Путь Никколо - Дороти Даннет

— Но ведь ты ее сын, — только и заметил на это Клаас. Да, он должен был пойти к матери. Но Феликс никак не мог придумать, какими словами отослать Клааса прочь. Наконец, он просто открыл дверь и обернулся к нему.

— Ступай и жди у себя.

И Клаас вышел без лишних слов, как будто вовсе и не был мужем его матери.

Феликс вновь ощутил комок в горле. Он подождал немного, чтобы прийти в себя. Затем он отправился к матери.

Оказаться в одиночестве впервые в жизни в семнадцать лет — это ужасно. Не раз прежде Феликсу доводилось стоять вот так, за дверью отцовского кабинета, набираясь смелости, чтобы постучать и лицом к лицу встретить гнев Корнелиса в ответ на очередную выходку, не подобающую его единственному сыну и обожаемому наследнику.

Но Корнелис никогда по-настоящему не знал Феликса. Мать знала его куда лучше и зачастую обращалась с ним суровее, нежели отец, и все же он привык ощущать ее незримую поддержку всегда и во всем. Даже когда он бунтовал против нее, он чувствовал это. Но только не сейчас В душе была такая пустота, что даже рука не дрожала, когда он наконец поднял ее, чтобы постучать в дверь. Ему просто было очень холодно.

Она не ответила, и он постучал вновь, не очень громко. И лишь затем сообразил, что звук, донесшийся до него только что — это был ее голос, и она уже во второй раз приглашала его войти. Феликс осторожно отворил дверь.

Его мать находилась в кабинете одна и сидела за своим огромным столом. Беседуя с Хеннинком или Юлиусом, она держалась в точности так же напряженно, причем свет из окна падал лишь на Хеннинка с Юлиусом, а не на нее. Единственным отличием сейчас было то, что она опиралась локтями на зеленое сукно и прижимала пальцы к губам, словно пытаясь согреть их. Феликс был уверен, что сейчас она пристально наблюдает за ним, отмечая и измученное лицо, и небрежно натянутую одежду. Но ему было все равно: пусть видит, что она наделала. Она это заслужила. Затем он подошел чуть ближе и обнаружил, что глаза матери закрыты.

Теперь он оказался у самого стола. Но вместо того, чтобы посмотреть на сына, Марианна де Шаретти зажмурилась еще сильнее. Затем наконец подняла веки и сложила руки на коленях. Голос ее звучал так, словно язык присох к небу.

— Твой друг понимает тебя куда лучше, чем я. Николас умолял меня прийти к тебе утром и обо всем предупредить.

Феликс в упор взглянул на мать.

— Ты бы все равно так сказала.

С тех пор, как она открыла глаза, то не сводила взора с его лица.

— Смотри на меня, как взрослый смотрит на взрослого, и думай о Николасе, как подобает взрослому. Вспомни все, что ты знаешь о нем, обо мне и о себе. Мы трое не должны лгать друг другу.

К собственному удивлению, Феликс обнаружил, что вновь способен дышать ровно. Он выпрямил спину.

— Но ведь ты ничего мне не сказала. Должно быть, боялась, что я помешаю.

Марианна де Шаретти кивнула.

— Да.

Он надеялся, что она продолжит, скажет что-то еще, будет возражать и пытаться оправдываться, чтобы он вновь мог разозлиться. Но ничего не последовало.

— Тебе было наплевать, что я чувствую! Ты просто хотела поскорее провернуть эту свадьбу, прежде чем я узнаю. Ты знала, как я буду… это будет…

— Я знала, что ты сочтешь это немыслимым. Да. Именно поэтому я желала устроить все это так, чтобы у тебя было время немного подумать. Феликс, ты хорошо знаешь Николаса. Ты и впрямь думаешь, будто он способен хитростью или силой заставить меня вступить с ним в брак? В самом деле?

Клаас. Клаас, который так долго был его тенью, но…

— Он очень умен, — заметил Феликс.

Лицо ее расслабилось, словно мать знала, каких трудов ему стоило это признание.

— Он также и мудр не по годам. И если тебе нелегко появляться на людях, то представь себе, каково ему. Он ведь знает, о чем станут говорить все вокруг. И я тоже знаю это. Так не думаешь ли ты, что у нас были весьма веские причины поступить так, как мы поступили.

— Деловые причины, — ровным тоном отозвался Феликс, не скрывая своего презрения. — Он только что заявил, будто хочет удержать компанию на плаву, пока я не смогу управлять ею. Словно я мог бы просить о чем-то подобном. Словно мой отец хотел, чтобы ты… Поверил бы, что ты…

— Выйду замуж за одного из его подмастерьев, — закончила Марианна де Шаретти. Она с шумом втянула в себя воздух. — Нет, твой отец никогда не одобрил бы этого. Но твой отец мертв. А я здесь, и я хочу жить своей жизнью. Сейчас наша компания не имеет ничего общего с той, которую создал твой отец; она уже изменилась, и изменится еще сильнее в будущем. Я хочу оставаться в ней и заботиться о ней до последнего. Но без помощи мне не справиться. До тех пор, пока ты не будешь готов, нам необходим другой управляющий. Мужчина. Феликс, мне не нужен человек, который бы занял место твоего отца. Мне нужен лишь друг. — Она помолчала. — И я обещаю тебе, что все об этом узнают: Николас всего лишь мой друг.

Он ощутил, как у него вновь вспыхнули щеки при одной мысли о необходимости подобных заверений. Все это звучало так разумно…

Вот только он был единственным наследником, а Николас — едва ли старше его самого. И к тому же все знали, что Николас — его слуга.

— Все люди взрослеют по-разному, и у каждого свои способности, — говорила тем временем его мать. — Порой нам приходится отойти в сторону и смотреть, как другие получают те призы, что желанны нам. Но со временем наш черед также придет. Было бы малодушно и недостойно связывать руки другим людям. В лице Николаса у тебя и у меня есть друг. А ты — мой единственный сын. Никакая сила в мире не может это изменить!

Что-то коснулось его щеки, но он не мог и вообразить, что плачет, сам того не замечая.

— Он мне только что сказал, что уедет, если ты этого захочешь. Он сказал, что сейчас ты вряд ли предпочтешь меня ему, но я могу попросить тебя об этом позднее, и, возможно, ты согласишься.

Мать долго не отвечала ему.

— Как же я могу предпочесть тебя ему? — промолвила она, наконец. — Ты мой сын. Где бы ты ни был, ты уже избран. Но, Феликс, что же хорошего будет для тебя в том, чтобы прогнать Николаса, утратить все открывающиеся возможности, доведя компанию до разорения, а нас самих — до бедности. Разве так мужчина должен занимать свое место в мире?

Холодная дорожка на подбородке. Теперь он понял, что и впрямь плачет.

— Это произошло у Портерслоджи. — Он стиснул губы, стремясь побороть боль в горле. Часто моргая, он увидел, как она подносит руки ко рту, а затем ко лбу. Сокрыв лицо в тени, мать сказала ему:

— Я была бы счастлива повернуть время вспять, лишь бы избавить тебя от этого. Нам следовало сказать тебе заранее. Я ошибалась. Если по справедливости, то именно мне следовало бы уехать. Возможно, однажды вы с Николасом оба решите покинуть меня. Я это заслужила.