Влюблённые - Лина Вальх

Лина Вальх

Влюблённые

Пролог. Тишина

Август, 2022

Будь у тишины голос, она бы кричала.

Она бы взрывалась сиренами, ударами капель о водное зеркало озера и немыми укорами направленных на него глаз. Тишина не звенела, нет, она пульсировала в ушах, оглушая своей неотвратимостью. Телефон вибрировал в руке. Идиотский телефон в розовом чехле с котятами. Он вибрировал и сводил с ума, пока несколько десятков глаз смотрели на него. Тихого и застывшего, сбрасывавшего капли с концов упавших на глаза волос.

Александр Куэрво мог только искать взглядом сестру, как потерявшийся на вокзале ребёнок, сжимая в руках идиотский розовый телефон.

Они впервые в машине молчали. Впервые не ругались, а с его губ не срывались язвительные колкости — только холодные заученные фразы, за которыми можно было легко спрятать себя. Жирные капли дождя разбивались о лобовое стекло, пальцы нервно сжимали руль, иногда отпуская и пробегая кончиками по кожаной поверхности, а нога то и дело соскальзывала с педали газа, заставляя машину рычать и бросаться вперёд рывком. Конечно, сестра привычно ворчала на него за это. Наверное. Александр этого не слышал, не видел, как ее лицо испуганно морщится, а затем она отворачивается, чтобы спрятаться в растрепавшихся от дождя волосах. Он видел только дорогу и снующие туда-обратно дворники, скрывающие реальность за размытой плёнкой воды.

«Я приеду позже. Есть дела…»

Интересно, она действительно доверилась ему? Он уже никогда не узнает.

Тишина взрывалась на разбитых костяшках маленькими капельками и вдавливала в багровый бархат коридоров особняка. Тишина разбилась осколками журнального столика о вычурную плитку внутреннего двора. Все равно он никогда не нравился Александру. Да и интерьер в комнате давно пора было поменять. Тишина разбивалась криками прислуги и недовольными возгласами матери, столкнувшись с запертой деревянной дверью. Это так бессмысленно и глупо — делать вид, что тебе все равно, делать вид, что ты ничего не чувствуешь, только потому что так принято вокруг. И еще более бессмысленно объяснять, почему книга, брошенная на стол вчера, все еще лежит нетронутая с самого утра. Впереди ведь выпускные экзамены.

Тишина тонула в лимонном запахе одеяла и простыней, забивалась в лёгкие и затягивала сознание мягким туманом. Разбит? Наверное. Александр не был уверен в своих эмоциях, терялся в лабиринтах ощущений и не мог найти выход, как слепой, брошенный один на один с самим собой. Кажется, у него был подходящий случаю черный костюм. Но он будет думать об этом завтра, заливая остатки эмоций текилой и прячась за пожелтевшими листами книг, которые тоже пахли лимоном и весной.

А пока он хотел слушать тишину, кричащую вместо него своим молчанием, и разглядывать идиотский розовый мобильник с котятами, последний раз вспыхнувший экраном блокировки.

Интересно, он вспыхнет так же, чтобы навеки потухнуть, или будет медленно тлеть в собственном беспомощном отчаянии?

Александр Куэрво проворочался на кровати до самого утра. Он не слышал ни недовольных перешёптываний родителей в соседней комнате, ни знакомого звонка будильника. Или он его даже не ставил? Понедельник вплыл в город туманными сумерками и тишиной. Александр не слышал ничего. В его ушах стоял только звон разбившейся на осколки надежды и посуды. Кажется, там во дворике дома должны покоиться останки хрустальной вазы и стеклянного столика.

Губы Александра нервно дёрнулись, когда пальцы дотронулись до щеки, — слабое, едва ощутимое покалывание пронзило кожу.

Забавно. Его лицо было все таким же ровным, если не считать мелкой щетины, проступившей сквозь маленькие едва заметные поры, но кончики пальцев все же нащупали невидимый рубленый шрам на щеке. Кажется, ее шрам остался именно на этом месте. Или чуть левее? Нет, определённо именно здесь. Пальцы оглаживали кожу, словно это была не его щека. Дышал Александр рвано, ворочаясь в кровати и сминая одеяло под собой. Июль в этом году выдался невыносимо жарким, он налипал на кожу маленькими прозрачными капельками пота и скатывался по остро очерченной челюсти, чтобы замереть на секунду на кончике подбородка, собраться с силами и рухнуть на тёмный паркет. Александр ворочался, скользя кончиками пальцев второй руки по полу, изредка одёргивая их, как от разряда тока, когда они касались заброшенного под кровать телефона.

Он не помнил, как прожил эту неделю, скрываясь в книгах и утопая в собственном страхе посмотреть в зеркало.

Но, кажется, сегодня ему предстояло впервые проснуться.

***

— Я пришёл попрощаться.

Иссиня-черный костюм давил, галстук тугой удавкой на шее стягивал кожу, а выйти из автомобиля казалось Александру непосильной задачей. Небольшая толпа приглашённых гостей ютилась вдали, прикрываясь от дождя черными зонтами, среди которых он заметил знакомый темно-изумрудный зонт сестры. Разумеется, она была в первых рядах скорбящих, умывалась слезами и причитала, какого замечательного человека потерял этот мир. Его милая старшая сестрица, у которой вместо сердца — кусок кровавого льда.

Асфальт захлюпал под ногами Александра свежими лужами, стоило тому высунуться из машины. Зонт никак не хотел открываться, и он остервенело тряс его, бездумно жал на кнопку и чертыхался, проклиная всех создателей зонтов и одного конкретного создателя в частности, решившего, что в этот день только дождя не хватает для и без того скорбного настроения. Александр Куэрво никогда не был истово верующим человеком, в церковь ходил, лишь потому что заставляли родители, а заунывным молитвам предпочитал хорошую книгу. Амелия, его сестра, была иного мнения о религии — забавно, ведь именно она, по мнению церкви, должна была гореть в аду, существуй он, за все свои маленькие прегрешения.

Губы Алекса изогнулись в едкой ухмылке, — он Алекс, не Александр, как каждый раз повторяли ему родители, указывая на семейный герб и значительные суммы в банке, — стоило только вспомнить то, с какими раскрасневшимися щеками Амелия однажды вылетела из кабинета отца. Маленькие секреты сестры с возрастом прекратили быть таковыми, стоило Александру намекнуть родителям на то, что с их любимой дочкой что-то не так. Жалел ли он об этом? Ни одной секунды своей жизни. Да, Амелия, уже не Мэлли, определённо возненавидела его за это, но быть предателем в глазах сестры, казалось Александру лучшей участью, чем лицемером перед самим собой.

И все же он почему-то боялся смотреть в зеркало всю эту неделю. Проснулась совесть? Или же он просто устал от самого себя?

Амелия стояла перед ним, скрываясь в тени зонта, и закрывала притихшую за спиной подругу, чьи огненно-рыжие волосы то и дело выглядывали из-за плеча сестры.