Пыль Снов - Стивен Эриксон

Ливень смотрел во все глаза. Старая карга, источающая ядовитую злобу. Мертвое дыхание отдает собравшимися под камнем змеями. Ониксы глаз блестят насмешкой над жизнью. — Может, — сказал он, — когда-то ты была всеми ними, Олар Этиль. Но не сейчас. Все отнято у тебя, не так ли? Рассеяно, потеряно, когда ты отказалась от жизни — когда решила стать ходячим скелетом…

Рука метнулась, схватив его за шею. Он взлетел над землей, словно весил меньше ортена, и был отброшен. Упал, ударившись плечом — дыхание вырвалось из легких, в глазах потемнело. Он не мог двигаться.

Она показалась над ним — гнилые зубы блестели обломками дымчатого кварца. — Мне обещано! Каменная Сука восстанет снова, среди чумных ветров и прожорливой саранчи, среди пожаров, среди туч пыли и песка! И вы нападете друг на друга, разрывая плоть ногтями и зубами! Вы изберете зло, полностью понимая, что творите — я иду, смертные, я земля, проснувшаяся ради суда! И вы встанете на колени, плача и умоляя — твой род, смертный, сделает ничтожество своей эпитафией, ибо я не подарю вам и единого мига жалости! — Она задыхалась, бесполезный воздух с рычанием вырывался из груди. Она тряслась от жуткой ярости. — Он говорил с тобой?

Ливень сел. — Нет, — сказал он сквозь зубы, хватаясь за саднящее горло.

— Хорошо. — Олар Этиль отвернулась. — Так спи. Ты проснешься одиноким. Но не думай, что сумеешь ускакать от меня, не думай. — Последовала пауза. — Он полон лжи. Берегись его.

Ливень сгорбился, смотря на усеянную росинками землю между раскинутых ног. Закрыл глаза. «Сделаю как просишь. Когда время придет, я сделаю как ты просишь».

Она проснулась от воя волков. Сеток села, провела рукой по копне спутанных волос, закуталась в одеяло. Приближалась ложная заря, почти незаметная среди нефритового сияния. Отзвуки воя постепенно затихали. Сеток склонила голову к плечу. Что на самом деле ее разбудило? Непонятно. Тишина ночи объяла их… Она поглядела на неподвижный силуэт Кафала. Она совсем его загнала. Каждый вечер он падает в глубокий сон, едва покончив со скудным ужином.

Глаза привыкли к полутьме, она смогла различить его лицо. Стал худым, постарел от лишений. Она знала, что ему едва тридцать, но кажется, он на десяток лет старше. Лежит как мертвый, однако она ощущает спутанные сны. Он отчаялся вернуться к своему племени.

«Что-то ужасное грядет». Эти слова падают из его уст снова и снова, литания ужаса, заклинание, вылетающее вместе с каждым мучительным выдохом на бегу.

Она уловила запах, внезапную сырость в холодном, но сухом воздухе. Перед глазами пролетели видения плодородных земель — словно настоящее стало занавесом и свернулось, обнажая картины древних веков.

Оазис, природный сад, полный цвета и жизни. Блестящие птички поют между пальмовых листьев, подобных опахалам. Прыгают мартышки, их губы запачканы соком фруктов. Крошечный мир, но мир полный, неизменный, ничем не затронутый.

Когда Сеток увидела приближающееся серое облако, необъяснимая пелена отчаяния заставила ее громко вздохнуть. Она видела: песок падает дождем, тусклая патина покрывает листья, шарики фруктов, недавно чистый пруд. И все начинает умирать.

Миг — и с пальм падает черная гниль. Обезьяны, покрывшиеся гнойными язвами, корчатся и гибнут. Птицы пытаются улететь, но встречаются с землей — бьют крыльями, дергаются и замирают. Оазис высох. Ветра сдули прах, пески засыпали источник, пока вода не исчезла.

Сеток заплакала.

Кто это сделал? Некая стихийная сила? Гора взорвалась, наполнив небеса ядовитым пеплом? Или это горькое дыхание бога? Не сгорел ли какой-то проклятый город, вознося в воздух кислотные алхимические составы? Осквернение — случайность или обдуманный акт? У нее не было ответа, был лишь наплыв жестокого горя.

А потом родилось подозрение, выбралось из-под горя, угрюмое и злобное. «Это… это было оружие. Но кто ведет войну со всем живым? С самой землей? Что можно выиграть в такой войне? Иди это попросту… глупость?» Сеток заставила себя собраться. Такие мысли ей не нравились.

«Но… гнев, который я почуяла — принадлежит он волкам? Зверям на забытых тронах? Нет, не только им. Это гнев каждой из случайных жертв. Это ярость невиновных. Бог с ликом не человека, а самой жизни».

«Она идет…»

Сеток заметила в темноте несколько смутных силуэтов. Приближаются, кружат. Любопытные, как все волки, но осторожные. Старые воспоминания оставили на душах шрамы, они знают, что означает для им подобных появление двуногих захватчиков.

Они смогут учуять ее слезы. Их дитя в опасности, и волки кружат все ближе. Принося тепло тел, прочную истину присутствия — они готовы оскалить клыки на любую угрозу. Готовы, если понадобится, умереть вместо нее.

А она знает, что ничем этого не заслужила.

«Как вы меня нашли, после стольких лет? Я вижу тебя, сероносая мама — не я ли последней брала молоко из твоих сосцов? Не я ли выпила твою силу, оставив больные кости и слабые мышцы? Вижу тучи в твоих глазах, но они не заслоняют любви — именно любовь заставляет рваться сердце».

Она осторожно подняла руку.

И сразу ощутила в ладони мокрый нос.

Ее осадили теплые, знакомые запахи прошлого. В глазах защипало. — Не оставайтесь здесь, — шепнула она. — Там, куда я иду… вас затравят. Убьют. Слушайте меня. Найдите последние дикие места, спрячьтесь навеки. Будьте свободными, любимые…

Она услышала, что Кафал проснулся, услышала приглушенный возглас. Семь волков собрались на их стоянке, словно пришедшие без спроса дети.

Мама придвинулась ближе, провела меховым боком по руке. — Ты должна уйти, — прошептала она зверю. — Прошу.

— Сеток, — произнес Кафал. — Они принесли магию.

— Что?

— Неужели ты не чувствуешь силу — такую грубую, такую необузданную — но я, да, я смогу ей воспользоваться. Садок так близок, что стенка похожа на тонкий лист. Слушай, если мы побежим с ними, я…

— Знаю, — хрипло пробормотала она, опираясь на волчицу. Такая настоящая, такая плотная, такая надежная… — Знаю, Кафал, какой дар они принесли.

— Возможно, — сказал он возбужденно, скатывая постель, — мы успеем вовремя. Спасем…

— Кафал, это не для тебя. Неужели не понимаешь? Это не твое!

Он пристально, не мигая, поглядел на нее (заря уже занялась) и кивнул. — Так куда они поведут тебя? Знаешь?

Она отвернулась от отчаявшегося ведуна. — Ох, Кафал, ты настоящий глупец. Разумеется, мы вернемся в лагерь твоего племени. Больше никакой путь нам не доступен.

— Э… я не понимаю.

— Знаю. Все равно. Пора уходить.

Дестриант Келиз посмотрела на южный горизонт, на озаренную солнцем тусклую, выжженную, безрадостную равнину. — Где же, — шепнула она, — мои огненные руки? — Повернулась к утомленным спутникам: — Вы же понимаете? Я не смогу сделать это одна. Чтобы вести ваш род, мне нужен свой род. Я хочу поглядеть в глаза, похожие на мои глаза. Увидеть, как люди кряхтят на рассвете, еще не расставшись со сном… благие духи, я хочу видеть, как они кашляют и щедро заливают землю мочой!

К’чайн Че’малле взирали на нее глазами рептилий — чуждыми, немигающими. Просительное раздражение Келиз увяло; она внимательнее поглядела на Сег’Черока. Интересно, что же он видел? Четырнадцать неупокоенных Джагутов, битва, которая — теперь это ясно — избавила их от преследователей. На время. Изменился ли Охотник К’эл? В нем какое-то … беспокойство?

— Вам нужен был Дестриант, — бросила она. — Если вы воображали волоокого родара — что же, пора наконец понять свою ошибку. Данное мне я намерена использовать — поняли?

Несмотря на всю браваду, она жалела, что не может подчинить Джагутов своей воле. Лучше бы им быть рядом. Нелюди, но все же понятнее ЭТИХ. Да, понятнее и ближе. Она фыркнула и снова начала изучать юг.

— Нет смысла ждать здесь, верно? Мы продолжаем.

— Дестриант, — прошелестел в разуме Сег’Черок, — мы выбились из времени. Враг приближается. Нет, он не нас троих ищет. Он выслеживает Укорененный, последнее наше убежище в здешнем мире.

— Все мы последние в роде, — ответила она. — Ты уже должен бы понять: ни в этом мире, ни во всех иных нет никаких убежищ. «Мир находит вас. Мир загоняет вас».

Снова пришло время оседлать Ганф Мач, словно она простой зверь. Пусть Сег’Черок бежит рядом, тяжелые железные лезвия ловят отблески солнца, спазматически вспыхивая. Пусть мелкие твари разбегаются в панике среди травяных кочек. Пусть тучи мошкары раздвигаются перед напором змеиных голов и широких торсов.

Ощущать касания ветра словно ласку незнакомца, вздрагивать от неожиданной доброты, напоминающей снова и снова, что она еще жива, что она часть мировой плоти, вечно сражающейся с бредущим по следу распадом. Все кажется нереальным, как будто она еще ждет реальности, готовой ее схватить. Каждый день доносит одно и то же послание, и каждый день она встречает его с тем же онемелым смущением, уклончивым нежеланием.