Одноглазый дом - Женя Юркина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ставлю на то, что Прилс позвала тебя работать семейной гадалкой. – Дес легонько толкнул ее плечом, подначивая.
– А для тебя у нее есть вакансия домашнего шута, – съязвила Флори и скрылась в машине.
– Если она красивая, я согласен, – с этими словами Дес уселся за руль.
– У меня для тебя предложение получше, – голос Дарта раздался с горы чемоданов и коробок, сложенных на заднем сиденье. – Как насчет того, чтобы заткнуться?
В ответ Дес изобразил пантомиму, будто закрывает рот на замок и выбрасывает ключ через плечо. Флори выдохнула, мысленно благодаря Дарта за то, что остановил поток шуток.
Груженая колымага завелась с третьей попытки, а затем с грохотом, дребезжанием и скрежетом покатила по кварталу Опаленных.
Рин ждал их возвращения на крыльце Голодного дома и всем своим видом напоминал Рэйлин: та же аристократическая поза, то же недовольное выражение лица, тот же жест нетерпения – пальцы, барабанящие по колену. Он встретил их занудной речью о том, что ему пришлось отложить срочные дела и впустую потратить время. Признаться, Флори из-за всей этой суеты позабыла, что они договаривались поехать в горкассу. Официально признанный безлюдем, Ящерный дом переходил в собственность города, за что собственникам полагалась денежная компенсация. За ней-то они и отправились.
Долгое время Рин молчал, сосредоточенно следя за дорогой. Он хоть и был занудой, но отходчивым, поэтому не сдержался от расспросов о том, как себя вел безлюдь. В завершение своего короткого рассказа Флори задала беспокоящий ее вопрос: обязательно ли уничтожать дом? Невзирая на то, что он погубил родителей и стал средоточием бед, безлюдь оставался их фамильным имением. Флори помнила, как тепло мама относилась к нему, как радела о нем, желая сохранить наследство, и в голове неотступно свербела мысль, что, отрекаясь от дома, она совершает предательство. Ей нужно было убедиться, что снос – вынужденная мера и единственно правильное решение. Именно так Рин и ответил.
– Ящерный дом унес много жизней. Думаю, с него хватит, – произнес он, выйдя из машины. – Я не могу взять на себя ответственность оставить его. И вы не можете.
Рин ободряюще, по-дружески, похлопал ее по плечу, прежде чем они вошли в здание горкассы, где Флори получила внушительный кошель с монетами. Она столько денег никогда в руках не держала, а теперь могла ими распоряжаться. Огромная цена за дом в Лиме теперь не казалась непомерной. Ничто не останавливало ее, чтобы вернуть себе его. Всю обратную дорогу она рассказывала о своих планах. Предвкушение перемен отвлекало и утешало ее.
Рин предложил связаться с проверенным домоторговцем, чтобы сделка прошла надлежащим образом. Преисполненная чувства благодарности, Флори обняла его на прощанье. Он смутился, как мальчишка, и уехал по неотложным домографным делам. Смотря вслед, она подумала, что будет скучать по его брюзжанию, вечным нравоучениям, скучной правильности; потом вздохнула и побрела к дому. Ее зрение уловило движение в окне, но это оказались лишь потревоженные кем-то занавески.
На следующее утро, свое последнее утро в Голодном доме, Флори проснулась с каким-то странным ощущением, будто многое еще не сделано. Она лежала в кровати, растерянно глядя в потолок, пока не вспомнила, что планировала посетить школу. Ярмарочные каникулы закончились, и ей, как опекунше Офелии, следовало сообщить о переезде. Флори не любила подобные формальности, главным образом потому, что не могла их избежать.
На кухне она застала Дарта: в одной руке кружка, в другой – газета. Вместо пожелания доброго утра он объявил, что планирует прощальный ужин в саду. Новость вызвала у нее слабую улыбку, но Дарт ее не заметил, потому что уже вернулся к чтению. Флори попыталась припомнить, какая личность проявляла интерес к городской прессе, но никого подходящего не нашлось. Она съела завтрак в молчании, бросая взгляды на человека, прячущегося за куском бумаги с новостями и сплетнями.
– О чем читаешь?
Пауза. Нервное шуршание газеты под напряженными пальцами.
– Про дом в Почтовом канале.
Флори удивилась, что в городской прессе освещают такие события, потом подумала о газетчиках из зала суда и фыркнула – эти пронырливые, гадкие людишки до сих пор вызывали у нее возмущение.
– И что там пишут?
– Ложь. – Он небрежно свернул газету и бросил на стол.
В этот момент на кухню вошла Офелия, и разговор сам собой прервался.
После завтрака они отправились в школу и, к облегчению Флори, быстро решили все вопросы. Осталось одно место, которое им следовало посетить перед отъездом.
Кладбище Пьер-э-Металя располагалось на самом юге его границы. Чтобы добраться туда, сестрам пришлось воспользоваться городским транспортом. Общественные омнибусы, как всегда, были переполнены людьми. Никто не мог уйти оттуда без тычка в ребро, прищемленного пальца или отдавленной ноги.
А потом сестры долго стояли под палящим солнцем, но все равно чувствовали холод – внутри, в самых глубинах сердца. Флори смотрела на белые каменные плиты, похожие на льдины. Не здесь должна храниться память о любимых. Нет, не в этом печальном, отрешенном от всего города месте. Она должна остаться в ящике папиного чертежного стола; в маминой швейной машинке; на страницах книг с заметками, сохранившими папин почерк; в альбоме с рецептами, написанными маминой рукой; с их образами, высеченными на сердце. Вот где была истинная, несокрушимая память. Здесь ей и место.
Когда сестры вернулись, то застали Дарта за приготовлениями. Он уже вынес на улицу кухонный стол и стулья – их было шесть, а тарелок на одну больше. Флори и Офелия занялись сервировкой, а Дарт тем временем протянул из дома уличную гирлянду и украсил ею дерево, чтобы задержаться в саду до темноты.
Вскоре к ним присоединился Дес. Сегодня вместе с ним прибыл сырный пирог. Следом явился Рин с десертом – идеально испеченным тортом в исполнении Рэйлин; оказывается, в ней ко всему прочему таился талант непревзойденного кондитера. Бильяна принесла с собой баночки травяных чаев из оранжереи и букет ромашек – «цветы путешественника», как их называли, означали пожелание счастливого пути. Среди приглашенных затесался и Бо: он притащил на ужин свой резиновый мячик и, быстро смекнув, что просчитался, стал клянчить еду
