Стеклянный ангел - Зухра Сидикова

В огромном доме, больше похожем на замок, стояла тишина. Вслед за охранником, которого Миша про себя называл Бульдогом, он поднялся по лестнице, следом напирал бугай, который врезал ему в машине. Миша чувствовал себя арестантом, но старался не поддаваться страху, который, тем не менее, ледяной иглой покалывал в сердце.

Второй охранник остался у лестницы, Бульдог повел Мишу дальше. Они еще немного попетляли по коридорам, и, наконец, остановились перед высокой дубовой дверью с резными вставками по углам.

«Совсем зажрались, нувориши гребаные! — раздраженно подумал Миша, — только лакеев в ливреях не хватает!» — и спросил у Бульдога, который уже поднял свой кулак размером с маленький арбуз, чтобы постучать в дверь:

— Слушай, брат, ты в каком институте учился?

— А тебе какая забота? — спросил Бульдог с подозрением.

— Да вот узнать хотел, где таких холуев преданных готовят, может тоже надумаю.

— Ну ты, — Бульдог угрожающе развернул арбузный кулак в Мишину сторону, но тут из-за двери раздался спокойный, четко проговаривающий все звуки, голос:

— Это ты, Стас?

— Да, Герман Олегович. Разрешите?

Бульдог распахнул дверь и втолкнул Мишу в комнату. У порога Миша споткнулся о ковер и растянулся во весь рост, при этом пребольно ударившись коленом.

— Вставай, вставай! — зашептал Бульдог, поднимая Мишу за шиворот.

Но Миша вставать отказался наотрез и для пущей убедительности еще и заверещал:

— Ой, больно! Ой, больно, не могу!

— Что там у вас? — спросил голос из глубины комнаты.

— Ну, ты, козел, поднимайся! — зашипел Бульдог и, с усилием рванув Мишу вверх, поставил его на ноги.

— Все в порядке, Герман Олегович, — совсем по-другому, вежливо и почти интеллигентно, ответил охранник и подтолкнул Мишу вперед, — вот привел, как вы велели.

— Хорошо, ступай, позову, когда понадобишься, — сказал голос, и Стас ретировался, для верности ткнув Мишу кулаком в лопатку.

— Будьте добры, молодой человек, подойдите к столу, — попросил голос, и Миша сделал несколько шагов вперед.

Из темноты выступило кресло, в котором сидел Герман Олегович Сенин собственной персоной.

Миша узнал это лицо — волевой подбородок, виски с проседью. Сенин-младший, кстати, совсем не похож на отца.

— Мне рассказывали о вас, как о талантливом молодом человеке, но я не подозревал, что у вас ко всему прочему такие недюжинные артистические способности, — сказал Сенин-старший с этакой снисходительной иронией в голосе.

— Да я еще и не так могу. Хотите арию Ленского спою? — сказал Миша и заорал на всю комнату:

— Куда, куда вы удалились?!

Сенин-старший только рассмеялся:

— Я давно за вами наблюдаю, молодой человек, и могу сказать: вы мне нравитесь.

— Звучит угрожающе, — сказал Миша и уселся без приглашения на стул, стоящий чуть наискосок от кресла. По всей видимости, он и был приготовлен для собеседника, но Сенин-старший пригласить Мишу сесть не успел, а может просто выдерживал паузу. Есть такой приемчик давления на психику. Миша это знал, понабрался опыта при общении с разного рода начальничками.

— Да, нравитесь, — повторил человек в кресле. — Вы активны, решительны, не боитесь проигрывать. Удивляюсь, почему вы так долго на таком неприглядном месте работаете? Все-таки после окончания вами института прошло достаточно времени. А у вас не наблюдается никакого подъема по карьерной, так сказать, лестнице.

— А я и не тороплюсь, — сказал Миша.

И не сказать, чтобы его особо уязвили эти слова, но неприятно ему было выслушивать такое от этого человека.

— Вы знаете, а ведь я могу вам посодействовать, — сказал Сенин-старший.

«Решил не тянуть кота за хвост, — подумал Миша, — решил сразу без обиняков. Правильно, зачем ему хороводы вокруг меня водить? Не велика птица, так, наверняка, рассуждает».

— Можете посодействовать? — переспросил он. — В самом деле?

Сенин-старший кивнул.

— В обмен на что? — спросил Миша.

Сенин усмехнулся, встал, подошел к столу, переложил какие-то бумаги с места на место и только потом сказал, серьезно глядя Мише прямо в глаза:

— В обмен на то, что вы отстанете от моего сына.

Миша глаза не отвел, хмыкнул, закинул нога на ногу.

— А если не отстану? — с нарочитой развязностью спросил он, стараясь придать голосу больше наглости, сыграл, как говорит Тарас Борисович, в хама.

— А если не отстанете, — сказал Сенин, и Миша просто физически ощутил, как взгляд этого человека леденеет, просто замораживает, аж до мурашек по спине, — в таком случае вы столкнетесь с большими трудностями и в работе, и в личной жизни.

— Вы мне угрожаете? — усмехнулся Миша.

— Угрожаю, — Сенин-старший вытянул руки поверх стола, скрестил пальцы в замок, все так же не сводя с Миши глаз.

— Ну что ж, — сказал Миши и встал, с шумом отодвинув стул, — в таком случае позвольте откланяться, а также поставить вас известность, что угроз ваших я не боюсь, и от сына вашего не отстану, чего бы это мне не стоило.

— Не отстану, — повторил он, смотря прямо в мрачнеющее лицо Германа Олеговича, — пока он не перестанет сеять вокруг себя зло, не перестанет калечить человеческие жизни.

Миша повернулся и пошел к выходу, ожидая чего угодно: того, что со спины нападут охранники, и, повалив на пол, забьют ногами, того, что запустят в голову той тяжелой хрустальной пепельницей, что стоит на столе, и даже того, что выстрелят в спину, — а кто его знает, может у них это как пить дать? — но только не этого спокойного голоса, который четко и раздельно произнес:

— Что, парень, зависть покоя не дает?

Миша застыл, потом повернулся, подошел к столу.

— Зависть? Какая зависть? О чем это вы?

— Да ты просто завидуешь моему сыну, завидуешь всем, кому повезло больше чем тебе, неудачнику, и это мерзенькое меленькое чувство прикрываешь негодованием об оскорбленном человечестве. Знаю я таких — натура у вас гнилая. Сами ничего добиться не можете, вот и пакостите.

— Да вы вообще о чем? — Миша почувствовал, что у него стало подергиваться левое веко. Так бывало при сильном волнении. Этого еще не хватало. Он сжал зубы, пытаясь унять тик.

— Ты просто завидуешь, — равнодушно повторил Сенин. — Ты — неудачник. Самый настоящий неудачник.

Словно отхлестал словами по лицу.

— Чему завидую? — спросил Миша. — Тому, что ваш сын подонок и мерзавец?

— Тому, что у него есть огромный дом, дорогие машины, счет в банке. А ты — нищий идеалист. Нищий и завистливый.

— А вам известно, что ваш сын периодически совершает что-либо гнусное, аморальное, противозаконное — аварии, изнасилования, избиения, оскорбления чести и достоинства? Конечно, известно. Ведь вы сами выгораживаете его, спасаете от реальных сроков, кидаетесь на защиту.

— Даже если так — кто тебе дал право выносить свои вердикты? Ты что — судья? Представитель небесной фемиды? Народный мститель?

— Нет, я просто ненавижу несправедливость, ненавижу подлость.

— Ну, вот и ненавидь себе, пожалуйста, кто ж тебе мешает? Всяких там бомжей, пролетариев общежитских, проституток с трассы. У тебя это хорошо получается, видел как ты по телевизору распинаешься. А от сына моего отстань, понял? Если еще раз подойдешь близко…

— Подойду, — перебил его Миша, — подойду. Буду снимать его, буду обо всех его мерзостях сообщать, буду за каждым шагом его следить.

— Слушай, парень, похоже, ты не понимаешь, с кем имеешь дело.

— Прекрасно понимаю, — Мишу охватила такая ярость, что ему уже было все равно, что с ним будет, — вы достойный отец своего сына.

Сенин ничего не ответил, откинулся в кресле, прищурился, потом позвал:

— Стас!

Стас вошел мгновенно, видно стоял за дверью.

— Отвезите молодого человека домой, — сказал Сенин.

— Вот возьми, — Стас протянул Мише черный пакет. Миша приоткрыл его и на дне пакета увидел свой фотоаппарат и телефон.

— И вот это тоже тебе, — сказал Бульдог и со всего размаху врезал Мише под дых, — от Германа Олеговича и от меня лично.

— Ты почему не спишь, сынок?

— Не спится, мама.

— И за компьютером не сидишь, как обычно, — Мама присела на край дивана, потрепала Мишу по волосам. — Случилось что-нибудь?

— Ничего не случилось. Все в порядке.

— Но ведь я вижу. И синяки опять. Ты даже в детстве так не дрался. Расскажи мне, что происходит? Я очень волнуюсь.

— Да нечего рассказывать, мамочка, — Миша привстал на постели. — Обычные рабочие дни. А то, что физиономия в синяках — так это издержки профессии. Кому ж понравится, что его фотографируют в самом непотребном виде? Вот и бьют… Только не говори мне, чтобы я нашел другую работу. Не сейчас, прошу тебя.

— Хорошо, не буду, — вздыхает мама, — а давай-ка лучше мы с тобой чаю попьем. Я печенье испекла — очень вкусное.