Возрожденные полки русской армии. Том 7 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как ты думаешь, Густав, почему нас гоняют красные?» – спросил как-то я после новой неудачи Пильберга. «Не умеете воевать… Да, не умеете, – неподражаемо язвительно произнес он, а потом уже серьезно добавил: – Против нас большие силы. Остановимся у Царицына».
22 августа мы остановились севернее деревни Орловки, наша же кавалерия была выдвинута к деревне Ерзовке. В ночь с 22-го на 23-е вдруг началась впереди нас стрельба, части слева от нас открыли огонь, на нас что-то надвигалось, слышался конский топот. Мы затаили дыхание и приготовились. «Свои, свои, не стреляйте!» Послышались голоса. Наша батарея сделала всего один выстрел, и граната взрыла землю у нашей цепи. «Встать!» – скомандовал я, чтобы дать пройти сквозь наши ряды отходившей кавалерии.
Измученные, издерганные, оборвавшиеся, грязные и обросшие, проходили мы через проволочное заграждение Царицынской укрепленной позиции утром 23 августа 1919 года, пройдя свыше 500 верст. По обеим сторонам дороги в окопах было полно солдат в новеньком английском обмундировании – это был Саратовский полк[640]. «Вот она, сила-то, где накопилась», – шутили оставшиеся гренадеры. «Ничего, братцы, теперь вы поработайте, а мы немного поотдохнем», – продолжали те же голоса. Дальше по дороге мы повстречали генерала В. Запольского[641] с 4-м пластунским батальоном, пришедшим только что с Украины. «Ты что тут делаешь? – обратился он ко мне. – Куда ты лезешь?..» – «Воюем», – отвечал я на ходу. «Ну воюй», – донеслось мне вслед.
Пришли мы в село Городище, что в глубокой лощине – Мокрой Мечетке, как раз внизу против станции Разгуляевка, и остановились против церкви. Нам назначен был привал. Роту мы разместили в двух ближайших дворах, а сами, то есть офицеры, в ожидании дальнейших инструкций расположились под стогом соломы вздремнуть. Прошел какой-нибудь час или два. Помню, первым проснулся я. Кругом гудела артиллерия, отчетливо выводили строчки пулеметы и трещали ружья. Я разбудил Гранитова. Мы прислушались. Пули визжали высоко в воздухе. Мы сразу без слов поняли, что что-то творится неладное, разбудили всех и приказали быть наготове, но Густав уже сам шел к нам. С командующих над Городищем высот спускались цепи. «Батенька! Наши отходят. Не удержали такой позиции!» – невольно воскликнули несколько голосов. «Да это не наши, это красные!» – воскликнули еще более удивленные голоса. И действительно, на нас спускались красные. Через Городище неслись карьером какие-то двуколки, повозки, скакали конные, появилась какая-то девушка-ординарец, умолявшая спасти оперативную часть штаба дивизии. Начинался какой-то сумбур. И в этом хаосе отчетливо и деловито раздавались гулкие выстрелы какой-то нашей батареи, стоявшей в 300 шагах за церковью, – бившей по красным. Густав шел впереди нас, мы все поротно за ним. Сбоку из улицы вытягивались и присоединялись к нам Астраханские роты. Вдруг мы заметили на высотах у станции Разгуляевка группу начальствующих лиц: появился генерал Писарев с частью штаба. Два конных орудия немедленно были установлены там же и открыли огонь. Мы остановились, и нашим глазам представилась редкая по своей красоте картина атаки нашей 4-й Кубанской дивизии[642] полковника Скворцова[643] на красную пехоту, спускающуюся в Городище. Сверху нам казалось, что лошади поднимаются по отвесной горе, всюду замелькали всадники. В атаку неслись 2-й Кавказский[644] и 2-й Уманский[645] полки. Красные открыли беспорядочный огонь. Лавина нашей конницы все поднималась, и вот на солнце блеснули шашки. В момент все было кончено. С гор спускались уже не цепи, а толпы пленных. Нам же предстояло выбить красных из занятых ими окопов Саратовского полка, который только что целиком сдался красным, перебив своих командиров. Мимо нас вели пленных, трубачи играли сбор, отовсюду спускались казаки, многие вытирали шашки.
Наши четыре роты взяли направление на то место, где Саратовский тракт прорезает окопы и проволочное заграждение. Кубанцы же спешили к орудийному заводу, где положение было критическим и вызвало даже появление на поле боя самого генерала Врангеля, который лично направлял свои последние резервы… Чуткость нашего высшего командного состава встала во весь рост. По дороге две случайно разорвавшиеся шрапнели ранят несколько гренадер. Мы идем все ускоряя шаг. Вот мы выходим на Саратовский тракт, рассыпаемся цепью, и сейчас же нас встречает сильный пулеметный огонь засевших в окопах коммунистов. Я иду с крайнего левого фланга, Гранитов – с правого. Не обращая внимания на огонь и потери, мы делаем порывистое движение вперед, но встречаем сильный отпор, так как к красным подошли еще новые тачанки. Нас отделяет от них уже 100 —150 шагов, когда вдруг, не выдержав огня, мы попятились назад. Ко мне подошел бледный, шатающийся и окровавленный с ног до головы поручик Циалкович. «Спасите, я еле иду», – едва проговорил он. Он был ранен в руку и в грудь. Я взял его под руку с целью помочь ему выбраться из-под обстрела. Поле густо было усеяно трупами атакующих, уцелевшие накоплялись в ближайшем овраге. Поблизости оказался Бражинский с ротной повозкой. Я немедленно сдал Циалковича и повернул обратно. В этот критический момент нам на помощь двумя красивыми лентами подошли две роты астраханцев, с которыми непосредственно шел заместитель начальника дивизии храбрый полковник Икишев[646]. Все встрепенулись, Гранитов подал команду, и мы снова все двинулись вперед. На этот раз произошла форменная свалка. Поручик Богач, громадного роста и силы, заколол трех матросов. Красные были смяты и обратились в бегство. Поле еще гуще покрылось трупами убитых. Пулеметы с тачанками перешли в наши руки. Среди убитых обнаружено было несколько китайцев, матросов с «Андрея Первозванного», подводной лодки «Нерпы» и одна красная сестра. Бригада Туземной дивизии была пущена преследовать, но по дороге порубила двух наших пулеметчиков… несчастных еле спасли.
Положение хотя и было восстановлено, но все же оставалось неопределенным. Все так перепуталось и перемешалось, что не было никакой возможности в наступившей темноте разобраться. К утру начали разбираться и собираться.
