Елизавета I - Маргарет Джордж

Он всю зиму жил уединенно, не показываясь при дворе. Двор, надо сказать, по нему не скучал; он никогда не пользовался там особенной популярностью. Они все ему завидовали. Королева до сих пор гневалась, вымещая на нем недовольство провалом – как она это видела – Кадисского похода. Народ же, напротив, восхищался беспримерной дерзостью этой миссии, да и король Филипп определенно был в бешенстве. Дух самого Дрейка наверняка рукоплескал смелости этого предприятия. Одна только королева держалась холодно, озабоченная исключительно пропавшими трофеями, а не славой, которую принес удар в самое сердце врага.

Поскольку королева отказывалась считать поход успешным, следующий логичный шаг – еще одно нападение на другую испанскую цель – не пользовался особенной поддержкой, по крайней мере в открытую. Тайный совет раскололся на тех, кто полагал, что военная политика Англии должна быть агрессивной, и сторонников оборонительной стратегии. Как и во всех других областях, Роберт и Сесилы придерживались противоположных взглядов. Королева была сторонницей позиции Сесилов, однако мы полагали, что ее возможно переубедить.

– Но если ты так и будешь прятаться, ничего не получится, – сказала я Роберту. – Как лидер партии войны, ты должен находиться в непосредственной близости от ее ушей.

Однако он упрямо гнул свою линию. Жене и детям, впрочем, его отсутствие при дворе, похоже, шло на пользу. Фрэнсис, неизменно тихая и уступчивая, оставалась все такой же невзрачной и незаметной. При взгляде на нее вспоминались слова апостола Павла о любви: «Любовь долго терпит, любовь все переносит». Наверное, в глазах такого мужчины, как мой сын, эти качества в жене были совершенно необходимы.

Она была хорошей матерью. Лучшей, чем я, и я восхищалась ею за это. Ее старшей дочери Элизабет сравнялось одиннадцать, и она унаследовала от отца Филипа Сидни удлиненное лицо и изящные руки, но не красоту; их с Робертом сыну, малышу Робу, минуло шесть. Он был мечтательным ребенком и предпочитал играть дома даже в солнечную погоду. Ездить верхом он не любил, но принуждал себя делать это, что свидетельствовало о его смелости, хотя и не о его сноровке.

До сих пор Роберт, казалось, был к ним равнодушен, однако за эти месяцы они завоевали его привязанность, и он проводил с ними много времени. Дети – бальзам на уязвленную гордость, они мерят другим мерилом, нежели весь мир. Под их восхищенными взглядами Роберт стал спокойнее.

Мне тоже нравилось проводить с ними время – это было общее с Робертом дело, не отягощенное грузом политики. В конце концов, это мои внуки. Я понимала, что мне следовало бы уделять им больше внимания, но обыкновенно дети меня не интересовали лет до четырнадцати. У меня была уже уйма внуков: шестеро от Пенелопы и трое от Дороти, и это не считая детей Роберта. Его покладистая бывшая Элизабет Саутвелл имела наглость назвать своего сына Уолтером Деверё, так что вместе с ним внуков у меня было в общей сложности одиннадцать. И Пенелопа, и Дороти снова были беременны. Плодовитость нашей семьи меня поражала.

Из всех детей только Элизабет Сидни была крестницей королевы. Ее и назвали в честь той. Я надеялась, что это будет означать особое внимание к ней со стороны королевы, однако после того, как Уолсингем умер, а Фрэнсис из вдовы Сидни превратилась в жену Роберта, королева перестала ее замечать. А Фрэнсис, по обыкновению нетребовательная, никак не попыталась изменить ситуацию.

Когда в жизни ничего не происходит, она кажется бесконечной. А потом этому резко приходит конец. Это произошло, когда Сесил и Рэли явились в Эссекс-хаус, чтобы встретиться с Робертом и выработать план совместных действий.

В нашу уединенную жизнь вдруг без предупреждения ворвался внешний мир, будто после долгой зимы распахнули ставни и в окна хлынул свежий воздух, разметав по углам пыль и паутину, и это стало для нас полнейшей неожиданностью. Странная была парочка – миниатюрный Сесил и широкоплечий Рэли. Но там, где сходятся политические интересы, люди становятся похожи друг на друга.

Роберт поначалу осторожничал, не очень понимая, стоит ли им доверять. Когда к тебе на поклон приходят враги, лучше не показывать им спину, поэтому он приветствовал их с преувеличенным радушием, которое граничило едва ли не с угодничеством. Разговаривали они с глазу на глаз; мне пришлось набраться терпения и ждать. Впрочем, все это время Саутгемптон доносил до нас обрывки новостей, и мы слышали, что раздражение неспособностью королевы хоть как-то определиться с политикой стопорило все планы. Разве сам Иисус не сказал: «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого»?[28] Ее величество не следовало Его заповедям.

Все трое удалились и решительно закрыли за собой дверь. Там они оставались несколько часов. Я послала им подносы с едой и фляги с нашим лучшим вином; вернулись они оттуда пустыми: блюда с горами объедков и опустошенные фляги. Наконец на пороге появились и сами мужчины, с видом довольным и приветливым. Это было столь же редкое зрелище, как и сближение Марса, Юпитера и Венеры, и я пожалела, что нет никакой возможности запечатлеть эту картину. Дублет Сесила был расстегнут, так что виднелась смятая сорочка; в улыбке Рэли не было ни намека на скепсис. Что же до Роберта, мой сын впервые за много месяцев выглядел по-настоящему счастливым.

Я попыталась скрыть свое любопытство.

– Надеюсь, закуски пришлись вам по вкусу? – поинтересовалась я, прекрасно зная, что пришлись.

– О, несомненно.

Рэли утер губы, как будто вспоминая их вкус. В глазах у него плясали озорные искорки, но я никак на них не отреагировала. Рискованные амурные похождения утратили для меня притягательность.

– Надо послать за Кристофером! – сказал Роберт. – Мы едем в театр, праздновать. Такой прекрасный день, и пьеса злободневная!

– А что там идет?

– «Ричард Второй», – отвечал Рэли. – Прямо как по заказу!

– Я не стал бы заходить так далеко, – предостерег Сесил. – Но посмотреть ее будет весьма поучительно.

– Она пользуется успехом? – спросила я.

Сама я в театре не была уже несколько месяцев.

– Огромным, – заверил Рэли. – Зрители валом валят. Кажется, она задела какую-то чувствительную струнку. Это история недальновидного короля, который теряет престол, и умного подданного, который свергает его.

– Не очень понимаю, в чем ее злободневность, – заметила я.

Вот уж в чем в чем, а в недальновидности Елизавету упрекнуть определенно было нельзя.

– Вы поймете, когда услышите слова, – сказал Роберт.

– О,