Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— И он вытягивает этот пуншик до своего возвращения назад?

— Весь дочиста, мой милый, так что в бутылке ничего не остается, кроме запаха спиртного и пробки, — на это он молодец. Но дело вот в чем, друг мой Сэмми, — сегодня вечером все эти теплые ребята собираются на месячную сходку в Кирпичный переулок, где у них, видишь ты, основано так называемое «Общество соединенных друзей воздержания, трезвости и умеренности». Мачеха твоя тоже хотела было идти; но у нее, к счастью, сделалась ломота в спине, и она остается дома. А я, друг мой Сэмми, перехватил два билетика, которые были отправлены к ней. Сообщив этот секрет, мистер Уэллер старший замигал и заморгал на своего сына с таким неутомимым усердием, что Самуэль остолбенел и ему показалось даже, что с правым глазом его родителя сделался известный лошадиный припадок, вроде tic douloureux.

— Что дальше? — спросил Самуэль.

— А дальше вот что, мой милый, — отвечал почтенный родитель, оглядываясь из предосторожности назад, — мы отправимся к ним с тобой вместе, в назначенный час, так, чтоб не опоздать ни минутой. А этот их набольший, Сэмми, жирный толстяк, то есть подоспеет не слишком скоро.

Здесь мистер Уэллер старший заморгал опять и разразился мало-помалу таким отчаянным хохотом, который казался едва выносимым для старика шестидесяти лет.

— За всю свою жизнь никогда не видел такого старого чудака! — воскликнул Самуэль, растирая спину старика, чтоб сообщить правильную циркуляцию его крови. — Отчего ты так закатился, старина?

— Тс! Помалкивай, Сэмми, — сказал мистер Уэллер, озираясь вокруг с видимым беспокойством и стараясь говорить потихоньку, почти шепотом. — Есть у меня два приятеля, что работают на оксфордской дороге, — чудовые ребята, способные на все руки. Они пригласили этого толстяка, Сэмми, к своей трапезе с тем, чтоб угобзить его хлебом да солью, а пуще всего горячей водицей с ромом, и вот, когда он пойдет в это общество воздержания и трезвости, — а пойдет он непременно, потому что ребята поведут его под руки и втолкнут насильно в дверь, если будет нужно, — так выйдет такая потеха, что ты пальчики оближешь себе, друг мой Сэмми, умная ты головушка!

С этими словами мистер Уэллер старший разразился опять таким неумеренным хохотом, что почтительный сын еще раз должен был повторить операцию трения родительской спины.

Нет надобности говорить, что отцовский план пришелся как нельзя больше по мыслям и чувствам Самуэля, и он взялся с великой охотой содействовать благому намерению сорвать маску с ханжи и лицемера. Так как было уже довольно поздно и приближался час, назначенный для митинга, то отец и сын поспешили отправиться в Кирпичный переулок. По дороге Самуэль забежал на минуту в почтовую контору, чтоб отдать письмо.

Ежемесячные сходки, или митинги, «Кирпично-переулочного общества соединенных друзей воздержания, трезвости и умеренности» производились в большой зале, приятно и удобно расположенной в третьем этаже одного комфортабельного здания. Президентом общества был некто Антон Гомм, преподаватель арифметики и нравственной философии в приходских школах; секретарем был господин Иона Модж, содержатель мелочной лавки, продававший чай и сахар своим почтенным сочленам. Перед началом обычных занятий дамы сидели на скамейках и кушали чай со сливками и кренделями. Перед одним из окон залы стоял столик, накрытый зеленым сукном, и на столике стояла запечатанная кружка, куда доброхотные датели сыпали мелкую монету в пользу беднейших сочленов. Секретарь, сидевший за столиком, улыбался и кивал головой каждый раз, когда какая-нибудь леди подходила к кружке с приличной благостыней в руках.

Все женщины на этот раз истребляли чай и крендели без всякого милосердия и пощады, к великому ужасу старика Уэллера, который, несмотря на толчки и предостерегательные знаки Самуэля, озирался во все стороны с выражением очевиднейшего изумления на своем лице.

— Сэмми, друг мой, — шептал мистер Уэллер, — если всем этим бабам не нужно будет завтра вьщедить по фунту крови, то не называй меня своим отцом, — вот все, что я скажу. Эта старуха, что сидит подле меня, отхватывает, кажись, тринадцатую чашку. Лопнет, мой друг, ей-богу, лопнет.

— Замолчи, пожалуйста, — пробормотал Самуэль.

— Сэмми, — шепнул мистер Уэллер после минутного молчания, — помяни мое слово, мой друг: если этот секретарь сожрет еще два-три бутерброда, через пять минут его хлопнет паралич, или я больше не отец твой.

— Молчи, старик. Какая тебе нужда?

— Послушай, однако ж, друг мой Сэмми, — если они через пять минут не прекратят этой потехи, я принужден буду, из любви к человечеству, перебить у них все чашки и стаканы. Вот эта молодая женщина, что сидит на передней скамейке, проглотила полторы дюжины чашек. Смотри, смотри, у нее уж и глаза закатываются под лоб.

Легко могло статься, что мистер Уэллер старший привел бы в исполнение свой филантропический план, если б через минуту большой шум, произведенный отбиранием чашек и стаканов, не возвестил о благополучном окончании чайной церемонии. Когда вслед за тем зеленый столик выдвинули на средину залы, — перед публикой, задыхаясь и откашливаясь, выступил небольшой человечек в серых панталонах и с плешивой головой. Он учтиво раскланялся на все стороны и, приложив руку к сердцу, произнес пискливым дискантом следующее воззвание:

— Милостивые государыни и государи, я должен, с вашего позволения, выдвинуть из вашей среды достопочтенного Антона Гомма на президентское кресло.

Это послужило знаком, что вечернее заседание открылось. Дамы дружно замахали батистовыми платочками, и небольшой плешивый человек буквально выдвинул мистера Гомма на президентское кресло, вытащив его за плечи и посадив перед зеленым столиком на табуретку из красного дерева. Дамы снова замахали батистовыми платочками, и некоторые даже взвизгнули от полноты душевного восторга, когда увидели на своем обычном месте достопочтенного президента. Мистер Гомм, толстенький, круглолицый мужчина в длиннополом сюртуке, поклонился и сказал.

— Приветствую вас, братья мои и сестры, от всего моего сердца и от всей души (громкие рукоплескания)! Считая для себя лестной честью доверие, которым вы удостоивали меня до сих пор, я должен вам объявить, что секретарь наш будет иметь удовольствие прочитать перед вами донесение о текущих делах нашего общества за прошлый месяц.

При этом объявлении, батистовые платочки послужили опять выражением единодушного восторга. Секретарь чихнул, откашлянулся приличным образом, посмотрел на дам умильными глазами и начал читать следующий документ:

Отчет комитета кирпично-переулочного общества соединенных друзей умеренности, трезвости и воздержания, за истекший месяц.

Комитет наш в прошедшем месяце продолжал с неослабной деятельностью заниматься своими благонамеренными трудами на пользу человечества, и в настоящем случае имеет честь с несказанным удовольствием включить в свой ежемесячный отчет следующие добавочные статьи:

1. Гильдебрант Уокер, портной, женатый человек с двумя детьми. Когда дела его процветали, он имел, по своему собственному признанию, постоянную привычку пить портер и крепкое пиво, да сверх того, в продолжение двадцати лет, он раза по два в неделю употреблял особый напиток, известный у пьяниц под гнусным названием «песьего носа» и который, как оказалось по разысканиям комитета, состоит из горячего портера, свекловичного сахара, джина и мускатного ореха. (Стоны и всхлипывания на дамской половине. Некоторые прерывают чтеца восклицаниями: «Так точно, так точно!»). Теперь нет у него ни работы, ни денег, и это, как он думает, произошло от излишнего употребления портера или от потери правой руки. Достоверно во всяком случае, что если б он всю свою жизнь не употреблял ничего, кроме свежей воды, товарищ его по ремеслу не пронзил бы его заржавленной иголкой и, таким образом, при воздержном поведении он сохранил бы в целости свою правую руку (громогласные рукоплескания). Гильдебрант Уокер не пьет теперь ничего, кроме воды, и, по собственному своему признанию, никогда не чувствует жажды (единодушный восторг).

2. Бетси Мартин, вдова, имеет один только глаз и одного ребенка. Ходит стирать поденно белье и мыть на кухнях столовую посуду. Никогда не помнит себя с обоими глазами, но утверждает, что мать ее употребляла в чрезмерном излишестве пагубный напиток, известный под именем «утешение в нищете» и который у бессовестных погребщиков продается по пяти шиллингов за бутылку; посему весьма немудрено, заключает Бетси, что она окривела еще в младенческих летах, чего бы, без сомнения, не случилось, если б мать ее воздерживалась от спиртных веществ. Прежде она зарабатывала в день восемнадцать пенсов, пинту портера и рюмку джина; но с той поры, как Бетси Мартин присоединилась к нашему обществу, к дневному ее заработку присоединяется шесть пенсов и три фартинга, которые охотно выдаются ей вместо джина и пива.