Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Партизаны знали своих врагов и свои местности, поэтому были уверены, что враги притаились и готовятся нанести удар. Что задумала советская власть в Москве, чтобы усмирить «гадов», они не знали, да и в Москве только начали разрабатывать доктрину и решения этой операции. Каковы же были мотивы партизан, у которых не было ни командиров, ни комиссаров из Москвы – они сами были и командирами, и разведчиками, и мстителями? Их цель и главная ценность были – добить «гадов». Партизаны – не регулярная армия, они сами ставят цель и избирают тактику! Авторы, которые утверждают, что целью «красных бандитов» было ограбить зажиточное население, притворяются наивными.
Обсуждая явления жестокости, мы приходим к предположению, что это явление возникает в любой революции, независимо от ее цели, класса и идеологии. Различия в этом аспекте революций определяются масштабом жестокости и способами ее обуздания. Изучение данного явления актуально для всех культур и обществ, потому что все культуры и общества время от времени переживают глубокие кризисы. Тогда и происходит всплеск жестокости, которая превращается в один из общественных институтов и организуется как элемент системы.
Вернемся к уже упомянутому нами примеру, о котором теперь много пишут: восстание рабочих Ижевского и Воткинского заводов против большевиков. Пишут много, но объяснения нет – почему? Их тяготы были типичными (гораздо более легкими, чем в Центральной России). Почему толкнула рабочих идея пойти за эсеров и залить кровью Прикамье, потом уйти к Колчаку под красным флагом (!) – убивать и гибнуть? Для такого шага у них не было никакого религиозного озарения, ни классовой ненависти, ни нестерпимой несправедливости.
В современном описании городов Удмуртии упомянуто Ижевское восстание 1918 г.: «Контрреволюционеры замучили и расстреляли (по официальным советским данным) около 9 тыс. чел., было уведено свыше 21 тыс. лошадей, 29 тыс. коров, сожжено более 3 тыс. жилых домов… Часть повстанцев вернулась в Советскую Россию, другая уехала в Калифорнию (США), некоторая часть осталась в Китае».
Но это неверно! Они не были контрреволюционерами! Совершенно наоборот, рабочие этих заводов в какой-то момент стали экзальтированными революционерами. Историк Сибири в своей статье (под названием «Белые под красным знаменем») прославляет успехи эсеров – генералов Колчака. Логика описания этих успехов и славы поражает, это крах рациональности.
Вот армия Колчака начала рассыпаться: «В Сибири ижевцы и воткинцы тоже устраивались на местные заводы, но к ним относились как к предателям, калечили и убивали прямо в цехах. Сибиряки еще не видели красных, но зато вволю нагляделись на колчаковцев и люто их ненавидели. Ижевцы оказались между молотом и наковальней. В итоге рабочие-колчаковцы с семьями отступали все дальше, дойдя до Тихого океана…
По-разному сложились судьбы белых ижевцев. Многие рабочие по окончании Гражданской войны, после объявления большевиками амнистии решили вернуться на родину» [287].
12 августа 2009 года в Ижевске состоялось торжественное открытие мемориальной доски в память об участниках Ижевского восстания 1918 года. Она установлена на фасаде здания бывшего Генеральского дома, где располагался штаб восстания. Кого торжественно чествует Администрация Ижевска? Тех, кто установили режим террора и ушли к Колчаку, а потом осели в США, – или большинство оставшихся в Ижевске рабочих, которые приветствовали вступающие в город части Красной армии? Или теперь мы должны одинаково почитать и тех, и других? Такой же диссонанс присутствует во многих публикацях – книгах и статьях. Как могут учиться по этим книгам студенты и школьники?! Чего хотят эти авторы – растравить давно зажившие раны?
Если представить объем и сложность работы проектирования и реализации всех этих сложных и тяжелых задач, надо признать, что Советское государство и партия большевиков с их «попутчиками» и само советское общество проделали огромный и новаторский труд. Общности, которые были конкурентами или антагонистами советского человека, были после Гражданской войны «нейтрализованы», подавлены или оттеснены в тень – последовательно одна за другой. Но именно этот культурно-исторический тип советского человека сохранил историческую Россию и совершил такой военный и мирный труд, что с его плодами мы, может, успеем вылезти из нынешней трясины.
Гл. 17. Религиозность, антропология и политэкономия
Взаимодействие этих трех основ бытия народа создало советской власти в период 1920-1930-х гг. очень сложные противоречия. В этой главе рассмотрим эту проблему с точки зрения религии. В начале XX века Россия была еще традиционной, но просвещенной страной, хотя она была под давлением экспансии Запада и искала возможность выйти из его периферийного капитализма. Антропология населения (русского и практически всех народов) во многом определялась религией – православием и другими конфессиями. Надо также учесть, что экономические ценности и интересы (т. е. политэкономия) были крепко связаны с антропологией и религией. Это хорошо было представлено в 1905–1907 гг. в наказах и приговорах крестьянских сходов, и из них вызрели декреты Октябрьской революции.
17.1. Марксизм и религия
Установки Маркса и Энгельса в отношении религии входят в ядро «миросозерцания марксизма». Эти установки таковы, что они исключают саму мысль о конструктивной роли религии в создании и сохранении народов. Поэтому здесь мы должны остановиться и первым делом устранить это препятствие.
Маркс писал свои главные труды на материале Запада и для Запада. Поэтому и рассуждения на темы религии проникнуты евроцентризмом. Даже когда спокойная речь у него идет о религии вообще, вроде имеется в виду христианство, а в действительности выделяется протестантизм. Маркс прилагает к нему «формационный» подход, постулируя существование некоего правильного пути развития. Протестантская Реформация выглядит необходимой «формацией» в развитии религии (подобно тому, как капитализм оказывается необходимой стадией развития производительных сил и производственных отношений).
По мнению Энгельса, протестантизм является даже высшей формацией христианства. Он пишет, выделяя курсивом целую фразу: «Немецкий протестантизм – единственная современная форма христианства, которая достойна критики. Католицизм же в XVIII веке стоял ниже всякой критики и был просто предметом полемики (что за ослы все-таки эти старокатолики!)… С такой религией, как христианство, нельзя покончить только с помощью насмешек и нападок» [288].
Позиция Маркса и Энгельса в отношении к религии и церкви (католической – «гадине», которую надо раздавить) выросла из представлений «просветителей» (конкретнее, представлений Вольтера). Эту генетическую связь можно принять как факт – вплоть до семантического сходства (метафора религии как опиума была использована до Маркса Вольтером, Руссо, Кантом, Б. Бауэром и Фейербахом). Предметом представлений Вольтера было христианство, якобы основанное на переплетении «самых пошлых обманов, сочиненных подлейшей сволочью».
Энгельс пишет
