АРГО - Л. Кобылинский

тоской безумной о былых веках,

на чьей груди знак Дьявола означен,

и черные стигматы на руках,

кто помнит все и жаждет вновь, безумный,

все возвратить в наш век пустой и шумный.

XXI.

Верни наш век назад, к средневековью,

иль нам верни протекшие века,

за дар святой мы все заплатим кровью,

с надеждою мы ждем в ночи. пока

Ты не сойдешь, ключ райских врат вручая,

с Крестом и Розой сердце обручая...

XXII.

Я помню, вняв простым словам монаха,

я пред Тобою пал, сожжен стыдом,

я пал как раб, как рыцарь стал из праха,

а надо мной вознесся Кельнский Дом,

лучи играли в окнах голубые,

был месяц май, Твой месяц был, Мария!

XXIII.

И не напрасны были эти слезы,

все эти взоры, брошенные вспять,

мольбы и славословия в честь Розы

и девственных созвучий благодать:

Ave Maria, stabat dolorosa,

columna ignis, stella, sancta rosa.

XXIV.

Родные всюду проступили знаки,

стал смутен гул, как от жужжанья пчел,

забылось все, и тихо в полумраке

мне дивный сон на сердце снизошел,—

и все, что прежде, некогда случилось,

передо мною вдруг разоблачилось.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Tu es regis speciosi

mater honestissima,

odor nardi preciosi

rosa suavissima.

  Sequentia de BMV.

I.

Два рыцаря, два друга и два брата

к Святой Земле выходят на заре,

идут в вечернем золоте заката

и в утреннем холодном серебре,—

покинув край родной, гостеприимный,

уходят вдаль, поют святые гимны.

II.

Незлобивы, доверчивы, как дети,

они бредут чрез долы и леса,

им чудится — идет меж ними Третий,

и внятны им повсюду голоса,

а в трудный миг, когда весь мир — загадка,

им кажет путь железная перчатка.

III.

Им верится, что лебедь Парсифаля

готов над ними взмыть своим крылом,

заводят речь о рыцаре Грааля,

в безмолвьи строгом шествуют потом,

и там, в лесу, где прыгают олени,

склоняются с молитвой на колени.

IV.

Невыразимо сладостны те миги,

в них меж землей и небом грани нет!

Видал ли ты порой в старинной книге

двух рыцарей недвижный силуэт,

в порыве несказанного обета,

в предчувствии последнего ответа?

V.

Лишь красный крест — двух братьев упованье,

и вот поют согласные уста

о сладости венца и бичеванья

и о небесных радостях креста:

«Да обовьет чело нам пламя терний!

Да станем кроткой жертвою вечерней!»

VI.

Они поют о радости и неге,

не знающей подобья на земле,

о Розе, расцветающей на снеге,

и о Звезде, не меркнущей во мгле;

восстало все, дремавшее доселе:

«O sancta rosa, stella, lumen coeli!»

VII.

И каждый лист им вторит сладко «Ave!»

и верит сердце — в мире нет греха,

небесный свод горит в закатной славе,

и песнь его торжественно тиха,

и верится — весь мир лишь песнь святая,

и хочется весь мир обнять, рыдая.

VIII.

Уж облака — без пастыря барашки —

одели мглою золото-руно,

чуть вторит эхо щебетанью пташки,

напев родной, знакомый им давно;

то песнь разлуки тихой: вот пропела,

чирикнула, еще... и улетела!

IX.

Так целый день до самого заката

они поют, блуждая и молясь,

но глубь лесная сумраком объята,

нисходит к ним с небес вечерний час.

И вот... кругом шушуканье, шептанье,

и шорохи, и вкруг ветвей качанье;

Х.

из сумрака, из-за мохнатой ели

на них, блестя, глядит лукавый глаз,

за ним еще два глаза поглядели,

и жалоба чуть внятно донеслась.—

то пред разлукой, горестью влекомы,

к двум рыцарям пришли проститься гномы.

XI.

Вот чудиться им стало, что спадает

у них повязка с пламенных очей,

что их повсюду тайна поджидает:

там, где журчал еще вчера ручей,

им видится хрустальное сверканье,

и ручек, ножек плавное плесканье.

XII.

Когда ж поднимут братья взор с улыбкой

туда, где спит Вечерняя Звезда,

покров воздушный, весь прозрачно-зыбкий

снимается,— сонм крыльев — туч гряда,

и над луной им видится на троне

Царица Неба в золотой короне.

XIII.

Они спешат одни среди молчанья

мечтать в ночи о новых временах,

о вещей власти тайного познанья;

предчувствие, восторг и тайный страх

роднит их души, их умы тревожит

и новые надежды в сердце множит.

XIV.

В них магия волнует ожиданья,

алхимия, наука вечных звезд,

и тайны сновиденья и гаданья,

все знаки — пентаграмма, круг и крест —

ночной порой, среди безмолвной глуши

пленяют их восторженные души!

XV.

Их некий глас зовет необычайный:

«Срок завершен, уже недолго ждать;

ваш новый брат и ваш водитель тайный

свою сзывает солнечную рать!»

И тихий плач от стен Иерусалима

им слышится; душа огнем палима.

XVI.

Там, где померкло солнечное око,

встает пред ними пламенный Сосуд,

и вздохи ветра, вея от Востока,

им зовы братьев гибнущих несут.

Пусть меркнет день; коль подвиг их угоден

засветит им с Востока гроб Господен.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Virgo virginum praeclara,

praeter omnes Deo cara,

dominatrix coelitum,

fac nos pie te cantare,

praedicare et amare

audi vota supplicum!

   Sequentia de BMV.

I.

Так долгий срок два рыцаря блуждали,

свершая строго рыцарский обет,

но пробил час, и вот из темной дали

стал близиться к ним замка силуэт,

как сон родной, как спутник их всегдашний:

высокий шпиц, стена, зубцы и башни.

II.

Вечерний луч, спеша взбежать все выше,

чуть золотит остроконечный шпиц,

где расплескались голуби на крыше;

склоняются они пред замком ниц,

трепещут, оба полные волненья.

предчувствуя обетов исполненье.

III.

Но замок пуст, не видно в нем ни тени,

не донесется ни единый звук,

и, дружно взявшись за руки, в смятенья

его обходят братья трижды вкруг.

Они зовут — никто не отвечает,

двух рыцарей никто не примечает.

IV.

Задумавшись стоят они немые,

недобрую на всем провидя власть,

и вдруг безумно именем Марии

один решился замок тот заклясть,

он кличет трижды, трижды эхо вторит,

и вновь безмолвье... Кто теперь отворит?

V.

Вот с грохотом опущен мост подъемный,

вот растворились главные врата,

вперед... пред ними вырос вал огромный,

вперед... аллея темная пуста,

но полно все незримыми врагами,

и каменный олень грозит рогами.

VI.

Они идут; о каменные плиты

звучат мечи; безмолвствуют уста;

идут, сердца и руки братски слиты,

о меч рука бесстрашно оперта;

пришли и ждут у черной двери оба

высокой тайны, словно тайны гроба.

VII.

Вдруг девушка потупленная кротко

выходит к ним из черной двери той,

и грустный взор и строгая походка

им кажется знакомой и святой,

весь этот облик детский и воздушный,

как бы крылам невидимым послушный.

VIII.

Она стоит, как бы в ограде Рая,

как лилия Архангела стройна,

и, каждое движенье умеряя,

в ней разлита святая тишина,

как в Розе неба, чье благоуханье

не осквернит греховное дыханье!

IX.

Она глядит, но взор ее не видит

вещей, смешно теснящихся вокруг,

ведь каждый вздох и взгляд ее обидит,

запечатлен на всем у ней испуг,—

цветок, возросший в сумраке упорном,

в лучах, окном просеянных узорным.

X.

Она идет, и шаг слегка неверный

скользит, как лет трепещущих теней

в обители, где вечен плач безмерный,

достигнувших последних ступеней

и чающих, да грянет гром небесный

и им дарует облик бестелесный.

XI.

Она предстала строгою весталкой,

целящей чистотою грех и боль,

той нищенкой босой, малюткой жалкой,

чьи ноги лобызал, молясь, король,

садов небесных трепетною ланью,

неведомой телесному желанью!

XII.

Им чудится, во мраке церкви старой

нисходит к ним виденье... В этот миг

предстала им она святою Кларой

или одной из мучениц святых,

иль над ручьем поникшей Женевьевой,

или... Мариек, Пречистой Девой!

XIII.

Они молчат, но, одолев молчанье,

спешат промолвить рыцарский привет,

то — светлое, благое предвещанье,

то — братьям свыше посланный совет!

Она покров пред тайною да снимет,

она обет их рыцарский да примет.