону, вот номер, а потом можете умирать на здоровье. Похороним по первому классу. Жаль, что памятника вам нельзя ставить. Такой бы отгрохали, не поскупились...

Разладилось.

Портрет на стене скорчил рожу. Раскрылась дверь. Распахнулось окно

- В гроб положим в целости и сохранности, - кричал Берия вслед.

"Вот чем он будет меня шантажировать", - подумал... подумалось. "Главное, чтоб вас не расстреляли, не рубили головы" - ему и это доложили. Обязательное условие для следующей жизни. У них там экономия (бюджета?) или строгий учет? Не знаю. Но продырявленных, деформированных тел не принимают и не обменивают. "А мы создадим для вас железобетонную легенду, и через несколько лет или десятилетий вы без особых хлопот уедете на родину, не вызывая любопытства французских спецслужб", - сказал Берия. Впрочем, не помню. Может, эти его слова я потом придумал - в Германии, в разведшколе, когда размышлял над причинами и следствиями.

Проснулся, очнулся, перевернулся и - оказался в Америке. На столике зеленая бумажная скатерть, на скатерти две незатейливые чашки с кофейными разводами на дне, а напротив меня - моя красавица. И взор ее затуманен, явно плавает она в своем море-океане, где вьются вокруг нее золотые рыбки, преимущественно мужского пола, и где нет места ни для меня, ни для моих историй.

Заметив, что я смотрю на нее в упор, она встрепенулась и сделала вид, что слушает меня внимательно. Лицо прилежной школьницы-отличницы, которая таращит глаза на обожаемого учителя.

Спросить ее, на чем остановились? Проэкзаменовать? Но я обиделся и оборвал сюжет на самом крутом повороте (мелкая месть!):

- Вот и все.

Как горох об стенку!

- Грустная история, - обронила Дженни, подтвердив тем самым, что ни хрена не слушала или отключилась где-то в середине. И заторопилась: - Тони, я побежала.

Разумеется. Конечно. Как всегда, у Дженни масса дел. Просмотреть отчеты, проверить счета, завизировать, согласовать, договориться, провести через банк, послать факс, телекс, послать кого-то к едрене фене, а потом успеть заехать за Элей... Это из области того, что я знаю. А то, что я не знаю? Может, и солнце без ее визы не заходит?

И какая интуиция! Почувствовала, что я еще там, тот и с теми, поэтому сейчас я ее переигрываю. Как сказали бы шахматисты, у меня если не атака, то инициатива. Значит, ей надо отложить партию. А к завтрашнему дню я успокоюсь, поостыну и буду на задних лапках тупо смотреть на телефон в ожидании.

* * *

Звонок раздался в тот же вечер, в начале десятого.

- Тоничка, ты готовишь ужин? - спросил волшебный голос. - Что у нас в меню?

Я так давно не слышал этой интонации, что сразу растаял, потек. Отрапортовал высокой инстанции.

- Тоничка, я тут настряпала плов, а Эля его не ест, - продолжал волшебный голос. - Давай завтра где-нибудь пересечемся, я привезу кастрюльку.

Покупают за чечевичную похлебку, подумал я, что не помешало мне выпасть в осадок.

- Тони, расскажи об этом, как его, Вальтере Шелленберге. Неужели его не судили? Или судили и оправдали?

Я не скажу, что я подумал. Бывают мысли, которые стыдно произнести вслух. Но раз я претендую на роль объективного историка... И я ответил тем же тоном, как отвечал студентам на их вопросы после лекции:

- На Нюрнбергском процессе Шелленберг получил шесть лет. Ставлю большой восклицательный знак. В 1950 году, то есть досрочно, его освободили, и он уехал в Италию к своей французской бабе, которая сделала себе состояние на духах Шанель. Как ее звали? Это ты должна знать, я в парфюмерии глухой профан! А через два года Шелленберг умер. Как и отчего? Подробностями никогда не интересовался.

* * *

Мы пересеклись на каком-то шумном, окутанном бензиновым чадом перекрестке, поболтали минут пять у припаркованного к тротуару "понтиака", мне вручили кастрюльку, я опустил ее на дно пластиковой сумки и поплелся.

Плов долго хранил в холодильнике. Потом хранил кастрюльку. Как реликвию. Как талисман. Как память.

Потом вернул кастрюльку ее владелице.

Ничего решительно в наших отношениях не изменилось (я имею в виду не кастрюльку). И по-прежнему меня держали на расстоянии вытянутой руки, и, случалось, я нарывался на хамство, особенно когда звонил ей утром на работу.

Но каждый вечер в 9.30 у меня тренькал телефон и волшебный голос расспрашивал, как прошел день, что нового, что старого, что у меня подгорает на сковородке и выпил ли я первую рюмку. А если я сам набирал номер на десять минут раньше условленного времени, я знал, что там, на Диккенс-стрит, трубку подымет только Дженни, и будет со мной разговаривать только волшебным голосом, и внимательно выслушивать все мои глупости. И мы будем говорить до тех пор, пока я не проникнусь убеждением, что там, на Диккенс-стрит, непонятно как забредшие туда зеленые костюмы, голливудские затейники, адвокаты из Сан-Франциско, доктора из Сиэтла, техасские бизнесмены, игроки футбольной команды "Чикагские медведи" и прочая праздношатающаяся публика давно вылетели через печную трубу, а моя девочка сейчас мирно заснет, как и положено благовоспитанному ребенку - на правом боку, руки под щечку.

И сам я, убаюканный волшебным голосом, отключал звук у автоответчика, и больше не реагировал на редкие телефонные треньканья, и постепенно отключался доступными мне в холодильнике и баре средствами.

Когда Дженни предстанет перед Судом Всевышнего (надеюсь, лет через двести, не раньше) и дотошная Коллегия будет рассматривать все ее мелкие прегрешения (через лупу цейсовского производства), то кто-то из архангелов напомнит:

- Это та самая Дженни, которая своими ежевечерними звонками помогла профессору Сан-Джайсту не сойти с ума, не сдохнуть, не окочуриться - пережить Лос-Анджелес.

Думаю, что Высочайший Синклит будет к ней очень снисходителен.

* * *

Кроме увлекательного времяпрепровождения с коварным врагом, злейшим врагом, левой ногой и ангельским голосом у меня были еще лекции, которые, несмотря на то, что меня отвлекали вышеперечисленные товарищи, совсем неплохо проходили. Настолько неплохо, что меня пригласили выступить в Субботнем студенческом клубе. Узнав про это, Ларри устроил рабочее совещание с участием господина Smirnoff (полбутылки), сэра Bourbon (две трети бутылки) и месье Martel (четверть бутылки). Ларри сказал, что у меня есть повод задрать нос, ибо в Субботний студенческий клуб обычно приглашают знаменитостей. Инга почему-то не разделяла энтузиазма Ларри и, когда господин Smirnoff исчерпал свои доводы, заметила:

- Странно, странно. Они должны были сперва со мной согласовать.

И пока сэр Bourbon витийствовал, она вдруг весьма категорично заявила:

- Сан-Джайст, я бы на твоем месте вообще отказалась выступать. Там другая аудитория. Там привыкли, что с ними любезничают, перед ними заискивают и расшаркиваются. Ты не умеешь этого, тебя занесет.

Я сделал вид, что принял ее слова к сведению. (Мы с Ларри сделали вид. Точнее, мы приняли.) Ну что требовать от Инги? Ей просто не нравится наша мужская компания (слишком крепкая), и потом, главе кафедры не может нравиться, что приглашают не ее (Ингу? Кафедру? Я уж начал путаться), да еще не посоветовавшись. Короче, мы с Ларри опять приняли, и мудрый месье Мартель нас охотно поддержал.

Хорошо, душевно посидели. Впоследствии, вспоминая, я спрашивал себя: "Как же я не догадался, что это был знак?"