Дремучие двери. Том I - Юлия Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как пригодилась Гане эта старательно составленная чьей-то рукой брошюрка в мучительном стоянии его перед вопросом-шлагбаумом! Многоголосый стон через десятки, сотни и тысячи лет, их, живших когда-то, славных и великих, так же, как и он, Игнатий Дарёнов, отвергнувших «прах земных сует» и томящихся перед Неведомым, Невероятным, Невозможным. Перед тем шлагбаумом, за которым для мира сего — безумие.
Кто из них осмелился перейти черту?
«Впусти меня, я верю. Боже мой.
Приди на помощь моему неверью!»
«Сия есть победа, победившая мир — вера наша» /I Иоанн/
Там, за вопросом-шлагбаумом, сходились все ответы и концы с концами, там кончался тупик и начиналась бесконечность. Но там было всё не так, всё невероятно, как в Зазеркалье. Там было безумие.
«Да» или «Нет»? «Нет» — разумно, «Да» — безумно. Но разумное «нет» означало «нет» всему — жизни, будущему, радости и смыслу, и тем самым было тоже безумием. Оно было мертво и пусто, как глазницы машиниста летящего в никуда локомотива.
«И возненавидел я жизнь: противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо всё — суета и погоня за ветром!» Ганя стоял в тамбуре перед распахнутой дверью. Позади было «нет», прошлое, настоящее и будущее. Прошлое и будущее, пожирающие друг друга во имя настоящего, которого нет. Верное ничто. Впереди — невероятное «нечто» и всё более различимый зов этого «нечто», которому всё невозможнее было противиться.
«Поздно я полюбил Тебя, поздно я Тебя полюбил, о Красота, столь древняя и вечно новая! И вот — Ты была изнутри, а я был вовне, и там я тебя искал… Ты была со Мною, но я с Тобою не был… Но вот ты возгласила и позвала меня, и прорвала мою глухоту. Ты блеснула и засверкала и прогнала слепоту мою. Ты прикоснулась ко мне, и я воспылал по миру Твоему». / Бл. Августин/
Лишь Иоанна верной тенью, двойником молча ждала за спиной, и её перехваченные старинным витым шнуром волосы развевало летящее мимо время.
ПРЕДДВЕРИЕ
Молотов — Чуеву:
«— В общем, ко дню нападения, к самому часу нападения мы не были готовы.
— Да к часу нападения никто не мог быть готовым, даже Господь Бог, — возражает Молотов, — Мы ждали нападения, и у нас была главная цель: не дать Гитлеру повода для нападения. Он бы сказал: «Вот уже советские войска собираются на границе, они меня вынуждают действовать!.».
«Каждый день всех членов Политбюро, здоровых и больных, держать в напряжении… А возьмите весь народ, все кадры. Мы же отменили 7-часовой рабочий день за два года до войны! Отменили переход с предприятия на предприятие рабочих в поисках лучших условий, а жили многие очень плохо, искали, где бы получше пожить, а мы отменили. Никакого жилищного строительства не было, а строительство заводов колоссальное, создание новых частей армии, вооружённых танками, самолётами… Конструкторов всех дёргали: «Давай скорей, давай скорей!» — они не успевали, все были молодые конструкторы!.».
«— А такой, как Тухачевский, если бы заварилась какая-нибудь каша, неизвестно, на чьей стороне был бы. Он был довольно опасный человек. Я не уверен, что в трудный момент он целиком остался бы на нашей стороне, потому что он был правым. Правая опасность была главной в то время. И очень многие правые не знают, что они правые, и не хотят быть правыми. Троцкисты, те крикуны: «Не выдержим! Нас победят!» Они, так сказать, себя выдали. А эти кулацкие защитники, эти глубже сидят. И они осторожнее. И у них сочувствующих кругом очень много — крестьянская, мещанская масса. У нас в 20-е годы был тончайший слой партийного руководства, а в этом тончайшем слое всё время были трещины: то правые, то национализм, то рабочая оппозиция…
Одно из доказательств этому — Хрущёв. Он попал из правых, а выдавал себя за сталинца, за ленинца: «Батько Сталин! Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим!» А как только ослаб обруч, в нём заговорило…»
«Все народы Советского Союза видят в Сталине своего друга, отца и вождя.
Сталин — друг народа в своей простоте. Сталин — отец народа в своей любви к народу. Сталин — вождь народов в своей мудрости руководителя борьбой народов»./Н. Хрущёв/
«Перед войной мы требовали колоссальных жертв — от рабочих и от крестьян. Крестьянам мало платили за хлеб, за хлопок и за труды — да нечем и платить-то было! Из чего платить? Нас упрекают: не учитывали материальные интересы крестьян. Ну, мы бы стали учитывать, и, конечно, зашли бы в тупик. На пушки денег не хватало!»
«Июнь 40-го прошёл, и это настраивало на то, что пройдёт и июнь 41-го. Тут был некоторый недоучёт, я считаю. Готовились с колоссальным напряжением, больше готовиться, по-моему, невозможно. Ну, может быть, на пять процентов больше можно было сделать, но никак не больше пяти процентов. Из кожи лезли, чтобы подготовить страну к обороне, воодушевляли народ: если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы! Ведь не заставляли засыпать, а всё время подбадривали, настраивали. Если у всех такое напряжение было, то какая-то нужна и передышка…»
«Хрущёв использовал слова Черчилля о том, что тот предупредил Сталина. Сталин потом сказал на это: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начинается, но думал, что мне удастся выиграть ещё полгода». В этом обвиняют Сталина. На себя положился и думал, что ему удастся оттянуть войну.
— Но это глупо, потому что Сталин не мог на себя положиться в данном случае, а на всю страну. Он думал не о себе, а обо всей стране. Это же главный интерес был наш, всего народа — ещё на несколько недель оттянуть».
«За неделю-полторы до начала войны было объявлено в сообщении ТАСС, что немцы против нас ничего не предпринимают, у нас сохраняются нормальные отношения. Это было придумано, по-моему, Сталиным. Бережков упрекает Сталина, что для такого сообщения не было оснований. Это дипломатическая игра. Игра, конечно. Не вышло. Не всякая попытка даёт хорошие результаты, но сама попытка ничего плохого не предвидела. Бережков пишет, что это было явно наивно. Не наивность, а определённый дипломатический ход, политический ход».
* * *«…будущая война станет самой опасной для буржуазии ещё потому, что война будет происходить не только на фронтах, но и в тылу у противника. Буржуазия может не сомневаться, что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран». / И. Сталин/
«Не убаюкивать надо партию, а развивать в ней бдительность, не усыплять, — а держать в состоянии боевой готовности, не разоружать, а вооружать». /И. Сталин/
«Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры. Надо понять, что при нынешних условиях «кадры решают всё». /И. Сталин/
СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:— Бог стихийно прорастает в душах сквозь все отрицания, преступления и грехи. Был ли в мире хоть один отъявленный злодей, которому удалось совершенно «убить в душе» Бога? Или совесть? Споры идут, в основном, о том, «Что есть Истина?» Гонитель христиан Савл волей Божией стал апостолом Павлом…
— А Иуда? — возразил АГ, — он же символ зла, целиком наш.
— Даже Иуда, как мне кажется. Иначе он бы спокойно потратил свои тридцать сребренников, а не повесился. Только гордость помешала ему покаяться, сатанинская гордость.
* * *— Благодать даётся не только членам церкви, но и просто «стоящим на Пути». За праведность, чистое сердце. Даётся по молитве тех, кто осознанно, разумом или сердцем взывают ко Творцу, признавая тем самым своё небесное происхождение. «Отче наш»… Отец наш Небесный… Не «мой», а «наш» — в этой Молитве Господней мы как бы признаём себя единым богочеловечеством, жаждущим встречи с Небом уже на земле, в душах и сердцах.
«Да будет воля Твоя на земле, как на Небе…» Откуда нам знать, сколько партийных и беспартийных обращалось тайными глубинами сердца с этой молитвой к Небу? Но без такого свободного выбора Света, Тайны и первородства в противовес «чечевичной похлёбке» или «банке варенья с корзиной печенья», — без тайного или явного волеизъявления благодать не даётся. Господь никого не спасает насильно. Савл не был «мёртвым», он искал Истину, потому и стал Павлом. Он был «горячим». И советские люди, очень многие, были «горячими». А другие, про которых сказано «пусть мёртвые хоронят своих мертвецов»? От таких и защищал Иосиф живых своих овец, используя и кнут, и меч, и запоры, и занавес железный — он отвечал за овец перед Небом. Он прозревал, что, живя праведно, довольствуясь «хлебом насущным», бескорыстно и самоотверженно служа «счастью и освобождению человечества» от власти Вампирии, Мамоны, — то есть освобождению, понятому в русле духовном, избавленные, ограждённые «от лукавого», они обязательно получат благодать спасения.
