Золотой век - Дмитрий Дмитриев

— Я это знала…

— Как, ты знала, что я останусь, не поеду? — с удивлением воскликнул Серебряков.

— Да, да… я знала, — спокойно ответила красавица.

— Кто же тебе сказал?

— Мое сердце…

— Ольга!..

— Довольно об этом… не теперь, после… Ты останешься, милый, и больше мне ничего не надо… Никаких слов не надо! Я счастлива, я счастлива…

Быстро проговорив эти слова, красавица также быстро вышла из горницы, которая была отведена для Серебрякова в домике Данилы.

Из горницы Серебрякова молодая девушка направилась к своей матери и застала ее за спешной работой.

Марья Ивановна собирала в дальнюю дорогу своего мужа, укладывая в мешок его белье и одежду, — а также и съестные припасы.

— Мама, мамуся, он остался… — радостным голосом проговорила Ольга, обнимая свою мать.

— Кто остается, кто? — спрашивает Марья Ивановна, освобождаясь из объятий дочери и с любовью на нее посматривая.

— Да он, мамуся, он…

— Да кто он-то, отец, что ли?

— Сергей Дмитриевич остается…

— А разве он куда собирался?

— Как же, в Москву собирался ехать.

— Ты его, Олюшка, остановила, что ли?

Марья Ивановна оставила мешок и значительно посмотрела на дочь..

— Ну да, мама… Я уговорила его не ехать… Сама суди, зачем такую даль он поедет? Да и как же я… мы с тобой, мама, без него останемся?.. Ведь правду я говорю… правду? Так?

— Да, да… так, Олюшка… — как-то задумчиво ответила дочери Марья Ивановна.

— О чем ты задумалась, мама?

— Так, ни о чем…

— Нет, нет… Ты что-то думала, родная… Скажи про что?

— Про твою любовь к нашему гостю я думаю, дитятко мое…

— Мама, ты… ты знаешь?

Красавица старалась скрыть свое лицо на груди матери.

— Давно знаю, Олюшка, давно вижу. Только любит ли тебя Сергей Дмитриевич?

— Любит, мама, любит.

— Так ли, дитятко мое? Ох, сердечная моя. Не тебя он любит, а богатую княжескую дочь. К ней-то он и порывается.

— Кто тебе сказал, мама, что наш гость любит княжну? — с ноткою сердечной обиды промолвила красавица.

— Сам он сказывал. Сколько он, бедный, бед и несчастий перенес через эту любовь.

— Прежде Сергей любил княжну, а теперь он полюбил другую.

— Тебя, что ли?

— Да, меня, — чуть слышно отвечает матери Ольга.

— Да что же, сам про то сказал тебе Сергей Дмитриевич?

— Мама, он только что хотел мне про это сказать.

— Только хотел, а не сказал?

— Я… я не стала слушать и выбежала из его горницы.

— Зачем же ты ушла, Олюшка?

— Мама, милая, дорогая моя мамочка, я знаю, что меня любит Сергей, крепко любит. Знаю я также, что я не стою его любви. Не такую ему нужно, как я.

— Что же ты разве не под стать нашему гостю? Разве ты, Олюшка, хуже его? Ты такая раскрасавица. Что ты это говоришь? — с неудовольствием заметила дочери Марья Ивановна.

— Мама, мама. Эта красота меня и погубила; через свою красу я и в гарем попала. Нет, я не стою Сергея Дмитриевича. Не стою.

— Ты говоришь, он тебя любит?

— Любит, мамуся милая, крепко любит.

— А если любит, то и до вашей свадьбы недалеко.

— Что ты, мама!., моей свадьбе с Сергеем никогда не бывать.

— Не пойму тебя я, Олюшка, право, не пойму! То ты любишь нашего гостя, то не хочешь быть его женою. Ну, как тут понимать?

— Да, да… Он стоит не такой девушки… Я что? На мне лежит черное пятно, и его никогда не смоешь, никогда! — дрогнул голос у красавицы, и на глазах ее выступили слезы.

— Полно, дитятко мое, сердечная, в том пятне черном нет твоей вины. Черные, злые люди довели тебя до того. Проклинаю я твоих погубителей, страшным проклятьем кляну их!.. И от Господа, и от честных людей прокляты они будут! Наш гость хороший человек, жалостливый, он тебя понял, Олюшка, отгадал твою душу чистую. Ты счастлива с ним будешь, — утешала бедная мать свою загубленную злыми людьми дочь.

Дня через два после описанного старик Данило на своих конях выехал в Москву, а оттуда хотел проехать в Питер.

Не столько он ехал по своему делу, сколько ради поручения Серебрякова; не хотелось старому Даниле, чтобы из его дома «чужим» уехал Серебряков; Данило полюбил своего гостя, имел большое желание с ним породниться — дочку свою красавицу выдать за него, хоть о своем желании он никому не говорил.

О разговоре, происшедшем между Ольгою и Серебряковым, старый Данило ничего не знал; ни жена, ни дочь про то ему не сказали ничего.

— Ну, прощайте, жена и дочка милые. Ждите меня с гостинцами. Не пройдет и шести недель, как я назад вернусь, — проговорил Данило, обнимая Марью Ивановну и Ольгу.

— А ты, Сергей Дмитриевич, не считай себя в моем дому за гостя, а будь полным хозяином. Под твою охрану отдаю жену свою и дочку. Блюди их и на время будь вместо меня. О том прошу и кланяюсь тебе усердно, — обратился Данило к Серебрякову и низко, чуть не до земли, ему поклонился.

— Будь покоен, Данило. Твоя жена и дочь найдут во мне защитника, — обнимая радушного хозяина, промолвил Серебряков.

— Я на тебя надеюсь. И ты, жена, и ты, дочка милая, сердечная, смотрите на Сергея Дмитриевича не как на гостя, а как на близкого родича и полного здесь хозяина.

— Мы на него и то смотрим, как на близкого своего родича, — за себя и за мать ответила отцу Ольга.

— В Москве я буду, отыскать, мне дом князя Полянского или не надо? — спросил Данило у Серебрякова, подчеркивая нарочно свои слова.

Прежде, чем на это ответить, Серебряков как-то невольно посмотрел на Ольгу.

Глаза красавицы горели пылкой любовью.

— Как хочешь, Данило. Пожалуй, и не надо, — тихо ответил он.

— Ладно, так и знать будем. И молодчина ты у меня-, дочка, право, молодчина! — Данило погладил ло голове улыбавшуюся милой улыбкой Ольгу и съехал со двора.

XXVI

Старик Данило без особых приключений прибыл в Москву и остановился на постоялом дворе, на Тверской-Ямской улице. Он первый раз в Москве и, отдохнув с дороги., принялся за обозревание этого векового города.

Москва своим красивым местоположением привела в восторг Данилу.

Особенно же произвел на него сильное впечатление священный Кремль, эта колыбель всей земли Русской.

Данило побывал во всех кремлевских соборах, видел все достопримечательности Кремля.

Несколько раз принимался он бродить по большим улицам и площадям; ему хотелось увидать всю Москву.

Данило узнал, где находится дом князя Полянского и отправился по указанию к этому дому-двору.

У ворот на скамье сидел один из княжеских дворовых и грыз от нечего делать семечки.

Данило подошел к дворовому и попросил дозволения с ним сесть «отдохнуть».

— Садись, места хватит.

Одет Данило был по-дорожному, просто, и дворовый принял его за крестьянина или за посадского.

— Чей это дом будет? — спросил Данило.

— Князя Платона Алексеевича Полянского, — ответил ему дворовый.

— А сам князь-то дома?

— Ни князя, ни княжен нет; весь дом пустой.

— А где же князья?

— В Питере… А тебе зачем?

— Так я спросил…

— То-то так больно любопытен, — сердито промолвил княжеский дворовый.

— А ты, любезный, винцо пьешь? — спросил у него с улыбкой Данило и полез в карман.

— Ну, пью…

— И табак покуриваешь?

— Курю, да отстань, надоел!

— Так вот тебе на винцо и на табак…

Данило дал дворовому тривну серебра; гривна развязала дворовому язык; он стал много словоохотливее и ласковее.

От него старик Данило узнал; что князь Полянский с обеими княжнами, то есть с сестрой и с дочерью, уж пошел второй месяц, как выбыл в Петербург, и в Москву вернутся еще не скоро.

— А дочка-то княжеская замужем или нет?

— Нет, еще в девицах. А уж ей давным-давно перевалило за двадцать лет, — тихо ответил Даниле дворовый.

— Что же она не выходит, неужели женихов нет? — дознавался Данило.

— Как не быть… Свахи все пороги отбили… Княжна невеста, почитай, первая во всей Москве, по богатству приданого, по знатности, ну, и по красоте тоже…

— Так отчего же она не выходит?

— Слышь, у княжны жених был, сердечный дружок, офицер молодой, гвардейский, бравый, собой красота писаная…

— Ну, ну…

— Да родом, слышь, не вышел и по богатству не под стать нашей княжне… Княжна говорит «хочу за офицера замуж», а князь-то как притопнет на нее «не сметь, — говорит, — выходи за того, кого я подыщу». И подыскал дочке старого, некрасивого графа… Наша княжна в слезы… тут и началась история, братец ты мой. Офицерика-то князь возьми да припрячь под замок, значит, посадил… Слушай, прохожий, зачем это все тебе я рассказываю, и к чему все-то знать тебе? — спохватившись, с досадою проговорил княжеский дворовый, вставая.