Греховные радости - Пенни Винченци

Однако отыскал он ее очень легко, она сидела на лестнице в окружении массы народа; увидев Чарльза, поднялась и протянула ему руку.

— Чарльз! Рада видеть. Пришли пригласить меня потанцевать? Честно говоря, я этого ждала.

— Да, — ответил он, и Вирджиния повела его туда, где продолжались танцы.

Танцоршей она оказалась великолепной, Чарльз рядом с ней чувствовал себя совершенно беспомощным и бездарным.

— Вы просто бесподобны, — проговорил он, со смехом останавливаясь и любуясь ею со стороны, — вам бы на сцене выступать.

— Знаете, я подумывала об этом. Но мама сказала, что это было бы очень заурядно. Я танцую с папой. Его и танцевать-то я научила. У нас есть даже номер, который мы исполняем вместе. Поем и танцуем.

— Очень бы хотел посмотреть.

— Вам бы не понравилось. Номер довольно кричащий и дешевенький. Совершенно в нью-йоркском духе. Здесь бы такое не смотрелось.

Музыка сменилась, заиграли что-то медленное; она вдруг прильнула к нему, и он ощутил мягкое, теплое, ласковое прикосновение всего ее тела. Она положила руки ему на плечи, взглянула в глаза и улыбнулась:

— У тебя очень приятное лицо, Чарльз Сейнт-Маллин. Не то чтобы красивое…

— Спасибо.

— Не обижайся. Я хотела сказать — но очень, очень сексуальное. Этот ирландский цвет кожи, синие глаза, темные волосы… во всем этом что-то есть… мне нравится, очень нравится.

Вирджиния успела уже выпить немало шампанского и теперь была сильно навеселе.

— Твое тоже довольно сексуальное, — вдруг отважился произнести он, сознавая, что рискует нарваться на резкий отпор.

— Спасибо тебе. Большое спасибо. А все остальное у меня как, сексуальное?

— Абсолютно нет, — совершенно серьезным тоном заявил он. — Никуда не годится.

Она рассмеялась и уронила голову ему на плечо:

— Надеюсь, ты не считаешь меня слишком навязчивой?

— Напротив, именно такой я тебя и считаю. — Он сказал это в шутку и был поражен, увидев, что она восприняла его слова всерьез; она отпрянула, словно он ее ударил, взглянула на него, повернулась и, бросившись вдоль коридора, скрылась в одной из комнат.

Чарльз пошел за ней, пробуя по пути ручки всех дверей; большинство из них было либо заперто, либо за ними находились какие-то стенные шкафы; однако в самом конце коридора он обнаружил маленькую гостиную; вначале Чарльзу показалось, что в комнате никого нет, но потом он увидел Вирджинию: сгорбившись, она сидела на стуле возле окна и смотрела куда-то в темноту. Вирджиния услышала, как он вошел.

— Уйдите, пожалуйста, — проговорила она, даже не обернувшись.

— Вирджиния, вы с ума сошли. Я же шутил. Я ведь говорил все это не всерьез. Просто… н-ну, просто…

— Просто что?

— Просто в том, как мы с вами воспринимаем юмор, и заключается самая существенная разница между нашими странами, лежащими по разные стороны Атлантики. Американцы не очень хорошо умеют ощущать границу легкомысленного трепа. Вы к нему относитесь слишком уж серьезно. Я должен был подумать об этом, прежде чем шутить. Простите меня, пожалуйста. Разумеется, я не считаю вас навязчивой, по-моему, вы очень красивы и сексуальны. И обаятельны. Пожалуйста, не расстраивайтесь.

Она обернулась к нему, и в свете луны Чарльз увидел, что она только что плакала, крупные слезинки еще продолжали катиться у нее по лицу. Его это удивило и озадачило.

— Вирджиния, не плачьте. Пожалуйста. Я не хотел вас обидеть. Честное слово. Вам совершенно не из-за чего расстраиваться.

— Есть из-за чего. — Она горестно вздохнула и содрогнулась всем телом. — Очень много из-за чего есть. Но все это не имеет к вам никакого отношения. Простите меня. Я просто дура.

— Ничего подобного. — Чарльз подошел к стулу, опустился на колено и взял ее за руку. — Никакая вы не дура. Может быть, немного безрассудны, но уж никак не дура. — Он протянул руку, коснулся ее лица, смахивая с него слезинки; она вдруг схватила его руку и поцеловала кончики пальцев.

— Соленые, — проговорила она, — странно, правда, что слезы всегда соленые?

— Да, — ответил он, — да, действительно странно. — И, наклонившись, очень нежно поцеловал ее в мокрые щеки. — Извините меня, мне очень жаль, что я вас так расстроил.

— А как вы думаете, — лениво спросила она, глядя вниз и поправляя на себе платье, и голова ее вдруг как-то вяло склонилась, — не пообедать ли нам как-нибудь вместе? В Лондоне? Мне бы очень этого хотелось.

— Мне тоже, — сказал он, — я вам тогда позвоню, если можно, сразу же после Рождества.

Вскоре после этого он уехал и всю обратную дорогу до Лондона, трясясь в своем потрепанном, громыхающем «мини», размышлял о том, с чего бы это женщина, у которой есть все, лишь недавно вышедшая замуж за одного из самых богатых, самых известных и обаятельных мужчин Англии, — с чего бы такая женщина, рискуя все это потерять, вдруг пытается завести роман с начинающим адвокатом, у которого нет ни гроша.

Они дважды пообедали вместе, прежде чем он оказался с ней в постели в своей маленькой квартирке в Фулхэме; и оба раза это были не просто обеды, но изящно обставленные, волнующие события; в самой вежливой и безукоризненной манере она поддерживала разговор на любые темы: о каких-нибудь юридических вопросах, о том, как складывается его карьера, о детстве — его или ее собственном; у них обнаружился общий интерес к живописи импрессионистов; сравнивая между собой Англию, Ирландию и Америку, они постоянно убеждались, что им нравится одно и то же; и на протяжении всех этих разговоров она смотрела ему в глаза с таким выражением, которое ясно говорило о сильнейшем неутоленном голоде.

Чарльз понимал, чего именно она хочет, он и сам хотел того же; только у какого-нибудь ненормального, убеждал он себя, не возникло бы подобного желания. Однако он ужасно боялся. Боялся показаться глупым и слишком самонадеянным (хотя все его инстинкты подсказывали, что в данном случае ему это не грозит), боялся натолкнуться на отпор (хотя те же самые инстинкты говорили ему, что это крайне маловероятно); боялся, что ему придется привести ее, такую красивую и изысканную, дорого одетую, в свою задрипанную квартирку со скрипучей кроватью и старыми заштопанными простынями, которые подарила ему мать, еще когда он только переезжал в Лондон; боялся гнева и возмездия, которые мог обрушить на него граф Кейтерхэм, если бы узнал, какой оборот приняли события; а больше всего боялся, что сам он может оказаться далеко не так хорош в постели, как от него наверняка ожидает графиня. Чарльзу приходилось несколько раз бывать в постели с девушками, и он считал, что справляется с этим достаточно хорошо, однако девушки эти были либо молоды и наивны, либо проститутки; ни одна из них и отдаленно не обладала тем опытом, который неизбежно принесла бы в его постель замужняя светская женщина, которая к тому же, прежде чем вступить в брак, без сомнения, должна была многому научиться в Америке, особенно с учетом занимаемого ею там общественного положения. Но тем не менее, несмотря ни на что, графиня явно хотела именно его; и сам он столь же определенно хотел именно ее; вот почему под конец второго их совместного обеда, когда она сидела, нежно водя по его ладони большим пальцем, ее длинная нога обвила под столом его ногу, а золотистые глаза ее, казалось, готовы были растаять от нежности, он собрался с духом и произнес: