Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Но несмотря на эти в высшей степени удовлетворительные признаки домашнего комфорта, лоб мистера Боба Сойера, сидевшего перед камином, был омрачен каким-то зловещим облаком думы, гнетущей его мозг. Выражение дружеской симпатии проглядывало также весьма резко в чертах мистера Бена Аллена, когда он пристально смотрел на уголья в камине.

После продолжительного молчания, мистер Аллень открыл беседу таким образом:

— Ну да, это нехорошо, что она заартачилась как нарочно на этот случай. Что бы ей не подождать до завтрашнего утра?

— Поди вот, толкуй с нею, — отвечал мистер Боб Сойер: — если она разбушуется, сам черт ее не уломает. Презлокачественная натура!

— Ты бы ее как-нибудь подмаслил.

— Подмаслил, да что в этом толку? Она говорит, что если я сзываю гостей и намерен задавать балы, так мне, дескать, ничего бы не стоило уплатить ей «этот маленький счетец».

— Неужто она не понимает, что балы можно благоразумному джентльмену давать экономически, особыми средствами, не истратив ни гроша?

— Я говорил ей то же самое, да она решительно ничего не хочет слушать: заладила одно и тоже!

— A сколько ты ей должен?

— Безделицу! Всего только за квартал с небольшим, — отвечал мистер Боб Сойер, махнув с отчаяния обеими руками.

Бен Аллен кашлянул совершенно безнадежным образом и устремил пытливый взгляд на железные прутья каминной решетки.

— Неприятная история! — сказал наконец Бен Аллен. — Что, если ей вздумается при гостях снять дверь или выставить рамы? На что это будет похоже?

— Ужасно, ужасно! — проговорил Боб Сойер.

Послышался легкий стук в наружную дверь.

Мистер Боб Сойер выразительно взглянул на своего друга, и вслед за тем в комнату просунула свою голову чумазая девочка в грязных стоптанных башмаках и черных бумажных чулках. Можно было подумать, что это — заброшенная дочь какого-нибудь престарелого поденщика, который всю свою жизнь сметал пыль с тротуаров и чистил сапоги прохожим.

— Прошу извинить, мистер Сойер, — сказала девочка, делая книксен. — Миссис Раддль желает с вами переговорить.

Прежде чем мистер Боб Сойер произнес свой ответ, девочка вдруг исчезла с такой быстротой, как будто кто-нибудь влепил ей сзади сильный толчок, и едва только окончился этот мистический выход, послышался опять другой стук в дверь, сильный стук, красноречиво выражавший сентенцию следующего рода: «Здесь я! И я войду!»

Еще раз мистер Боб Сойер бросил беспокойный взгляд на своего друга и проговорил нерешительным тоном:

— Войдите!

Но позволение войти было, казалось, совершенно лишним. Лишь только мистер Боб Сойер произнес это слово, в комнату вломилась малорослая особа женского пола, с ухарскими ухватками и бледная от злости. Явление ее предвещало неминуемую бурю.

— Ну, мистер Сойер, — сказала маленькая женщина, стараясь принять по возможности спокойный вид, — если вы потрудитесь покрыть теперь этот маленький счетец, я буду вам очень благодарна, потому что мне надобно сейчас отнести хозяину квартирные деньги. Хозяин дожидается меня внизу.

Здесь маленькая женщина принялась потирать руки и устремила через голову Боба Сойера пристальный взгляд на противоположную стену.

— Мне очень неприятно, сударыня, что я обеспокоил вас некоторым образом, — начал мистер Боб Сойер, — но…

— Ничего, мистер Сойер, — перебила маленькая женщина, — больших беспокойств тут не было. Деньги мне понадобились, собственно, нынешний день, потому что я обещалась заплатить хозяину за прошлый квартал. Мы с ним, знаете, на такой же ноге, как вы со мною. Вы обещались уплатить этот счетец сегодня вечером, мистер Сойер, и я не сомневаюсь, что вы, как честный джентльмен, сдержите свое слово. Вы ведь не то чтоб какой-нибудь надувало, мистер Сойер, — я это знаю.

Выразив это мнение, миссис Раддль закинула голову назад, закусила свои губы и принялась еще крепче потирать руки и пристальнее смотреть на противоположную стену. Это значило, как выразился впоследствии Боб Сойер, что хозяйка его «заводила паровую машину своей злобы».

— Право, мне очень совестно, — начал опять мистер Сойер чрезвычайно смиренным тоном, — но дело в том, сударыня, что со мною еще до сих пор продолжаются непредвиденные неудачи в Сити. Терпеть я не могу это Сити. Как много людей в английском мире, которые всю жизнь встречают непредвиденные неудачи в этом странном месте!

— Очень хорошо, мистер Сойер, — сказала миссис Раддль, твердо становясь на пурпурные листья цветной капусты, изображенной на киддерминистерском ковре, — а мне-то, позвольте спросить, какая нужда до ваших неудач?

— Но уж теперь… право, миссис Раддль, не может быть никакого сомнения, что в середине будущей недели я обделаю аккуратно все свои дела. Тогда мы сквитаемся, и авось вперед уж не будет больше никаких недоразумений между нами.

Этого только и добивалась миссис Раддль. Она вломилась в комнату студента именно за тем, чтоб дать простор своим взволнованным чувствам, и если б внезапно мистер Сойер заплатил ей свои деньги, это, вероятно, озадачило бы ее чрезвычайно неприятным образом… Несколько предварительных комплиментов, сказанных на кухне мистеру Раддлю, совершенно приготовили ее к этой высоко трагической сцене.

— Неужели вы думаете, мистер Сойер, — начала миссис Раддль, постепенно возвышая свой голос, так, чтоб на всякий случай могли ее слышать все ближайшие соседи, — неужели вы думаете, что я перебиваюсь со дня на день для того, чтоб держать в своей квартире тунеядца, который и не думает платить денег? Да разве одна тут квартира идет в расчет? Я покупаю для него яйца, сахар, масло, молоко, и ему не прожить бы без меня ни одного дня. Что ж, сударь мой, долго ли вы намерены рассчитывать на чужой карман? Неужто вы думаете, что трудолюбивая и работящая женщина, которая лет двадцать прожила на одной и той же улице… да, сударь мой, ровно двадцать без трех месяцев: десять лет напротив через улицу и девять лет да девять месяцев с двумя днями в этом самом доме… неужто я должна распинаться из-за каких-нибудь праздношатающихся бродяг, которые только и делают, что курят да пьянствуют, да повесничают, да собак бьют — вместо того чтоб заняться каким-нибудь честным ремеслом? Неужели вы…

— Позвольте, сударыня, — перебил мистер Бенжамен Аллен.

— Вам что угодно? Можете поберечь свои замечания для себя самого, — сказала миссис Раддль, внезапно приостанавливая быстрый поток своей речи и обращаясь к гостю своего постояльца с медленной и величественной торжественностью. — Я и не знала, сэр, что вы имеете какое-нибудь право ввязываться в чужой разговор. Вы, кажется, еще не нанимали моих комнат, сэр.

— Разумеется, не нанимал, — сказал мистер Бенжамен Аллен.

— Очень хорошо, — подхватила миссис Раддль, — в таком случае, молодой человек, продолжайте рубить и резать кости бедных людей в своем госпитале и держите язык свой за зубами, не то здесь найдутся особы, которые порасквитаются с вами, сэр.

— Ах, какая нерассудительная женщина, — пробормотал мистер Бен Аллен.

— Прошу извинить, молодой человек, — сказала миссис Раддль, с трудом удерживая новый припадок гнева, — не угодно ли вам повторить, что вы сейчас изволили сказать?

— Ничего, сударыня, я не имел намерения вас обидеть, — отвечал Бен Аллен, уже начинавший несколько беспокоиться на свой собственный счет.

— Прошу извинить, молодой человек, — повторила миссис Раддль громким и повелительным тоном. — Кого, сэр, вы назвали сейчас нерассудительной женщиной? Ко мне, что ли, вы относите это замечание, сэр!

— Что это за напасти, право! — проговорил мистер Бенжамен Аллен.

— Я спрашиваю вас еще раз, ко мне или нет относится ваше замечание, сэр? — перебила миссис Раддль, возвышая голос на целую октаву и растворяя настежь обе половинки наружной двери.

— Конечно, к вам, — отвечал мистер Бенжамен Аллен.

— Ну да, разумеется, ко мне, — сказала миссис Раддл, отступая постепенно к дверям и возвысив свой голос до самой верхней ноты, чтобы доставить живейшее удовольствие своему супругу, укрывавшемуся на кухне. — Разумеется, разумеется, и всему свету известно, что всякий шарамыжник может безнаказанно обижать меня в моем собственном доме, потому что муженек мой лежит себе, как байбак, не обращая никакого внимания на свою жену, как будто я у него то же, что собака на улице. Нет в нем ни чести, ни стыда (миссис Раддль зарыдала), ему и горя мало, что два головореза вздумали буянить в его собственной квартире… злословить его жену… срамить… позорить… какая ему нужда? Он спит себе, негодный трус… боится глаза показать… трус… трус…

Здесь миссис Раддль приостановилась, желая, по-видимому, удостовериться, пробудился ли ее горемычный супруг; но видя, что попытки ее не произвели желанного эффекта, она медленно начала спускаться с лестницы, заливаясь горючими слезами. В эту минуту вдруг раздался громкий двойной стук в уличную дверь. Раддль застонала и зарыдала во весь голос, заглушая всякий шорох и движение на всем этом пространстве. Когда, наконец, стук, усиливаясь постепенно, повторился до десяти раз, она быстро прошмыгнула в свою комнату и неистово захлопнула дверь.