Цели и средства - Gamma

Страшно не было. Было мерзко. Он сам уже не понимал, что и чего ради делает, кому служит, кого предает. «Он убил Лили, помни!» – напутствовал его Старик. Да. И все‑таки боль от «круциатуса», подаренная ему убийцей Лили, стала почти очищением. «Крещение болью» – Безумная Белла когда‑то щеголяла подобными фразочками. Наверное, тоже играла в саморазрушение.

Он вывалил на Лорда все. Страх за Лили и попытку подстелить соломки, которая обернулась годами рабства, боль от потери, ненависть к Старику, ненависть к мальчишке, жгучий стыд от предательства. Ему не нужно было придумывать эмоции и воспоминания – лишь направить поток в нужное русло.

— Теперь он думает, что я шпионю за вами, мой Лорд.

Лорд приподнял его подбородок – не забыл любимого жеста, – но читать больше не стал. В молодости Снейп гордился умением читать эмоции на неподвижной жуткой маске. Если верить старому чутью, Лорд был почти печален.

— Я не хотел ее убивать, мальчик, – произнес наконец он. – Я делал все, чтобы пощадить ее, поверь… Впрочем, ты никогда не умел верить.

Он встал и протянул руку требовательно:

— Мыслив!

Снейп огляделся – мыслива поблизости не было.

— Вы хотите, чтобы я нашел вам мыслив, мой Лорд?

Лорд покачал головой.

— Чему вас там вообще учат, в этой вашей школе… Дай мне тарелку.

Он поспешно испарил из тарелки фрукты.

— Мог бы выложить на стол, чего добру пропадать… – Лорд выудил из кармана мантии огрызок карандаша, помусолил его, как какой‑нибудь маггленыш–первокурсник, и начал малевать на дне тарелки руны.

— Учись, отличник!..

Простенький мыслив из малфоевского сервиза сработал на славу. Лорд говорил правду, он действительно пытался пощадить Лили, но Снейп смотрел не на него… Она была чуть выше, чем он ее запомнил, потяжелела после родов – лесной эльф превратился в женщину из плоти и крови, жену и мать. Рыжие волосы не были такими золотыми, как в его воспоминаниях, – скорее каштановыми. Мыслив предупредительно высветил сползший носок, пятно от каши на халате, родинку возле уха – как он мог забыть эту родинку!.. Он вывалился из воспоминаний Лорда как оплеванный – будто светлый образ в его душе кто‑то смял и растоптал.

— На тебе лица нет, мальчик. Прости, но ты должен был видеть.

— На тебе лица нет, – сказал Старик, встретив его уже под утро. – Рассказывай.

Все лето он тренировался делать мысливы. Если Лорд не вызывал его, он мог днями просиживать в воспоминаниях – прокручивать их снова и снова. Так кого же он все‑таки любил? Женщину, убитую тринадцать лет назад, или призрак, упрятанный в глубине сознания за зеленой пленкой с рыжими прожилками?

С каждой новой порцией почты из каминной трубы вылетала стайка валентинок. Родители, студенты, выпускники и – Минерва улыбнулась – в кои веки лично от Министра.

День удался, и вечер обещал быть приятным. Линда Баррет – меткий выбор Эвана – вместе со своей командой потрудилась на славу, и даже сегодня на переменах с озабоченным видом носилась по школе, поправляя колчаны купидонам и подвешивая тут и там новые сердечки.

Столик у «Кабинета ученого» ломился от валентинок – впрочем, у тарелки Эвана на преподавательском столе собралось немногим меньше алой, розовой и золотой мишуры, чем у Невилла, доселе главной жертвы старшекурсниц среди преподавателей. Тони Гольдштейн, занявший второе место в прошлом году, поглядывал на соперника с явной ревностью.

Минерва попыталась вспомнить, получал ли Снейп валентинки до войны, но не смогла. И уж точно тот Снейп не стал бы показывать их коллегам, как Смит: «Это от Чарли, передает от Норберты привет и поцелуи».

Новая звезда школы поджидала ее у кабинета и, судя по непарадному виду и торчащей из кармана уменьшенной куртке, на школьный бал оставаться не намеревалась.

— Нет, Эван, ты мне сейчас не нужен. Да, ты можешь спокойно отправляться к Люпинам, – усмехнулась Минерва.

Эван кивнул.

— С колледжем обсудили, так что…

Минерва отмахнулась.

— Иди, пока я не передумала и не заставила тебя открывать бал. Горло как?

Эван неопределенно поводил рукой.

— Думаю, в четверг отработаю уже…

Он оглянулся. Минерва тоже вслушалась и медленно пошла на звук.

В конце коридора нежно, тихо, чарующе грустно пела скрипка. Закат за окном давно погас, но на картине золотистые и алые лучи по–прежнему озаряли полуразрушенную террасу, выхватывая сутулый профиль одинокого музыканта.

Они переглянулись.

— Кстати, пока ты не ушел… – решилась Минерва. – Зайди‑ка на пару слов.

В кабинете Эван присел на край стула, явно ожидая не то выволочки, не то делового поручения.

— Давно, знаешь ли, хотела спросить, – усмехнулась Минерва, колдуя с кофейником. – Ты действительно играешь на скрипке?

Эван вздрогнул, потом покачал головой и рассмеялся беззвучно.

— Хотите организовать дуэт?

— Так играешь?

Он скривился.

— Не на скрипке, нет. Знаю три блатных аккорда. На большее моих способностей не хватило. И те сейчас… – он пошевелил пальцами левой руки, – навряд ли вспомню.

Минерва прищурилась.

– Accio гитара.

…Сын болгарского «магьосника» и русской ведьмы, Игорь свободно говорил, наверное, на всех славянских наречиях, а в придачу еще и на английском, французском, немецком и греческом. Но пел – только по–русски. Сначала, не зная языка, Принц просто вслушивался в лиричные гитарные переборы и глуховатый тенорок. Потом потихоньку начал разбирать смысл. Игорь пел о туманном утре за окном поезда, о свидании в ночном саду, о лачуге, занесенной снежной бурей…

Принцу легла на душу одна из песен – о прощании с любимой. С годами русские слова стерлись из памяти, осталась только мелодия и смысл: пусть не печалит тебя моя любовь и пусть другой полюбит тебя так, как любил я… Когда‑то, повторяя запомнившийся мотив в голове, а после, научившись, и на гитаре, Принц верил, что все так и было. Что он любил, простил и отпустил.

— Пой, пой, князюшка, – улыбался Игорь. – Твой голос – это сокровище, грех тебе им не пользоваться.

Певцом он не стал, но применение «сокровищу» нашел: уроки Игоря помогли держать класс в школе. Звучный голос, уверенные интонации, выдержанные паузы, четкое произношение мало чем напоминали монотонный бубнеж Сопливуса. И охолаживали старшекурсников, которые еще помнили Мародеров.

В конце концов, а почему нет? Какие наши годы. Да и праздник, как ни язви, все‑таки кружил голову…

Он пробежался по струнам, пытаясь приладиться к инструменту, и пальцы неожиданно смело легли на гриф. Мелодия вспомнилась раньше, чем смысл, а слова так и не всплыли в памяти, да и зачем они, если нет голоса.