Анафем - Нил Стивенсон

Пол в санях накренился, и я вынырнул из сна, только теперь осознав, что спал.

Маршрут нашего путешествия через полюс пролегал по широкому перешейку. Две тектонические плиты столкнулись на самом севере планеты, образовав горную систему, которую трудно было бы пересечь, не будь она погребена под двумя милями льда. В последние два дня континент под нами расширялся; но мы по-прежнему ехали вдоль правого, или (поскольку двигались теперь на юг) западного его края. Не совсем по кромке: побережье представляло собой хребет над активной зоной субдукции; узкую полоску суши между горами и замёрзшим океаном покрывали сползающие со склонов ледники, опасные из-за множества трещин. Санный поезд шёл по ледяному плато в нескольких милях восточнее хребта; на том же плато располагалась и станция. От неё через лёд, тундру и тайгу тянулись дороги, по которым в конечном счёте можно было добраться до самого Моря морей. Однако до ближайшего населённого пункта в том направлении были сотни миль. Контрабандисты вроде нашего санщика не могли возить людей так далеко. Они поворачивали вправо, то есть на запад, переваливали через хребет и высаживали пассажиров в порту, куда заходили ледоколы.

Мы рассчитывали, что я обогну станцию на маленькой машине, Корд, Самманн и Крейды подберут меня на дороге и дальше мы продолжим путь вместе. Буран всё спутал. Теперь получалось, что мои спутники поедут на юг, а дня через два свернут к западу, перевалят через хребет и будут ждать меня в Махще — порту базирования ледоколов. Я тем временем куплю билет на ледокол или корабль конвоя. В Махще мы встретимся, а дальше до Моря морей всего несколько дней езды. Итак, я действовал согласно плану Б (план А предполагал встречу к югу от станции). Мы, если честно, мало его обсуждали, поскольку не думали, что до такого дойдёт. У меня было сосущее чувство, что я действовал впопыхах и наверняка забыл что-нибудь важное. Впрочем, за два часа в санях я ещё раз хорошенько обдумал ситуацию и убедил себя, что всё получится.

Из того, что сани накренились, я сделал вывод, что мы взбираемся на перевал. Их здесь было три. Самманн прочёл, что один гораздо лучше других, но его иногда перекрывают лавины. Санщики никогда не знают, каким перевалом поедут сегодня: это решается на ходу, в зависимости от того, что сообщают по рации другие контрабандисты. Санщик сидел отдельно от нас, в наглухо закрытой отапливаемой кабине, и я не знал, о чём он там говорит по рации.

Внезапно поезд сбавил ход и остановился. Минуту или две мы заново учились двигаться. Я посмотрел время и с удивлением понял, что прошло шестнадцать часов. Видимо, я проспал из них восемь или десять — немудрено, что спина одеревенела. Бражж откинул брезент, и сани наполнил рассеянный серый свет. Ветер улёгся, снег перестал, но небо по-прежнему скрывали тучи. Мы стояли на склоне горы, на относительно ровном участке. Видимо, это была санная дорога через перевал — через какой именно, знал только наш водитель.

Бражж не выказывал намерения вылезти из саней. Я встал и собрался шагнуть через его ноги, но Бражж поднял руку. Через мгновение со стороны кабины донеслась серия глухих ударов и хруст открываемой обледенелой дверцы, потом лязг металлических ступеней и, наконец, скрип снега. Бражж опустил руку и убрал ноги: я мог выйти. Только теперь я вспомнил предупреждение Самманна не вылезать из саней, чтобы меня не бросили. Бражж, очевидно, не в первый раз пересекал границу и знал, что нельзя выходить, пока санщик в кабине.

На восемьдесят третьей параллели мы купили горнолыжные очки; сейчас я их надел и вылез из саней. Рядом с трактором мочился, стоя лицом к склону, незнакомый человек. Я рассудил, что водителей двое: тот, с которым я договаривался, и сменщик. Действительно, другой водитель высунул из кабины заспанную физиономию, надел чёрные очки и вылез наружу. Дверцу он оставил открытой, чтобы слышать рацию. Из неё доносились редкие хрипящие фразы. Я разобрал не все слова, но понял, что санщики сообщают, кто из них где и как там с проходимостью. Однако по большей части рация молчала. Когда из динамика доносились звуки, оба водителя умолкали, поворачивались к дверце и напрягали слух.

Лapo и Даг вылезли из саней и встали с другой стороны — ниже по склону. Оба разом вскрикнули, потом возбуждённо заговорили. Водителей это явно раздражало: Ларо и Даг мешали им слушать рацию.

Я тоже обошёл сани. Отсюда был отлично виден заснеженный склон с торчащими кое-где чёрными камнями. Мы стояли на северном борту долины. Вправо она расширялась и переходила в прибрежную полосу, влево сужалась и круто шла вверх. Итак, мы перевалили через хребет.

Но не это вызвало удивлённые возгласы Ларо и Дага. Братья смотрели на десятимильную, окутанную паром чёрную змею, вьющуюся по долине к горам: плотную колонну тяжёлых машин. Все они были одного цвета.

— Вояки, — объявил Бражж, вылезая из саней. Он удивлённо тряхнул головой. — Война, что ли?

— Учения? — предположил Ларо.

— Очень крупные, — скептически произнёс Бражж. — Снаряжение не то.

Он говорил с такой смесью опыта и презрения, что я подумал: он, наверное, отставник. Или дезертир.

Бражж снова тряхнул головой.

— Горные дивизии в авангарде. — Он указал на несколько десятков белых гусеничных машин в голове колонны. — Дальше пехота.

Бражж рубанул воздух, словно отсекая часть машин, начиная с чёрных грузотонов, и повёл рукой вниз, вдоль колонны, растянувшейся до самого моря — неровного белого плато, разбитого тёмно-синими трещинами. На берегу различалось желтовато-бурое пятнышко порта, куда нам надо было попасть. От него тянулся след ледокола: чёрная полоса воды, которую уже начало затягивать льдом.

Я не праксист и не ита, но в детстве пересмотрел достаточно спилей, да и от Самманна кое-что слышал, так что примерно представляю, как работает беспроводная связь. Существует определённый диапазон частот. В обычной жизни его с избытком хватает даже для крупных городов. Однако военные используют много частот и нередко глушат остальные. Санщики привыкли иметь в своём распоряжении практически неограниченное количество частот и разучились обходиться без связи: они постоянно сообщали друг другу, как там дороги и погода. Какое-то время назад наши водители заметили, что сообщения проходят редко и с помехами. Возможно, они думали, что у них неполадки в рации, пока не перевалили через хребет и не увидели сотни, если не тысячи армейских машин. Теперь было понятно, кто занял эфир.

Всё это было так примечательно, что мы могли бы ещё несколько часов смотреть на колонну, если бы Бражж не обратил внимание на водителей. Они лазили по трактору, сбивали лёд, осматривали гусеницы, брякали сцепкой между трактором и санями, проверяли уровень топлива. Бражж обычно держался с угрюмой невозмутимостью, но сейчас мигом встрепенулся. Через минуту стало видно, что он просто не может спокойно стоять на снегу, когда оба водителя на тракторе. Он залез в сани, я последовал его примеру. Не успел я сесть, как хлопнула дверца кабины. Мы окликнули Ларо и Дага, зачарованно глядевших на колонну. Даг наконец повернулся к нам, но всё равно не понял, что происходит, пока не зарычал двигатель и не лязгнуло сцепление. Даг хлопнул Ларо по плечу, схватил его за шиворот и припустил к саням, волоча брата за собой. Бражж высунулся из саней и протянул руку. Я встал, чтобы ему помочь, если придётся втаскивать наших спутников на ходу. Мотор ревел всё громче; залязгали, приходя в движение, гусеницы. Ларо и Даг одновременно добежали до саней, и мы с Бражжем за руки втащили их внутрь. Братья по инерции пролетели в дальний конец. Лязг гусениц постепенно набирал темп.