Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

Позднее в том же году Стивен переехал в квартиру на Лаун-роуд. Агата предвидела, что возвращение его семьи «несколько стеснит стиль общения». На самом деле оно ускорило кризис — Стивен решил расстаться с женой. У него уже была внебрачная связь, но теперь, сильно привязавшись к Агате, он постоянно твердил о том, что несчастлив и совершенно растерян. Когда Агата уезжала из Лондона, он писал ей страстные любовные письма. Между тем у него продолжался роман с уже упомянутой любовницей (о которой Агата тоже отзывалась критически: «Ни стиль жизни Маргарет, ни ее друзья, ни происхождение не подходят Стивену»[346]).

В этой ситуации Агата чувствовала себя очень неловко, поскольку она вновь бередила в ней воспоминания об Арчи Кристи. Почти в смятении она писала Максу: «Я все думаю о несчастной Этель… Конечно, она была ему совсем не подходящей женой, но ведь он знал ее всю жизнь и должен был отдавать себе отчет в их душевном несоответствии. Очень тяжело после восемнадцати лет брака обнаружить, что твое присутствие в доме невыносимо для мужа». О детях же она писала:

«Это должно быть так печально для них, да, печально и неправильно, что их дом обрушится. Стивен — очаровательнейший человек, такой чувствительный и ранимый во многих отношениях, и в то же время в нем есть странно жестокая струнка… О, дорогой мой, жизнь жестока, и расставания — самое жестокое, что в ней есть… Меня так пугает, когда я вижу, как рушатся жизни других людей. Только не наша, только не наша…»[347]

Как бы ни тревожила ее разлука с Максом — хотя в глубине души она наверняка была уверена, что он никогда не покинет ее, — Агата не смогла бы ужиться с таким человеком, как Стивен, который неизбежно причинил бы ей боль. Она бы ни за что не решилась на связь с ним, даже если бы он на самом деле этого хотел. По сути своей она была глубоко порядочной женщиной, искренне привязанной к мужу и не доверявшей привлекательным мужчинам. К концу 1944 года ее отношения со Стивеном утратили свой накал: его любовница проводила все больше времени на Лаун-роуд, а Агата ожидала возвращения Макса (который уговаривал Стивена устроить его на работу в министерство военно-воздушных сил). И Стивен в очередной раз показал себя истинным другом Мэллоуэнов, каковым и оставался до самой своей преждевременной смерти в апреле 1956 года. В газете «Таймс», опубликовавшей некролог, еще несколько дней с прощальным словом выступали коллеги, любившие его за «магнетическое обаяние и щедрость натуры».[348] Говорили о том, что он сжег себя, ибо всегда пылко отдавался всему — работе, светскому общению, привязанностям, творению добра, — но именно это и восхищало в нем Агату больше всего. После смерти Стивена Агата написала его дочери Лусии, что Стивен владел «искусством жить» более, чем кто бы то ни было из тех, кого она знала.

В «Лощине», написанной летом 1944 года, есть персонаж по имени Джон Кристоу: человек исключительного жизнелюбия и личного обаяния, преданный своему делу, имеющий унылую жену и сложную любовную жизнь. У него одновременно связь с тремя женщинами, хотя лишь с одной из них, скульпторшей Генриеттой Савернейк, он чувствует себя вполне непринужденно, потому что она понимает его лучше всех.

«Лощина» исполнена необычной чувственной глубины, и ее центральные персонажи обладают особой жизненной энергией. Их роман отличается высоким накалом чувств, трогателен и абсолютно правдоподобен, невзирая на кажущуюся неестественность. Образ Генриетты, быть может, самый интересный образ всех ее детективных сочинений; она явно пользуется авторской симпатией, и, насколько это возможно, вся история увидена именно ее глазами. Она не Агата, но она та Агата, какая могла бы существовать, сохрани она свою эмоциональную независимость и привлекательность. «Генриетта — очаровательная и приятная особа», — сказано в «Лощине», и это именно то, что думал об Агате Стивен.

Для своих детективных сочинений Агата крайне редко заимствовала что-либо из жизни, нет этого и в «Лощине». И все же есть в этом романе смутное ощущение тех отношений, которые могли бы сложиться у нее, будь почти все по-другому.

В письме о детях Стивена дает о себе знать чувство вины, которое Агата испытывала по отношению к Розалинде: оно очевидно в ее категорическом утверждении, что Стивен поступил неправильно. Тем не менее дочь продолжала занимать в ее жизни второе место. Такая модель отношений между ними сложилась еще тогда, когда Агата отправилась в Имперский тур с Арчи в 1922 году. Мать и бабушка учили ее: «Не оставляй мужчину одного», — но она проигнорировала их совет, хотя и не ради Розалинды, и понимала, что второй раз не сможет заплатить ту же цену. Выйдя замуж за Макса, она твердо знала, что делать. Розалинду отправили в школу-пансион «Каледония», потом в Бененден (последнюю она терпеть не могла, хотя Агата списала свою престижную Мидоубэнк-скул в «Кошке среди голубей» именно с нее). Так Агата получила свободу, чтобы путешествовать с мужем.

«Ты где сейчас?» — спрашивала в письме Розалинда в 1931 году. И потом: «Рада, что ты благополучно прибыла в Ниневию. Что собираешься делать? Если поедешь куда-нибудь дальше, дай знать».[349] Типичное письмо Агаты к дочери начиналось так: «Полагаю, ты уже вернулась в милый старый Бененден. Нас вчера обстреляли, но все не так страшно: какая-то парочка бандитов пыталась ограбить соседний дом».[350] Едва ли можно назвать такое письмо ободряющим. Пробелы заполняла Карло, которая регулярно посылала Розалинде открытки серии «Бонзо»[351] и следила за тем, чтобы она всегда была в курсе того, что делает ее мать. «Миссус [как называли Агату в семье] написала тебе сегодня, так что ты, наверное, уже знаешь о новом доме! — писала она в 1934 году, имея в виду Уинтербрук. — Я приеду к тебе на следующие выходные. Ну как, ты рада?»

В 1936 году Розалинда жила в Париже во французской семье Лорен, умолив, чтобы ее освободили от учебы в двух последовательно испробованных швейцарских пансионах.

«Если я познакомлюсь с какими-нибудь приятными людьми, думаю, все будет в порядке; если нет, не знаю, что и делать [писала она Агате в своей обычной сухой манере]. Надеюсь, что увижу здесь много хороших театров. Иначе мне будет трудно отделаться от ощущения, что мое пребывание в Париже — пустая трата кучи денег. Передай Максу, что я его люблю, и скажи ему, что здесь все думают, будто он мой отец. Они спрашивают, какой он, то есть Макс, и я говорю, что он высокий, как я. Скоро им предстоит испытать недоумение».[352]

Именно подобные вещи делали общение с Розалиндой трудным для Агаты. Она отказывалась понимать, что в основе brusquerie, дерзости дочери, лежит желание быть если не в центре внимания матери, то хотя бы подальше от его крайней периферии.