На всю жизнь - Леонид Николаевич Радищев

С Лениным, который скрывался в Финляндии, все уже было договорено. Переодевшись крестьянкой, с поддельными документами, Надежда Константиновна Крупская побывала у него, передала план местности и ключи от квартиры Фофановой.

Осенью в квартире на Сердобольской улице поселился новый «жилец» — Константин Петрович Иванов, рабочий Сестрорецкого оружейного завода. Были сразу же разработаны необходимые правила конспирации: «жилец» не должен отзываться ни на какие звонки (кроме условленного), не подходить к окнам, не производить ни малейшего шума.

Соседи — неплохие люди, но все же за стеной справа проживает шестнадцатилетний лоботряс, который не учится и не работает, водит компанию с какими-то подозрительными типами.

— Вот видишь, Володя, — заметила Надежда Константиновна. — А ты любишь расхаживать, да еще напевать при этом… Придется тебе отказаться от этой привычки!

Владимир Ильич послушно склонил голову: ничего не поделаешь…

В комнате, где они разговаривали, стояла у стены этажерка с книгами. На ее верхней полке Владимир Ильич увидел фотографию Галочки и Сережи. Осторожно сняв карточку, он долго ее рассматривал. Какая-то тень легла на его лицо.

— Как они доехали? Как устроились? — спросил он задумчиво.

Маргарита Васильевна ответила, что сестра ее Верочка, сопровождавшая детей, уже вернулась в Петроград. Доехали они благополучно, устроились неплохо. Галочка живет в Уфе, учится, а маленького Сережу дедушка взял в деревню…

Ленин внимательно слушал ее.

— У меня к вам просьба, Маргарита Васильевна! Попросите вашу сестру зайти сюда в ближайшее время. Я сам хотел бы с ней побеседовать.

Потянулись конспиративные будни. «Квартирант» упорно работал. Он писал за тем же самым столом, за которым Галочка готовила уроки. В свободные минуты тренировался, чтобы ходить не стуча ботинками.

В один из вечеров, когда сидели за столом и пили чай, Ленин вдруг спросил у хозяйки:

— А вы помните, что за вами одно невыполненное обещание? Где же ваша сестричка?!

Маргарита Васильевна была удивлена: не забыл о таком, казалось бы, малозначительном обстоятельстве!

Вскоре она привела на Сердобольскую свою младшую сестру. Это была молоденькая девушка; все называли ее Верочка, но Владимир Ильич неуклонно именовал ее Верой Васильевной. Он пытливо выспрашивал, долго ли они ехали, в каком вагоне — теплушке или пассажирском, — тяжелая ли была посадка, как питались, не болел ли кто-нибудь в дороге, как встретили в Уфе.

После ухода Верочки он снова подошел к этажерке, где стояла фотография Галочки и Сережи.

— Не кручиньтесь, Маргарита Васильевна! — голос его звучал как-то особенно мягко. — Скоро вы увидите своих ребят… И, пожалуйста, сообщайте мне, когда приходят весточки из Уфы…

В начале октября Владимир Ильич впервые вышел из квартиры. Маргарита Васильевна не спала всю ночь. Она непрерывно подходила к окну, точно могла разглядеть что-нибудь в осенней тьме. Дождь барабанил в стекла, скрипели деревья. Казалось, что никогда не настанет рассвет.

А в это время на Карповке в конспиративной квартире заседал Центральный Комитет партии большевиков. По докладу Ленина была принята резолюция о вооруженном восстании.

Разошлись поздно ночью. До Сердобольской было далеко, лил проливной дождь. Эйно Рахья, сопровождавший Ленина, предложил переночевать у него в Певческом переулке.

Под утро, смешавшись с толпой рабочих, Владимир Ильич вернулся на Сердобольскую — весь промокший, забрызганный грязью.

— Ну и столица, — шутливо жаловался он, — невозможно выйти без галош, а кто их любит, галоши?!

Прошло несколько дней, и он снова ушел с Рахья. На этот раз заседание Центрального Комитета партии происходило не очень далеко от дома — на Болотной улице. Несмотря на бессонную ночь, Владимир Ильич был бодр, свеж, глаза у него блестели. Посмеиваясь, он рассказывал, как ветром сорвало у него шляпу вместе с париком и как он догонял ее…

* * *

И вот пришло двадцать четвертое октября тысяча девятьсот семнадцатого года — последний день последнего подполья Ленина и начало величайшего в истории революционного переворота.

В эти дни Маргарита Васильевна, как она потом вспоминала, все время находилась в безостановочно-стремительном движении. Выполняя задания Военно-революционного комитета, она забывала о сне, об усталости. Участник и свидетель событий, о которых до сих пор пишут сотни книг, она была в огромном белоколонном зале Смольного, когда небывалые, еще не слыханные здесь овации, казалось, потрясли его стены. Стоя на трибуне, Ленин выразительно показывал на часы — хватит, довольно, пора начинать. Но шквал аплодисментов нарастал еще больше. Рабочие, солдаты, матросы, крестьяне приветствовали вождя революции. Многие видели его впервые.

На исходе третьих суток в длинном полутемном коридоре Смольного, забитого людскими толпами, к Фофановой подошла Надежда Константиновна.

— Ты знаешь, Маргарита! Ильич ужасающе устал, едва держится на ногах! Я просто боюсь за него!.. Как хотелось бы на несколько часов в твою тишину… Пока еще у нас нет квартиры…

Действительно, глава правительства огромной страны, на территории которой могли бы свободно поместиться три Америки, еще не обзавелся своей квартирой. По-видимому, он меньше всего думал об этом.

Прием на Сердобольской улице, как написали бы в дипломатическом коммюнике, проходил в атмосфере сердечности. После скромного ужина Председатель Совнаркома удалился в знакомую ему комнату, где так недавно проживал в качестве К. П. Иванова, и после нескольких суток нечеловеческого напряжения уснул в ничем не нарушаемой тишине…

Утром Владимир Ильич с особенным удовольствием подходил к окнам, расхаживал по квартире, постукивая каблуками. При этом он довольно громко напевал излюбленный с юности романс:

Нас венчали не в церкви

Не в венцах, не с свечами,

Нам не пели ни гимнов,

Ни обрядов венчальных.

После завтрака, уже собравшись в Смольный, он подошел к этажерке с фотографией:

— Маргарита Васильевна! Письма получаете?.. Ну, теперь уж недолго осталось ждать встречи с детьми.

Но события, которые начались вскоре после Октября, отодвинули эту встречу.

Четырнадцать держав поднялись войной на Советскую страну. К лету три четверти территории молодой Советской республики оказались в руках белогвардейцев и интервентов.

Перестали приходить письма из Уфы. Ничего нельзя было узнать о судьбе Галочки и Сережи. Уфу заняли белые.

* * *

Как было подсчитано, одна серьезная американская газета успела в течение года пятьдесят семь раз сообщить о «гибели Советской власти», «о разгроме Красной Армии», о том, что «Ленин сбежал в неизвестном направлении».

А Красная Армия тем временем громила белогвардейцев, отбирала назад захваченные города. А ленинская воля, ленинское слово вдохновляли миллионы людей на новые подвиги в тылу и на фронте.

Наступила очередь Уфы.

Колчак знал, что потерять Уфу — потерять весь Урал. Он требовал, чтобы Уфа продержалась до