Александрия-2 - Дмитрий Барчук

– Синод расторгнул твой брак с Анной Федоровной, – поведал ему Александр. – Ты вправе жениться во второй раз.

Цесаревич снова рассыпался словами благодарности, теперь уже перед братом.

– Однако матушка дала свое согласие на твой брак с Грудзинской, потребовав очень дорогую цену, – в голосе императора зазвучал металл. – Сначала ты должен подписать документ о своем отречении от трона, а я – издать специальный манифест на будущее – о том, что дети, рожденные в подобных браках, не имеют права наследования престола.

Однако на Константина слова царя произвели совсем другое впечатление. Он равнодушно пожал плечами и спросил:

– Какую бумагу мне надобно подписать?

Император, пораженный подобным легкомыслием, еще раз напомнил Константину:

– Ты должен сам написать свое отречение. Ты хорошо подумал, брат?

– Более чем когда-либо, – хладнокровно ответил тот и добавил: – Какой из меня царь? Ты красив, умен, хороший дипломат. А я просто солдат. Солдатом и останусь. Да и не хочу я всходить на трон. Я к этому делу не приучен. Убьют меня, как отца убили.

Настал черед Александра задуматься.

– А может быть, ты и прав. Жить как частный человек – это ли не отрада? Любить и быть любимым, воспитывать детей… Не в этом ли счастье человека? В глубине души я тебе даже завидую, – честно признался царь и уже без каких-либо недомолвок объявил: – Я хочу сделать твой невесте подарок на свадьбу. Это имение Лович и титул княгини.

– Спасибо, брат…

Константин сел за стол и быстро написал свое отречение, как будто всю жизнь он только и делал, что отрекался от империи.

Братья обнялись и расстались.

Молодые хотели обвенчаться тайно. На бракосочетании в Королевском замке присутствовали только четверо старых друзей великого князя. Вначале их обвенчал православный священник в дворцовой церкви, а потом такой же обряд был совершен в католической часовне.

Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. Все тайное когда-нибудь становится явным. Тем более свадьба великого русского князя и польской графини, к тому времени ставшей уже княгиней.

Едва молодожены вышли из Королевского замка, сели в кабриолет и поехали в Бельведерский замок, как толпы варшавян вывалили на улицы, приветствуя новобрачных. Их провожали ликованием, под ноги лошадям люди бросали цветы.

Константин был счастлив. Разве не стоила корона великой империи, обагренная кровью его несчастных предков, этих неподдельных восторгов благодарного польского народа?

И старый добрый Бельведер зажил новой жизнью. В нем появилась молодая очаровательная хозяйка. А еще Константин Павлович выделил своей бывшей фаворитке Жозефине Фридерикс огромную сумму с одним условием – чтобы она удалилась из Царства Польского, но оставила ему сына.

Он был крестником императора Александра, и даже полное его имя звучало так: Павел Александрович Александров. Но никого из приближенных не смущали отчество и фамилия мальчика, все и так знали, чей это сын. К тому же внешне он был копией отца, только черные глаза заимствовал от матери.

Павел был не по годам развит. В двенадцать лет он свободно говорил почти на всех европейских языках, и главное – ему нравилось учиться. Отец же в его годы был настоящим сорванцом.

Константин гордился успехами сына. Ему очень нравилось, когда вся его новая семья собиралась на обед за большим столом в парадной зале. Любимая жена, подающий большие надежды сын. Что нужно еще для счастья мужчине на склоне лет?

Из Таганрога стали поступать разные известия. Один гонец привез письмо, что император неожиданно тяжело заболел. Но на другой день Константин получил известие, что государю стало лучше, он даже поел с аппетитом и вставал с постели.

По этому поводу главнокомандующий созвал всех своих адъютантов и велел принести вина. Но только офицеры пригубили бокалы за здоровье государя, как дежурный объявил о прибытии еще одного курьера из Таганрога.

Великий князь, не дочитав письма, выронил его из рук. Начальник главного штаба барон Дибич сообщал о скоропостижной кончине государя.

Воцарилось молчание. Все стояли подавленные и угнетенные. Наконец один из старших офицеров робко поинтересовался у Константина Павловича:

– Какие теперь будут приказания вашего величества?

Великий князь вскочил со стула и с гневом обрушился на него:

– Прошу не давать мне титула, который мне не принадлежит! Прошу всех запомнить: теперь наш законный император – Николай Павлович!

Пакет из Таганрога от Дибича – о волнениях в южных полках, адресованный «Его Императорскому Величеству государю Константину I» он даже не стал распечатывать, а курьеру приказал немедленно скакать с ним в Петербург к Николаю.

Но новоиспеченному императору, попавшему в двусмысленное положение – вроде царь и не царь, в столице тоже приходилось несладко. Он в письмах умолял Константина приехать в Петербург и публично отказаться от престола на заседании Государственного совета. Для этого даже послал в Варшаву младшего брата Михаила. Но главнокомандующий Литовским корпусом оставался непреклонен.

– Я уже написал отречение. Поэтому оставьте меня в покое, – заявил он Михаилу Павловичу.

А может быть, он просто боялся, что его, как и отца, убьют восставшие гвардейцы?

Но когда все худо-бедно, не без кровопролития, правда, но устроилось, и Николай взошел-таки на престол, великий князь любил спрашивать своего адъютанта Михаила Лунина: чего же хотели восставшие?

Хитрый адъютант всегда рассказывал одну и ту же историю.

– Солдаты на Сенатской площади кричали: «Мы за Константина! Мы за конституцию!» А когда у них кто-то из толпы поинтересовался: а кто она такая, эта конституция, служивые, не задумываясь, ответили: «Известно кто. Жена Константина!»

На этом самом месте главнокомандующий Литовским корпусом начинал дико хохотать и непременно обращался к своей супруге:

– Представляете, дорогая, как русский народ вас величает? Моя любимая, моя ненаглядная Конституция!

Но вскоре в Варшаву из Петербурга пришли списки тех, кто так или иначе был связан с декабристами. В них великий князь увидел фамилию Лунина.

Его надлежало арестовать и отправить в столицу для дальнейшего ведения следствия.

Константин Павлович вначале отправил своего адъютанта на охоту поближе к австро-венгерской границе в надежде, что тот не вернется. Но через неделю Лунин явился в Бельведер с тушей убитого кабана.

Тогда великий князь решил поговорить со своим любимцем начистоту.

– Вот деньги, паспорт, – протянул он адъютанту большой конверт. – Пожалуйста, уезжайте на запад.

Весельчак и балагур поклонился великому князю, поблагодарил его за заботу, но отказался принять конверт.

– Извините, ваше высочество, но я не намерен предавать своих товарищей и готов разделить с ними печальную участь.

Романов еще какое-то время держал в руке пакет, не зная что с ним делать, потом вдруг резко швырнул его на стол и грустно сказал:

– Тогда прощайте, голубчик, и не поминайте меня лихом.

В тот же день арестантская карета увезла декабриста в Санкт-Петербург. Там его потом осудили и сослали в Сибирь.

Несмотря на многочисленные донесения о создании Военного союза и подготовке к восстанию главнокомандующий отмахивался от них. Он не верил, что поляки, которые его так любят, способны на черную неблагодарность. Он создал для Польши первоклассную армию, вооружил ее лучшим оружием, вымуштровал так, что его полки не стыдно было показать на любом параде. При нем жизнь на разоренной многочисленными войнами земле только начала налаживаться. И вдруг какое-то восстание. Наговоры это все, вымысел недоброжелателей. В таком тоне он писал в столицу императору Николаю. В его обожаемой Польше все спокойно.

Анонимные письма о заговоре он бросал в камин. А Бельведерский дворец по-прежнему охраняли всего два сторожа-инвалида, и массивные ворота замка на ночь даже не запирались.

У великого князя неожиданно заболел большой палец на ноге. За ночь он так распух и почернел, что на ногу невозможно было ступить. Впервые за шестнадцать лет жизни в Варшаве Константину Павловичу пришлось изменить свои планы. Он не поехал на развод постов на Саксонскую площадь. И в толпе народа еще напрасно прождали сорок молодых людей в длинных плащах, под которыми они прятали бомбы и пистолеты. Жертва спутала их планы.

Начальник варшавской полиции Любовидзский дожидался аудиенции в приемной великой князя уже третий час. За окнами смеркалось – в ноябре темнеет рано. Камердинер Фризе внес подсвечник с зажженными свечами. Потом, ни слова не говоря, бесшумно отворил дверь и как тень скользнул в кабинет.