Стеклянный ангел - Зухра Сидикова

Стеклянный ангел

Часть первая

Ангел

На поворотах электричка сбавляла ход, и вместо сплошной черной пелены на той стороне тусклого стекла проявлялись зыбкие силуэты деревьев, дрожащие пятна фонарей, мелькающие столбы. В темном зеркальном полотнище окна, словно вставленном в старую испещренную иероглифами раму, она видела себя – уставшее лицо, поникшие волосы. Девушка вглядывалась в свое отражение, и ей казалось, что оно словно струится на фоне деревьев, зыбкого тумана, наступающей ночи. Становилось жутковато, будто она находилась в каком-то искривленном незнакомом пространстве, и она оборачивалась, чтобы убедиться, что не одна.

Людей в вагоне было немного. Старик с какими-то тюками, корзинами и мешками, несколько рабочих, играющих в карты, юная влюбленная парочка, всю дорогу целующаяся взасос, мужчина в кепке, сидящий у самого выхода, продавщицы, возвращающиеся с городской работы в супермаркетах и на рынках в свои крошечные хрущевки в пригороде.

На коленях у девушки лежал раскрытый журнал, она рассеянно перелистывала его, пытаясь читать, но ее то и дело отвлекал разговор двух женщин на соседнем сиденье.

Они говорили о том, что полиция никак не поймает серийного преступника, орудующего в округе вот уже несколько месяцев. Журналисты дали убийце зловещее прозвище - «Маньяк с последней электрички». Этот самый неуловимый маньяк нападал на одиноких женщин, возвращающихся домой, и стражи правопорядка уже давно признались в своем бессилии: не приставишь ведь по полицейскому ко всем бабам, которым вздумалось шляться по темноте.

- Вот он мне прямо так и сказал: «Нечего, говорит, тебе, Татьяна, ночами таскаться, возвращайся засветло».

- А я ему говорю: «Какое там засветло, если у меня работа в восемь кончается? Пока до вокзала доберешься, а потом сколько станций пилить?» Эх! Вот так и нарвешься на маньяка, пропадешь зазря.

- Ну почему ж зазря? - толкнула ее в бок приятельница, шепнула что-то на ухо, и они засмеялись, отворачиваясь друг от друга и краснея под толстым слоем дешевого тонального крема.

Девушка опустила глаза в журнал. С глянцевой страницы на нее смотрел известный актер, про которого писали тут же под фотографией, что он пьяница и дебошир. Длинным наманикюренным ноготком девушка начала сдирать краску с изображения, так, что скоро вместо красивого лица у актера осталось белое махристое пятно.

Наконец, объявили конечную. Девушка встала, одернула юбку, перекинула длинные светлые пряди волос на спину и пошла к выходу. Журнал остался лежать на сиденье, перелистываемый легким ветерком, залетевшим в открытую дверь из тамбура.

Прижимая локтем сумочку к боку, не оглядываясь, девушка торопливо пошла через небольшой парк, прилегающий к станции, по направлению к огням, мерцающим за лесопосадкой, в просвете которой одиноко чернела трехэтажка, построенная когда-то для семей железнодорожников.

Остальные сошедшие на конечной станции пошли совсем в другом направлении – к поселку, приветливо подмигивающему желтыми окнами домов.

Услышав за спиной шаги, девушка обернулась, и, слегка втянув голову в плечи, сильнее прижала к себе сумку. Следом за ней по темной, чуть освещенной тусклым фонарем, алее шел человек. Она узнала его. Это был тот мужчина в кепке, что сидел в электричке у самого входа. Она остановилась, прижала левую руку к груди, в которой гулко, поднимаясь к горлу, громыхало сердце, а правой что-то поискала в сумочке, которую так и не сняла с плеча.

Мужчина сделал шаг вперед. В темноте она совсем не видела его лица, и ей вдруг показалось, что кто-то просто сковырнул его ногтем.

Вокруг не было ни души. Только где-то очень далеко в сырой тьме осеннего сумрака захлебывалась судорожным лаем потревоженная собака.

Глава первая

- Пожар! Пожар! Помогите!

Сквозь тяжелый мутный сон Николай услышал отчаянный пронзительный крик.

Во сне он все еще был в гостях у соседей - на дне рождения хозяйки Анны Сергеевны. Руки и ноги его продолжали двигаться,  он, словно плыл в мутной толще голосов, вскриков и ругательств, перед глазами его мелькали скалящиеся рожи, хохотала, белея мелкими зубами, пьяная Анна, потом картина сменялась, и он видел заплаканные глаза жены Лидии, хмурые лица  детей. На мгновенье это возвращало его в реальность, он приподнимался на локте, силился открыть глаза, но вновь валился на подушку, не в состоянии удержать тяжелой головы. Смутно вспоминалось,  как ночью жена и старший сын тащили его домой  огородами, стыдясь перед соседями.  Он вспоминал, как  сопротивлялся, цеплялся ногами, падал навзничь в мокрый, раздирающий разгоряченное лицо, снег, рычал и орал непотребное. Лидия плакала,  сын Ленька молчал, и в этом молчании старшего сына чувствовал Николай презрение и даже ненависть к себе, и ему хотелось выругаться, и даже вдарить разок промеж глаз для понятия, чтобы помнил, что отца почитать требуется. Но он еле держался на ногах, земля кружилась под ногами, то и дело меняясь с небом местами, два раза его вывернуло наизнанку, и когда, наконец, Лида и Ленька дотащили его до дома,  и, сняв с него загвазданную, насквозь провонявшую самогоном и рвотой одежду, свалили в старую панцирную койку, вынесенную в сени специально для таких случаев, он провалился в тяжелую мутную  тьму, в которой барахтался и возился всю ночь до той поры, пока не разбудили его крики.

Теперь он зажимал уши и тряс головой, стараясь избавится от назойливых воплей,  и от этого перед глазами у него пробегали огненные зигзаги,  а в голове пронзительно и больно стреляло.

С огромным трудом, превозмогая боль,  он открыл глаза,  застонал, с усилием приподнял голову.

Крики становились сильнее. Он, наконец, понял, что это не сон - кричали наяву, где-то рядом с домом.

-   Лидка! -  сиплым сорванным голосом позвал он. - Лидка!  Где ты, курва?

Словно в ответ за окном раздался отчаянный  крик жены.

- Пожар! Пожар! Люди, помогите!

Пронзительный и тонкий этот звук вонзился в висок. Николай вскочил, путаясь в штанинах, натянул брюки,  накинул байковую рубаху. Лидка всегда оставляла ему пьяному чистую одежду на стуле возле койки. Так уж у них повелось. Она все еще пыталась сохранить видимость благопристойности для соседей, хотя ни для кого уже давно не были тайной его буйные отвратительные запои.

Обычно детей жена отправляла к матери на другой конец деревни, оставались только старшие – Ленька и Светка. Помочь матери в случае чего. Да и те старались утром уйти куда-нибудь, не попадаться ему на глаза. Сейчас в доме тоже никого не было.

Держась за стенку, он доковылял до входной двери, которая почему-то  оказалась распахнутой настежь.  Пахло морозом и гарью.

- Лидка, дрянь, -  проскрежетал он, -  дом выстудишь…

Он вышел за порог и ослеп на мгновенье от неожиданного яркого света, заслонил глаза ладонью, задохнулся испугом, и только потом сообразил: Пожар! Пожар!

Горел  крайний справа,  последний в ряду деревенских строений,  дом, за которым  тянулись поля, петляла неширокая проселочная дорога, оканчивающаяся на подходе  к березовой роще. Огромные огненные всполохи лизали чернеющие на глазах бревна довоенного еще, но крепкого и ладного сруба. Высветлив темное зимнее утро, полыхало громадное огненное зарево, над крышей поднимался клубящийся столб густого черного дыма. Горел дом Аньки Ермиловой, той, что вчера шумно и пьяно, с криками и драками, с ором на всю деревню отмечала свое тридцатилетие.

- Е-мое,  – прохрипел Николай, приседая и хватаясь за голову, -  как же так? Как же это, а?  - И заорал на весь двор:

-  Лидка! Лидка!

Жена не отозвалась. Он влез в валенки, стоявшие на пороге, сорвал с крючка старый ватник, в котором Лидия  ходила доить корову, и, одеваясь на ходу, побежал к полыхающему дому.

Со всех сторон бежали люди, и, несмотря на ранний час,  у дома собиралась большая толпа.

Народ сбегался к пожару с той готовностью помочь, навалиться всем миром, которая так свойственна деревенскому люду. У многих в руках были ведра, кто-то сразу бежал к колонке, возвращался с водой, но, оказываясь возле дома, люди  останавливались в растерянности:  дом был полностью охвачен огнем, к нему нельзя было подступиться.

Здесь вблизи Николай услышал сплошной гул. Это гудело пламя.

Помимо этого мощного монотонного  гула, в воздухе стоял ужасающий треск. Вверх в небо вместе с черно-красными клубами дыма летели искры. Снег чернел на глазах от сыплющегося сверху пепла.

От дома шел сильный жар, Николай чувствовал, как горит лицо, в то время как тело бил озноб, так, что стучали зубы.

Вдруг послышались громкие звуки, похожие на выстрелы: загорелся шифер. Люди вокруг закричали, стали отбегать в сторону.

- Пожарную вызвали?! -  крикнул Николай в толпу.