Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Но приготовления к ужину совершались отнюдь не с такой быстротой, как, может быть, воображает неопытный читатель. Надлежало прежде всего разбудить чумазую девицу, уснувшую на кухне за столом, — за этой церемонией прошло около десяти минут; но, хотя она встала и даже протерла глаза, — нужно было употребить еще четверть часа, чтобы разъяснить ей сущность дела. Человек, которого посылали за устрицами, к несчастью, не получил предварительного наставления откупорить их на самом месте, а известно, что откупоривать устрицы столовым ножом совсем не так удобно, как двузубой вилкой. Устриц достали весьма немного, и еще менее оказалось жареной говядины и ветчины, хотя мальчишка для закупки этой провизии был заблаговременно отправлен в «магазин германских сосисок». Зато портеру было вдоволь, и каждый с превеликим аппетитом кушал сыр, потому что портер был очень крепок. Таким образом ужин оказался вообще весьма удовлетворительным, и компания насытилась.

После ужина был подан второй кувшин пунша вместе с пачкой сигар и двумя бутылками спиртного. Гости закурили сигары и приготовились пить; но тут вышло одно довольно неприятное обстоятельство, обыкновенное на холостых квартирах. Между столовой посудой, взятой из трактира, замешались четыре хозяйских стакана, заимствованные у миссис Раддль. Чумазой девице вдруг ни с того ни с сего пришло в голову отбирать эти стаканы для мытья, и она обошла всю честную компанию, интересуясь знать, из какой посудины, хозяйской или трактирной, пил свой пунш тот или другой джентльмен. Это было нехорошо, даже очень нехорошо, потому что после этой церемонии отбиранья четыре джентльмена остались вовсе без стаканов. К счастью, Боб Сойер, обнаруживая находчивость, редкую в этих случаях, вооружил джентльменов откупоренными бутылками и предложил каждому из них тянуть из горлышка, сколько душе угодно.

Между тем щеголеватый джентльмен в лакированных сапожках, уже давно изъявлявший бесполезную готовность потешить публику своим неистощимым остроумием, решился теперь, пользуясь удобным случаем, выставить себя в приличном свете. Лишь только чумазая девица унесла стаканы, он начал рассказывать длинную историю об одном политическом герое, которого фамилию он совсем забыл, хотя она вертелась у него на языке. Для пояснения дела он пустился в мелочные подробности относительно многих посторонних обстоятельств, тесно соединенных с настоящим анекдотом, которого, однако ж, он, как нарочно, никак не мог припомнить в эту минуту, хотя эту же самую историю он рассказывал более тысячи раз в последние десять лет.

— Это, однако ж, удивительно; ведь просто, если б вы знали, вертится на языке, а никак не поймаю, — сказал щеголеватый джентльмен в лакированных сапогах.

— Очень жаль, что вы забыли, — сказал мистер Боб Сойер, прислушиваясь между тем, как девушка стучала стаканами внизу, — очень жаль!

— Конечно, жаль, потому что, могу вас уверить, история презанимательная, — сказал щеголеватый джентльмен; — ну, да ничего, стоит подумать каких-нибудь полчаса, и я все припомню.

Наконец, к великому удовольствию хозяина, стаканы, подвергнутые операции вымыванья, снова воротились из кухни. Лицо мистера Боба Сойера быстро прояснилось, и он повеселел в одну минуту.

— Ну, Бетси, — вскричал Боб Сойер с величайшей живостью, — вы, я вижу, предобрая девушка, Бетси. Давайте нам горячей воды, живей!

— Нет горячей воды, — отвечала Бетси.

— Как нет?

— Нет, да и нет, — сказала девушка, делая головой такой отрицательный жест, который мог быть красноречивее всяких голословных возражений; — миссис Раддль запретила давать вам горячую воду.

Изумление, отразившееся яркими чертами на лицах всех гостей, сообщило хозяину новое мужество.

— Послушайте, Бетси, принесите горячей воды, сейчас принесите, не то… — сказал мистер Боб Сойер с отчаянной суровостью.

— Неоткуда мне взять, — возразила чумазая девица, — миссис Раддль перед тем, как ложиться спать, залила весь огонь в кухне и заперла котел.

— О, это ничего, ничего. Не извольте беспокоиться о такой безделице, — сказал мистер Пикквик, заметив борьбу страстей, выразившихся на лице отуманенного хозяина, — холодная вода, в этом случае, ничуть не хуже горячей.

— Я совершенно согласен с вами, — сказал мистер Бенжамен Аллен.

— Хозяйка моя страдает, господа, периодическим расстройством умственных способностей, — заметил Боб Сойер с кислой улыбкой. — Кажется, мне придется проучить ее немного.

— Ну, полно, стоит ли хлопотать из-за этого, — сказал Бен Аллен.

— Очень стоит, — сказал Боб с мужественной решимостью; — заплачу ей свои деньги и завтра же постараюсь дать ей такой урок, которого она долго не забудет.

Бедный юноша! Чего бы он не сделал, чтоб быть вполне искренним в эту минуту!

Грозное настроение чувств и мыслей Боба Сойера сообщилось мало-помалу его гостям, которые теперь, для подкрепления своих сил, принялись с большим усердием за холодную воду, перемешанную пополам с ямайским ромом первейшего сорта. Влияние сердцекрепительного напитка обнаружилось в скором времени возобновлением неприязненных действий между скорбутным юношей и джентльменом в эмблематической рубашке. Сперва они хмурились и только фыркали друг на друга; но, наконец, скорбутный юноша счел своей обязанностью принять более явные меры для выражения душевного презрения к своему врагу. Последовало объяснение следующего рода:

— Сойер! — сказал скорбутный юноша громким голосом.

— Что, Нодди?

— Мне очень неприятно, Сойер, — сказал мистер Нодди, — беспокоить чем-нибудь дружескую компанию, — особенно за твоим столом, любезный друг, очень неприятно; но я вынужден скрепя сердце объявить вам, милостивые государи, что мистер Гонтер — не джентльмен, и вы жестоко ошибались, если считали его джентльменом.

— Мне очень неприятно обеспокоить чем-нибудь жителей улицы, где живешь ты, Сойер, — сказал мистер Гонтер, — но, кажется, я принужден буду потревожить твоих соседей, выбросив из окна господина, который сейчас обращался к вам со своей дерзкой речью, милостивые государи.

— Что вы под этим разумеете, сэр? — спросил мистер Нодди.

— То самое, что говорю, — отвечал мистер Гонтер.

— Желал бы я видеть, как вы это сделаете, сэр, — сказал мистер Нодди.

— Вы через минуту почувствуете это на своих боках, сэр, — сказал мистер Гонтер.

— Не угодно ли вам дать мне свою карточку, сэр, — сказал мистер Нодди.

— Вовсе не угодно, и вы не получите моего адреса, сэр, — отвечал мистер Гонтер.

— Отчего же?

— Оттого, что вы прибьете мою карточку над камином в своей квартире и будете хвастаться перед гостями, будто джентльмен делает вам визиты, милостивый государь.

— Сэр, один из моих приятелей зайдет к вам завтра поутру, — сказал мистер Нодди.

— Хорошо, что вы сказали об этом заранее, благодарю вас, сэр, — отвечал мистер Гонтер, — я распоряжусь, чтоб служанка припрятала подальше мои серебряные ложки и другие вещи, которые легко укладываются в карман.

Неизвестно, чем бы кончился этот жаркий спор, если б хозяин и гости не приняли деятельного участия в примирении враждующих сторон, доказав им с удовлетворительным красноречием, что поведение их, во многих отношениях, предосудительно для всех порядочных людей. На этом основании мистер Нодди объявил во всеуслышание, что отец его такой же достопочтенный джентльмен, как батюшка мистера Гонтера. Мистер Гонтер отвечал, в свою очередь, что его отец совершенно такой же джентльмен, как батюшка мистера Нодди, и что сын его отца ничем не хуже и даже, можно сказать, в тысячу раз лучше такого заносчивого молокососа, как мистер Нодди. Такая декларация могла служить естественным приступом к новой ссоре; но гости и хозяин, после некоторых затруднений, успели восстановить мировую окончательным образом и даже пробудили дружеские чувства в обоих джентльменах. Мистер Нодди, выпив стакан мадеры, признался со слезами на глазах, что он всегда питал душевное уважение и глубокую преданность к мистеру Гонтеру. На это мистер Гонтер, опорожнив стакан пунша, объявил громогласно и торжественным тоном, что он всегда любил мистера Нодди, как своего родного, единоутробного брата. Лишь только произнесены были эти слова, мистер Нодди быстро вскочил со своего стула и великодушно протянул руку мистеру Гонтеру, который, в свою очередь, поспешил заключить в свои братские объятия мистера Нодди. Гости рукоплескали, и каждый признался, что оба джентльмена вели себя истинно достойным образом в продолжение всей этой ссоры.

— Теперь, господа, — сказал Джек Гопкинс, — я желал бы, для восстановления порядка, пропеть вам какую-нибудь из национальных песен.

И мистер Гопкинс, вдохновленный всеобщим «браво», затянул изо всей мочи «Бог да благословит короля» на новый мотив. Хор здесь, собственно говоря, составлял главнейшую эссенцию всей песни, а так как каждый джентльмен пел на тот мотив, который лучше знал, эффект получался поистине великолепный.