Пожиратель - Лоренца Гинелли

Лоренца Гинелли

«Пожиратель»

У смерти на каждого свой взгляд,Придет смерть, и у нее будут твои глаза.Это как избавиться от порока,Как увидеть в зеркалеМертвое лицо,Как услышать сомкнутые уста.Мы сойдем в бездну молча.

Мне кажется, ничто есть нечто.

Сестре Джулии посвящается

Каким бы трудным ни оказался путь, воля будет толкать нас вперед. Всегда.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

15 апреля 2006 года, 16.00

Филиппо, Франческо, Лука, Дарио

И главное, Пьетро

Запущенный двор народного жилого квартала, стиснутый тремя зданиями, словно оградой, с трех сторон, четвертой открывается к заасфальтированной улице, ведущей в исторический центр города. Трава здесь растет бледная, бессильная, а в некоторых местах не растет вовсе. Единственное небольшое деревце, гибрид, почти не отбрасывает тени. Мертвые листья падают в живую траву. Никто их не убирает.

Трое мальчишек: ожесточенные лица, взъерошенные волосы — Франческо, Лука и Филиппо.

Лицо четвертого мальчика ничего не выражает. Этот четвертый — самый взрослый: ему четырнадцать лет, и он непрочно стоит на ногах. Мешковатый, кривой, нескладный. Четвертого мальчика зовут Пьетро. Он уставился в одну точку, его руки болтаются взад-вперед, взад-вперед. Пьетро не смотрит на мальчишек. Его взгляд прикован к одной точке. Дети знают Пьетро и смотрят на него. Дарио тоже его знает и смотрит. Он — пятый. Совсем еще ребенок, он вот-вот расплачется.

Пьетро непрерывно повторяет:

— ПьетронедолгоПьетронедолго…

Тонкие светлые, пшеничного цвета волосы Пьетро неровно подстрижены.

Пьетро ужасно боится ножниц, кричит при виде их. Поэтому мать подстригает волосы, пока тот спит.

Рост Пьетро — метр шестьдесят, вес — пятьдесят килограммов. Он самый высокий, самый крупный и самый красивый из всех.

Но это им безразлично.

А может, нет.

Не безразлично. И именно в этом все дело.

Потому что он красивый. Дурачок. Подходящая жертва.

15 апреля 2006 года, 15.50

Каких-то десять минут назад

Дарио восемь лет и одиннадцать месяцев. Он стучит ладошкой по оконному стеклу:

— Ни фига ж себе, Пьетро, там Филиппо!

Девять лет ему не исполнится.

Пьетро, сидя на пластиковом стуле, смотрит, как ветки приморской сосны щекочут стекло их окна; время от времени Пьетро опускает взгляд и все сильнее давит на карандаш «Staedtler 2В», перенося на бумагу то, что запечатлела его сетчатка.

Кажется, он весь в этом и ничто его не заботит.

Дарио открывает окно и смотрит вниз, высунувшись так, что ботинки тридцать седьмого размера отрываются от коричневого кафеля небольшой комнаты.

— Эй! Эгей! Филиппо! Филиппо!

Филиппо резко виляет рулем своего голубого велосипеда. Подержанного.

Виляют и Лука с Франческо. Все смотрят на Дарио, отводят взгляд и снова крутят педали.

Все, кроме Филиппо.

Это что-то новенькое.

Дарио ловит его взгляд, инстинктивно прикрывает рот и густо краснеет:

— Черт, почему ты остановился? У этого зенки на затылке, вечно зырит, когда мы проезжаем мимо! — шипит Лука.

Филиппо не реагирует, подумав, он принимает решение:

— Хочешь поиграть с нами?

Филиппо тринадцать лет, с виду подросток, он уже многому научился в жизни. Первое: жизнь — трудная штука. Второе: когда тебя бьют — это больно. Третье: лучше ударить первым.

Филиппо невысокого роста, кожа да кости. Каштановые волосы аккуратно причесаны. Под ногтями грязь. Губы как-то сами по себе, будто от другого, взрослого, они — словно два лезвия — всегда сжаты.

Ему известно и четвертое правило: если тебя увидели, если по-настоящему разглядели, считай, ты влип. Поэтому-то и нужен непроницаемый взгляд, чтобы до тебя никто не добрался.

И напоследок еще два: драка — это призвание, а прогул школы — дело чести.

Ровесники, те, что постарше, и те, кто моложе, смотрят на него с обожанием. И это единственное, что его немного успокаивает.

Все остальное выводит его из себя.

— Это ведь у него брат отсталый, так? — спрашивает он у Франческо.

— Точно, учится со мной в одном классе, умом года на три недобирает.

— Поехали? — не выдерживает Лука. Ему двенадцать лет, у него неприметные черты лица, тусклые голубые глаза.

— Ты с братом? — кричит Филиппо.

— Да… Да! А что?

— Хочешь с нами поиграть?

— Да-а-а!.. Надо только маму спросить…

Пьетро мычит и качает головой.

— Или выходишь с братом, или сиди дома, — уточняет Филиппо.

— Почему?

— Потому!

Дарио на мгновение хмурится, ему вовсе не хочется тащить с собой брата: тут можно оказаться «в полнейшем дерьме», как он не перестает твердить, вот уж действительно в полнейшем дерьме.

— Ну так что?

В голове Дарио бьется мысль: «Филиппо никогда меня ни в грош не ставил».

— Ладно, сейчас выйдем.

Франческо и Лука, оторопев, с недовольным видом ждут объяснений.

— Чего ты кричишь, Дарио? — Распахнув дверь, мать входит в комнату.

— А? Я? Да так, с Пьетро играл.

Это еще красивая женщина, несмотря на плотно сжатые губы и давние мешки под глазами. Светлые пепельные волосы забраны в высокий хвост, домашний спортивный костюм зеленого цвета — когда она такая, Пьетро, возможно, позволит ей себя обнять.

— Не трогай брата, ты же знаешь, слишком громкий шум раздражает его.

— Прости, мама… Мам?

— Что?

— Можно пойти с Пьетро погулять?

— С каких это пор тебе хочется гулять с братом?..

— Мы побудем здесь внизу, в нашем дворе… тогда… тогда ты будешь спокойна, что я никуда не денусь.

Здесь внизу. Близко. Его собственные слова успокаивают его. Дарио решает, что не будет ничего объяснять. И опять в голове свербит та же мысль: «Филиппо никогда меня ни в грош не ставил».

— К тебе друзья пришли?

«Просто надо выйти, и все».

— Что? Да нет… мы только постоим на свежем воздухе, на солнышке…

— Привет, Филиппо! Можно поиграть с вами? Можно? — раздается монотонный голос Пьетро.

Дарио искоса бросает на него свирепый взгляд.

— Так все же, — спрашивает мать, — за тобой друзья пришли?

— А? Нет. Недавно проходили мимо ребята, и я с ними поздоровался.

Мать внимательно смотрит на Дарио, но не начинает допытываться, в чем дело. Ей хочется остаться одной хотя бы минут на двадцать.

Пьетро без всякой интонации заводит: «Я знаю пятьдесят два различных оттенка зеленого цвета». И смотрит в свою излюбленную точку в любом помещении: в угол потолка. Ведь в любой комнате углов по меньшей мере четыре.

— Буро-зеленый получают из охры. Его происхождение весьма древнее, и он передает цвет хаки. Прекрасно подходит для любой художественной техники. Хорошо ложится и сохнет относительно быстро. Изумрудно-зеленый, или ярко-зеленый, не отличается хроматической стабильностью. Это прозрачный цвет: с добавлением желтого кадмия он дает бриллиантово-зеленый, который еще называют стойким зеленым. Оксид хромовой зелени не обладает ярким колоритом, но прекрасно ложится. Кобальтово-зеленый проявляется в разных оттенках. Его нельзя смешивать с бурым. Ясно? Его нельзя смешивать с бурым.

Дарио думает, что брат и правда «того». Запоминает только самое нелепое.

— Пьетро, хочешь пойти с братом?

— Нет.

— Ну же, тебе полезно немножко постоять на солнце, а потом тортик съедим.

Пьетро поднимается, ничего не ответив. Научился подчиняться против воли.

— Через полчаса жду вас дома, ладно? Пока папа не пришел.

Мать протягивает Пьетро зеленую ветровку. Он надевает ее сам.

— Пожалуйста, Дарио. И ты тоже, Пьетро, недолго.

Она целует обоих, Пьетро слегка отстраняется, но дает себя поцеловать, растворившись в успокаивающем зеленом, напоминающем ему луг. На лугу всегда растет что-нибудь красивое и все счастливы. А счастье — эмоция, которую он умеет понимать. Потому что это просто. А простота — зеленого цвета. А зеленый совсем не такой, как серый, цвет улиц, полных невыносимых будоражащих эмоций, атакующих его все разом, орущих в сто глоток.

— Пожалуйста, Пьетро, недолго.

Они спускаются по лестнице.

— Привет, Филиппо! Можно поиграть с вами? Можно? — продолжает Пьетро.

— Перестань! Заладил как попугай!

— Попугай — это птица отряда попугаеобразных; из лазающих, изогнутое надклювье нависает над более коротким подклювьем, у попугая мясистый язык и очень яркая окраска оперения. Пьетро — не попугай. Пьетро — мальчик.