Цели и средства - Gamma

— Я не хочу еще спать! – заявил Тедди.

— Не спи, – согласился Рем. – Ложись вот сюда и присматривай за Вики и Джимом, хорошо? Я еще хочу посидеть с мистером Смитом, а детей нельзя оставлять без присмотра.

— Я присмотрю, – пообещал Тедди и честно таращился в полумрак еще минуты три. Рем погасил свет и вернулся в гостиную.

— Эван, они ушли и заснули. Все.

Острая морда высунулась из‑под дивана. Глазки–бусинки подозрительно поблестели, потом еж вылез из укрытия и потрусил к камину.

Эван развернулся, потянулся и рухнул в кресло.

— Чтоб я еще когда поддался на твою провокацию, Люпин.

— Следующий раз – пасхальные каникулы, пикник в Дин Форресте, – улыбнулся Рем. – Считай, что ты приглашен. Еще «Драконьей крови»?

— После настоящей «Драконьей крови» местное пойло? – скривился Эван. – Напомни мне подарить тебе бутылку на день рождения, поймешь разницу. Есть «Старый Огден»?

Рем плеснул огневиски Эвану и совсем немножко – себе. Эван опасливо покосился на его стакан.

— Еще можно, я слежу, – успокоил его Рем.

— Ну смотри. Как говаривал один мой приятель, хуже пьяного оборотня только течная дракониха.

Рем посмеялся, отсалютовал стаканом, глотнул и поинтересовался:

— А пьяный драконолог как проходит по этой шкале?

— О, пьяный драконолог – существо тихое и безобидное, можешь спросить у старика Джордже, у него «дракулы» двадцать лет зарплату пропивают, и ничего. Куда хуже драконолог трезвый, голодный и невыспавшийся.

— Хуже течной драконихи?

— Нет, хуже драконихи только злая Тодорова. Те, кто ее разозлил, уже никогда и никого больше не обидят.

Он замолчал – наверное, вспоминал что‑то, глядя в огонь и позвякивая кубиками льда в стакане.

— Скучаешь? – негромко спросил Рем.

Эван дернул плечом.

— Есть немного.

Рем еще помолчал, допил остатки огденского и решился:

— А вернулся зачем?

Эван не вздрогнул. Еще раз повел здоровым плечом.

— Тоже скучал, наверное.

Рем замер. Так, он выпил, расслабился и успокоился. Завтра он не захочет вспоминать об этом разговоре, а если вернуться нарочно – то скажет, что имел в виду возвращение в Англию и что‑нибудь еще…

Рем бесшумно поставил стакан и метнулся в спальню. В темноте – не разбудить Дору! – нашел пальцами плюшевый корешок, вытащил альбом и торопливо вернулся в гостиную. Эван отвлекся от камина.

— Ты чего засуетился? Мне уже пора, да?

— Не пора, не пора, посиди еще, завтра все равно занятий до обеда не будет, бал ведь. Я только вот спросить хотел – может, тебе с каких‑то фотографий копии снять?

Он положил альбом на колени Эвану и наконец выдохнул.

Альбом медленно раскрылся. Фотографии Лили вылетели из конверта и легли аккуратным веером поверх страниц. Эван вжался в спинку кресла. Можно было торжествовать.

— Я просто подумал, – заговорил Рем торопливо и как можно беззаботнее, – у тебя таких нет, наверное, а все‑таки память. Давай скопирую? У тебя ведь только та одна осталась? Или даже ее не осталось…

— Давно знаешь?

— Про фотографию? Мне Гарри рассказал, прости. Ему нужно было выговориться, я не…

— Нет, не про фотографию.

— А. Когда ты меня к обелиску водил – помнишь, еще арнику приносил?

Эван… Северус вздохнул и неожиданно сипло рассмеялся.

— А ведь мне Минерва говорила.

— Минерва знает?

— Да, я засветил патронуса перед Рождеством. Дементоры напали, когда мы из Хогсмида шли.

— Кто еще знает?

Северус мотнул головой.

— А если подумать?

— Пинс, – помолчав, сказал он. – Флитвик, наверное, – по нему поди скажи. И…

Он прикусил язык.

— Невилл?

— Нет, точно нет.

А кто тогда? Интересно…

— А Гарри не знает.

— Не смей! – почти выкрикнул Северус и закашлялся. – Не надо, Люпин. Уеду, помяни мое слово.

— Как знаешь, конечно, но я думаю, вам нужно поговорить. Ты ему нужен.

— Вот только не надо, – Снейп махом допил свой огневиски и поморщился. – Я ему уже давно не нужен, серьезно. Там осталось что‑то, чай или та гадость, что дети пили? Горло… Дай мне глотнуть чего‑нибудь теплого, и я пойду, не буду больше тебе надоедать.

Ну, ясно, старого недруга раскрыли и теперь и минуты не потерпят в приличном доме. Ну а то, что его раскрыли еще четыре месяца назад, не считается. Рем принес чашку полуостывшего шоколада и уже собирался рассказать, что думает по поводу старого недруга и четырех месяцев, когда камин полыхнул зеленым.

— Рем, привет! Добрый вечер, профессор Смит. Ну как там Джим, не слишком вредничал?

Мемомирабилис начинал действовать. Образы, к которым метался ее разум, всплывали перед глазами удивительно ясно.

Успокойся, детка… Она прижалась щекой к прохладному дереву буфета. Должен быть выход.

— Малфой, деточка, всегда найдет выход!

Она услышала эти слова на этой самой кухне. Для Абраксаса слова «охотничий домик» имели прямое значение. Не сумев приучить к любимому занятию сына, он сделал несколько попыток со снохой.

Малфой всегда найдет выход. Он повторял эти слова и похлопывал по массивной полке буфета. Стоп. Нарцисса тщательно восстановила эту картину: сильная узловатая рука хлопает по полке, серые глаза серьезно смотрят из‑под густых бровей.

Полка. Не верхняя, не на уровне роста – она вспомнила давнее удивление: неудобно же!

Она вскочила, скинула с полки посуду, зашарила руками. Дюйм за дюймом ощупала кажущуюся цельной доску. Рычажок в дальнем углу сначала показался занозой и уколол палец. Она подцепила его ногтем, потянула – и открытый ящичек ударил ее в грудь.

Одноразовые палочки запретили в середине семидесятых: когда Лига впервые подняла голову: «аваду» с одноразовки, брошенной на месте, аврорат отследить не мог. Нарцисса помнила, как вздыхала мать: дома всегда лежал запас одноразовок. Мама, с ее рассеянностью, была без них как без рук.

Нарцисса думала, что их все уничтожили. Думала, что забыла эту смешную форму: вязальная спица с шариком на конце. В центре шарика стояла цифра – число оставшихся заклинаний – обычно не больше десяти.

У этой на шарике стояла единица.

Сердце заколотилось. Нарцисса стиснула палочку. Один шанс. Одно желание. В детстве, когда Белла или Энди в шутку предлагали ей выполнить одно – только одно! – желание, она всегда выпаливала: «Еще десять желаний!». Сестры покатывались со смеху.

«Петрификус»? Поднимется рука на сына? Успеет первой? И что потом? Связать и запереть? И надеяться, что он не наложит на себя руки наутро? Она не пугалась так с девяносто шестого, когда впервые осталась одна. Но тогда ей было к кому пойти.

Но ведь и теперь есть…