Меч Кайгена (ЛП) - Вонг М. Л.

— Конечно, — Мисаки подвинула Изумо, извинилась и встала.

Она покидала гостиную, Даниэль пронесся мимо, и она поймал его за красное кимоно.

— Даниэль, — шепнула она, склонившись ближе. — У меня для тебя важная работа.

— Что?

— Обними своего папу.

Даниэль растерялся на миг, но прошел и обвил руками плечи Робина.

* * *

Мисаки прошла той ночью в спальню, желая спросить Такеру, чем он думал, приглашая Робина в их дом. Конечно, его там не было. Обучение в додзе означало, что он передвигал бумажную работу на ночь. Мисаки не помнила, когда в последний раз он ложился спать раньше, чем она.

Он точно был в кабинете, работал. Зная, что лучше не мешать, она решила подождать его и поговорить. Притянув лампу ближе, она стала шить, чтобы не уснуть. Не сработало. Вскоре она ощутила, как прохладные руки забрали иглу и нить из ее пальцев, отложили их и потушили лампу. Наступила тьма, знакомая прохлада укрыла ее, как одеяло из снега. Когда она проснулась на рассвете, Такеру спал рядом с ней.

Пение птиц звенело в тумане снаружи, она встала на колени и посмотрела на спящего мужа. Такеру был умным, но он казался слепым, когда дело касалось человеческих эмоций. Он не знал, что она чувствовала к Робину? Она опустила ладонь на его ровно бьющееся сердце, решила, что он должен был знать. Он видел, как они с Робином смотрели друг на друга в тот день шестнадцать лет назад, и он не был глупым.

Она подумала о том жуком моменте, когда он опустил Шепчущий Клинок, открывая шею. Что это было? Проверка?

— Что ты делаешь, любимый? — прошептала она в утренней тишине.

Ее муж крепко спал и не ответил.

* * *

Такеру был занят додзе и административной работой три дня. Робин почти все время пытался помочь нуму со строительством. Будучи коро, он плохо умел использовать тайю для сварки, и мешал языковой барьер. Когда он ощущал, что мешался, он уходил к Мисаки и Сецуко, спрашивал о домашней работе, с которой мог помочь, что забавляло Сецуко.

— Я — родитель-одиночка, — сказал он, когда Мисаки дала ему нарезать зеленый лук, и Сецуко стала смеяться. — И если Даниэль как я, он будет бездонной ямой, когда вырастет. Мне нужно научиться готовить.

Мисаки перевела это для Сецуко, и она засмеялась сильнее.

— Карэ иппай канэ га ару джанай ка?

— Что она сказала сейчас?

— Разве ты не супер богатый? — перевела Мисаки.

— Богатым нельзя готовить?

— Богатые мужчины не готовят.

— Он даже не знает, как держать нож! — Сецуко рассмеялась.

— Не переживай из-за Сецуко, — сказала Мисаки. — Твоя еда не может быть хуже, чем ее.

Когда они смешали овощи, яйца, муку и мясо, Сецуко все еще качала головой.

— Я не думала, что увижу, как аристократ готовит.

— Ты многое упускала, — Мисаки налила смесь на сковороду. — Смотри, — она вручил сковороду Робину, тот прижал ладонь снизу и стал осторожно готовить окономияки.

— Что-о-о? — воскликнула Сецуко потрясенно, а потом шлепнула Робина по руке, хоть в его ладонях была горячая сковорода. — Ты должен остаться навсегда, Тундиил-сан! Мы сэкономим на газе!

Сецуко заигрывал с Робином, и это было одной из странностей, которые Мисаки приходилось осознать. Но Сецуко заигрывала со многими, так что Мисаки решила не переживать.

— Держи на сорока шести градусах по Кумбии, — сказала она Робину. — Я позову детей. Сейчас вернусь.

Нагасе было уже четыре, он приглядывал за Даниэлем и должен был облить, если он загорится, но пока что это не понадобилось. Сейчас маленький таджака играл с Аюми в мяч.

Несмотря на опасность огня, Даниэль был радостью. Многие дети хотя бы какое-то время были настороженными в странном месте, полном чужаков, но Даниэль привык в жизни с Робином к чужим местам и новым людям. К концу первого дня маленький таджака уже играл с Нагасой и Аюми, словно они были кузенами. Еще день, и робкий Изумо стал теплее относиться к нему, но Даниэль был таким настойчиво дружелюбным — постоянно болтал на смеси линдиш и дисанинке, которые Изумо не понимал — что Изумо сдался и выбрался из оболочки.

Только Хироши не стал относиться тепло к буйному сыну Робина. Он не говорил с Даниэлем, смотрел на него как на странного зверя, которого приходилось терпеть в доме.

— Попробуй быть с ним дружелюбным, — сказала Мисаки за завтраком. — Он — мальчик, как ты.

— Он пахнет странно, — сухо сказал Хироши, — как немытый нуму.

— Так пахнут все таджаки, — сказала Мисаки. — Это просто дым.

— Странный дым, — сказал Хироши. — Он мне не нравится.

— Не нужно грубить, Хиро-кун.

Хироши нахмурился сильнее.

— Он выглядит как фоньяка.

Мисаки рассмеялась.

— Мы выглядим как фоньяки, Хиро-кун. У Даниэля темная кожа, как у таджаки, прямые черные волосы, как у каритианца. В нем нет ничего от фоньяки.

— О чем мы говорим? — спросил Робин, услышав имя своего сына в разговоре.

— Ничего важного, — Мисаки отмахнулась. — Хироши думает, что твой сын выглядит как фоньяка почему-то.

— О, — Робин приподнял брови, глядя на Хироши. — Умный мальчик.

— Что?

— Я не собирался это упоминать… по понятным причинам, — виновато сказал он, — но… - он понизил голос. — Даниэль — фоньяка на четверть. Его мать была наполовину, и у него ее нос, — он улыбнулся Хироши, холодный мальчик шести лет не ответил тем же. — Хорошо заметил, малыш.

— Он мне тоже не нравится, — заявил Хироши, поняв, что Робин не мог его понять.

Улыбка Робина потускнела, пока он смотрел в глаза Хироши, но мягкость не пропала. Мисаки не успела извиниться за поведение сына сразу, только вечером удалось, когда дети ушли спать.

— Он не очень дружелюбный, но обычно у него хорошие манеры со старшими, — сказала она, собирая грязные палочки, сковороды и миски в кучу. — Я не знаю, что на него нашло сегодня.

— Я не обиделся, — сказал Робин, опуская кадку, которую она попросила его принести.

— Я переживаю, — Мисаки подвязала рукава, потянув за полоски ткани сильнее от раздражения. — Я не хочу вырастить вредин.

— Жестоко, — сказал Робин, Мисаки открыла окно кухни и направила воду из ведра для дождевой воды в кадку. Такеру, Кван Тэ-мин и Котецу Каташи старались восстановить водопровод в Такаюби, но рукомойник Мацуда все еще не подходил для мытья посуды.

Когда кадка наполнилась, Робин нагрел воду одной рукой. Другой он брал тарелку по одной и опускал в кадку. Мисаки крутила воду правой рукой. Когда она ощущала, что тарелка на дне стала чистой, она доставал ее левой рукой, стряхивала воду и опускала в стопку чистой посуды.

— Скажи, если станет слишком горячей, — сказал Робин, пар завитками поднимался от кадки. — Я не хочу тебя обжечь.

— Не льсти себе, — фыркнула Мисаки.

В краткие моменты, когда она вытаскивала тарелку, они почти касались, ближе, чем за пятнадцать лет. Это было почти слишком близко. Мисаки переживала бы из-за румянца на щеках, но было достаточно тускло, чтобы это не было видно. И это была нормальная реакция на жар.

Когда Робин притих, она посмотрела на его лицо, заметила, что он глядел на ее предплечья. Обычно ее кимоно скрывало шрамы, но рукава были подвязаны.

— Жутко, да? — она ухмыльнулась, вытащив миску для риса из кадки. — Я не выгляжу опасно?

— Ножи? — спросил он, кивнув на пересекающиеся линии.

— Веера с лезвиями, — Мисаки подбросила миску, превратила капли воды в пар, пока она кружилась. — Если можешь в это поверить, — она поймала миску и поставила ее с другими. Мгновение шумела только вода, шумящая между ними.

— Сколько он увидел? — спросил Робин после паузы.

— Что?

— Хироши. В «бурю»… он видел бой?

— Хуже, — сказала Мисаки и поведала Робину, что Хироши сделал во время атаки. — Я не понимаю его, — утомленно призналась она. — Не понимала с его рождения. Всех Мацуд растят как воинов, но он словно вышел из утробы, уже готовый убивать. Ты знаешь меня, я всегда была жестокой — во мне есть немного тьмы, жаждущей убивать. С Хироши… Я не знаю, что в нем. Я переживаю, что эта жестокость — всё в нем.