Власть и наука - Валерий Сойфер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следственное дело Н.И.Вавилов в ОГПУ пухнет от доносов
В главе пятой было рассказано, что еще был Вавилов президентом ВАСХНИЛ и директором институтов, разъезжал по заграницам, выступал там в защиту советского строя, а в недрах ОГПУ на него в 1931 году было заведено агентурное дело ╧ 268615, в котором накапливались изощренные (и, как показало время, во многом инспирированные самим ОГПУ) наветы.
Страшным был номер дела, выведенный на папке с фамилией Вавилова: за четверть миллиона перевалило число тех, кто стал предметом пристального интереса огэпэушников только в центральном аппарате этой организации в Москве. И за каждым из "объектов" наблюдения следили не один и не два "старателя", фиксировавших каждый шаг подозреваемого, каждое его слово, жест, домысливавших за него устремления и посылавших доносы в НКВД и в них перевиравших действия своих жертв. Сколько же их, добровольных или запуганных помощников карателей было в стране? Миллионы? Десятки миллионов? И ведь не наступил еще момент, который позже стали именовать временем массовых арестов, ведь шел только 1931-й год!
Выше были приведены отрывки из внутренних документов ОГПУ, в которых еще в 1932 году утверждалось, что "группа Вавилова стала центром притяжения агрономических кругов, саботирующих Соввласть и не желающих участвовать в социалистическом строительстве" (71). Сразу за этим определением вся научная деятельность Вавилова квалифицировалась как вредительская:
"Неучастие в практической работе, занятие "чистой наукой", выпуск никчемных многотомных "научных трудов", созыв научных съездов, занимающихся буржуазной схоластикой" (72).
В "Следственное дело" Вавилова аккуратно подшивали сделанные еще в 1930-1933 годах несправедливые оговоры его арестованными сотрудниками и друзьями, Якушкиным, Колем и Дибольдом, статеечки Дунина и других лысенкоистов из газет и журналов, материалы дискуссии генетиков с Лысенко, протоколы допросов арестованных руководителей сельского хозяйства страны -- бывших наркомов Яковлева, Чернова, Эйхе, заместителей наркомов Муралова и Гайстера, президента ВАСХНИЛ Мейстера, вице-президентов Тулайкова, Бондаренко, Давида, ученого секретаря академии Марголина, академика Горбунова и многих других (73).
По разному вели себя на допросах люди. Академик Рудольф Эдуардович Давид (1887-1939), арестованный вскоре после того, как он выступил публично в защиту академика Тулайкова, согласно хранящейся в деле Вавилова записи допросов якобы показал:
"Крупное ядро видных членов Академии [имелась ввиду ВАСХНИЛ -- В.С.] во главе с Вавиловым, Кольцовым, Мейстером, Константиновым, Лисицыным, Серебровским активно выступало против революционной теории Лысенко о яровизации и внутрисортовом скрещивании" (74).
Показал против Вавилова и других руководителей ВАСХНИЛ Тулайков (75). Как пишет Поповский,
"сошедший в камере с ума академик-селекционер Мейстер несколько раз объявлял Вавилова предателем и столько же раз отказывался от своих слов; впоследствии расстрелянный вице-президент Бондаренко от своих показаний на суде отказался" (76).
Сегодня уже многое известно о зверствах чекистов в их следственных (превращавшихся в пыточные) кабинетах, о нечеловеческих страданиях попавших в руки чекистов. Норма болевой чувствительности людей, равно как и их норма устойчивости к страху и вообще психическая реакция на стрессы сильно разнятся. Поэтому сегодня нельзя ничего сказать о том, почему одни заключенные оказывались более стойкими на допросах, а другие безропотно подчинялись любым требованиям следователей. Да и сами следователи были разными -- от садистов и отъявленных негодяев -- до относительно приличных людей, лишь волею судьбы поставленных на пыточные должности.
Вавилов возможно догадывался о том, что он уже стал подследственным ОГПУ. Журналист Евгения Альбац выяснила, что Вавилов мог знать тогда о создаваемом против него деле:
"Когда в начале тридцатых из недолгого заключения вернулся один из сотрудников ВИРа и поведал Вавилову, что там он "сознался во всем" ("сознаться" надо было в существовании в институте некоей контрреволюционной организации), Николай Иванович сказал: "Я его не осуждаю, чувствую к нему большое сожаление и все-таки... все-таки и презрение!"" (77).
Коль и Шлыков в это время травили Вавилова (иного слова не подберешь) открыто (78). Большинство людей тогда не понимало, как это могло тянуться годами, почему Вавилов, вроде бы властный и решительный человек, не может остановить злобную энергию своих же подчиненных.
Но, наконец, и его проняло: в декабре 1936 года появился вавиловский ответ (79), в котором прежде всего была охарактеризована главная тенденция в писаниях Коля и Шлыкова -- извращение истинного положения дел:
"... они прибегают... к приему кривого зеркала, искажающего действительность" (80).
Навязчивым мотивом в наскоках Коля было его стремление доказать, что экспедиции Вавилова и его учеников ничего стране не дали, что большинство образцов семян оказалось бесполезным, а действительно нужные коллективизированному сельскому хозяйству растения остались вне интересов Вавилова и вавиловцев, и что вообще эти люди ничем серьезным себя не утруждали.
Отвечая Колю, Вавилов фактами опроверг это обвинение, завершив раздел следующей фразой:
"Только сумбурным увлечением и пристрастием к амарантам, кактусам, физалисам и прочим раритетам, до бешеного огурца включительно, которыми Коль давно уже донимает советскую общественность, можно объяснить то, что как в басне Крылова, он все видел и высмотрел, но "слона" действительно не заметил" (81).
Сходная характеристика была дана Вавиловым статьям и книге Шлыкова (см. /81а/), изданной в том же году:
"Непревзойденным образцом кривого зеркала... является... книга "Интродукция растений" Г.Н.Шлыкова... Читая ее, приходится изумляться, с одной стороны, развязности автора, с другой стороны, постоянному и систематическому передергиванию фактов, не говоря еще о большем числе прямых ошибок..." (82).
На примере этой книги Вавилов показал отсутствие моральных принципов у критиков, нечистоплотность их приемов. Он вспоминал, что
"имел возможность познакомиться с частью рукописи тов. Шлыкова, причем наше заключение по этому манускрипту не расходится с вышеприведенной квалификацией. Мы указываем на это потому, что из виртуозного предисловия ее автора, неискушенный читатель может понять, что нами эта книга одобрена к печати" (83).
Избавиться от Коля Вавилову все-таки удалось. Критик перешел работать во Всесоюзный институт северного зернового хозяйства и зернобобовых куль-тур. Но и уйдя от Вавилова, он не примолк, доказывая этим лишний раз, что разжигание склоки было для него самоцелью. В 1937 году он опубликовал несколько статей на ту же тему.
В одной из них (84), Коль повторял, что работа ВИР "несовместима с задачами соцреконструкции растениеводства" (85), что концепции Вавилова "недиалектичны, а роль его "научных теорий"... неудачна, они имеют ряд вредных последствий" (86). Утверждение о вредительстве Вавилова он повторял много раз:
"Применяя "тормоза", Вавилов стремится различными ухищрениями и искажением фактов сохранить и в дальнейшем гегемонию в науке своих разбитых жизнью "теорий", уже принесших нашему строительству немало вреда... Такое учреждение как ВИР, со штатом в 1700 работников, обходящееся государству в 14 миллионов рублей ежегодно, за 12 лет работы... не дало нашему... коллективизированному земледелию ничего существенного" (87).
Коль, естественно, не мог не знать, что при выведении всех сортов в СССР использовали материал из коллекции ВИР'а. Знал, но шел на подлог, понимая, что после таких статей Вавилову могло не поздоровиться10. Но кто-то в верхах не допустил ареста академика, хотя кто-то, готовя почву для ареста, поощрял к писательству Коля.
В 1937 году Коль опубликовал еще одну статью (89). В ней он использовал завуалированный прием для обвинений Вавилова во вредительстве. Все знали, что Вавилов отвечал как научный руководитель ВИР за семеноведение и сортоиспытание в стране. Поэтому статья Коля начиналась с цитаты из Постановления СНК СССР "О мерах по улучшению семян зерновых культур" от 29 июня 1937 г.:
"Самая оценка сортов была организована так, что давала возможность врагам государства, врагам крестьян -- всякого рода вредителям скрывать от колхозов и совхозов ряд сортов как отечественного, так и иностранного происхождения..." (90).
Далее автор статьи сухо перечислял американские сорта, которые он называл "сортами-чемпионами", после чего указывал, что сорта эти, имевшиеся в руках сотрудников института Вавилова, по непонятным причинам в СССР не внедрены. Данных их проверки в условиях России, сильно отличающихся от условий США, Коль не приводил, а просто указывал зоны, в которых эти сорта могли бы, по его мнению, культивироваться с пользой. Дескать, мотай на ус, читатель, догадывайся сам, какую цель преследовали вредители, помешавшие их внедрению в СССР.