Стеклянный ангел - Зухра Сидикова

Она быстро пошла к машине, Миша поплелся следом. Больше всего он боялся, что Разумовская прикажет ему уничтожить фотографии.

Она села на переднее сиденье и с силой захлопнула дверь, так, что бедная девятка задрожала. Миша не отважился сделать ей замечание, видел, что она сердита на него.

Но Жанна Александровна очень спокойно сказала:

- Бр-р-р, холодно как! Остался у вас еще кофе?

- Сейчас посмотрю, – настороженно ответил Миша. К счастью на дне термоса плескалось какое-то количество кофе, и Миша налил его в чистый пластиковый стаканчик. Жанна Александровна снова похвалила:

- Какой все-таки аромат и вкус.

И начала пить потихоньку, попутно дыша на пальцы.

- Зря я так легко оделась, - сказала она, – замерзла совсем. Чувствую - заболеваю, а ведь мне нельзя на больничный, столько работы.

Мише вдруг очень стало жаль ее. Такая хрупкая, красивая, ей бы сейчас спать в тепле, в объятиях любящего мужчины, а она трупы осматривает на собачьем холоде. Он взял ее руку, стал согревать в ладонях.

- Послушайте, Плетнев, - она мягко отняла руку, - вы свои фотографии как пересылаете в редакцию? Сейчас техника такая - не знаю, может быть, вы прямо из фотоаппарата своего на компьютер редакционный отправляете? Честно говоря, не сильна в этом, плохо разбираюсь во всех этих технических новинках.

- Нет, обычно я сам фотографии в редакцию отвожу, – ответил Миша, не понимая еще, к чему она клонит.

- Но вы ведь, наверное, звоните сначала шефу, сообщаете - стоящее дело или нет?

- Ну да, звоню. Говорю, что к чему, и пока еду с фотографиями, в редакции думают - ставить мой материал в эфир или нет?

- Ну так вот, Плетнев, сейчас вы позвоните и скажете, что ничего стоящего нет, что в эфир пускать этот материал не стоит, что ничего интересного - так, бомж без роду и племени. Скончался, допустим, от отравления алкоголем.

- Но… - начал Миша.

- Никаких но, Плетнев, – строго сказала Жанна Александровна, - или вы звоните, или я вас не только к своим выездам близко не подпущу, но и вообще сделаю так, что вы не сможете работать по профессии. Вы просто будете опальным журналистом.

Разумовская была очень решительно настроена. Миша не понимал еще, с чем это может быть связано, но интуитивно понимал, что перечить ей сейчас не стоит.

- Хорошо, – вздохнул он, – но учтите, я сделаю это не потому, что испугался, а исключительно потому, что вы мне нравитесь.

- Ну, вот и хорошо, - улыбнулась Разумовская, – я рада, что мы с вами договорились.

- И еще… - добавила она, и Миша напрягся, предвидя, что последует за этим «еще», – я хочу, чтобы вы уничтожили фотографии.

- Жанна Александровна… – робко попросил Миша.

- Плетнев, – голос Разумовской угрожающе зазвенел, – мы ведь договорились.

- Ну, хорошо, – обреченно сказал Миша и достал фотоаппарат. Вздохнул и нажал кнопку «удалить».

Жанна Александровна улыбнулась, поправила волосы.

- Вы, Плетнев, езжайте домой. Мы здесь надолго. Езжайте. Увидимся еще, я думаю, - она вздохнула, повела плечами, перевела дух, словно уговаривая себя, и открыв дверцу, снова вышла в холодное утро, оставив после себя легкий терпкий аромат духов, который Миша, откинувшись на сиденье и прикрыв глаза, вдохнул ошалело, удивляясь тем ощущениям, которые этот запах у него вызывал.

* * *

- Что действительно ничего стоящего? – Тарас Борисович был на взводе. - Надо же а, я надеялся… Разумовскую никогда по пустякам не отправляют, - он недоуменно пожимал плечами и мерил шагами небольшой редакционный кабинет. - Что-то здесь не так. Что-то не так… Ты уверен, что там не происходило ничего интересного? - в который раз переспрашивал он Мишу.

- Да уверен, уверен, – отмахивался Миша, - обычный бомжара.

- Странно, странно, – отрывисто бормотал Тарас Борисович, нарезая круги перед Мишиным столом, была у него такая привычка, своеобразная манера обдумывания, - до меня дошли сведения, что Разумовская сейчас каким-то делом серьезным занимается, возможно, серийными убийствами… Но, видимо, не хотят, чтобы просачивалось в прессу… как же подобраться? Говорят что-то особенно занимательное, убийца что-то вроде визитной карточки оставляет, а вот что именно - неизвестно… Честно говоря, надеялся, что на этот раз… Ты точно видел, что ничего такого там не было?

- Не было, - соврал Миша, честно глядя в маленькие, пронзительные как буравчики, глазки шефа.

- Ну ладно, может они сами обознались. Ты давай, Миша, работай. Жду от тебя чего-нибудь этакого... – Тарас Борисович сделал в воздухе замысловатое движение пальцами, сплошь унизанными массивными серебряными перстнями. - А то гляди: у меня сокращение намечается, всех непроизводительных безжалостно уволю.

Тарас Борисович ушел к себе, а Миша еще долго сидел перед включенным компьютером, не притрагиваясь к клавиатуре, думал о том, что за дело ведет Жанна Александровна, и почему она заставила его уехать, и участкового услала, и что за фигурка была в ладони убитого. Он пытался вспомнить, как она выглядела: стеклянная, прозрачная, и еще он успел разглядеть крошечные весы в руках ангела. Не особо надеясь на удачу, набрал в поисковике: «Стеклянный ангел».

Глава шестая

- Яся! Яся! – кричала Надя и бежала, косолапо загребая ногами теплую золотистую пыль, вдоль буйно цветущего, осыпающегося зрелой пыльцой, пахнущего медом и солнцем, луга.

- Яся! Яся!

- Надя!

Девочки в одинаковых ситцевых платьицах, с одинаково заплетенными косичками, только одна темненькая, другая светлая, с разгона обнялись, схватились за руки, закружились, громко смеясь, и выкрикивая имена друг друга.

- Яся, как ты далеко ушла! Насилу тебя догнала… – говорит темненькая девочка. Она запыхалась, лицо у нее раскраснелось.

- Ты ведь не хотела идти, – отвечает светленькая. - Почему передумала?

- Не знаю почему. Передумала и все. Ой, Яся, попадет нам теперь. А вдруг Вера Алексеевна узнает, - Надя делает большие глаза, - вдруг из-за этого запретит на тренировки ходить?

- Ну что ты, не запретит. Наш интернат акробатикой этой славится, а мы там самые главные. Особенно сейчас, когда Павел Сергеевич нас в цирковое училище готовит. Ты лучше скажи, где ты Ромку потеряла? – смеется Яся. - Он ведь все время за тобой ходит, как привязанный.

Надя краснеет, досадливо отталкивает руку подружки, отбегает в сторону.

- Ненавижу, когда ты дразнишься. Он за тобой ходит, а не за мной.

- Ну что ж ты сердишься, глупая, - примирительно улыбается Яся, – я просто пошутила. Ты ведь знаешь, мне он нисколечко не нравится, забирай его себе.

- Не пойду я с тобой. Сама иди к своему деду, – Надя срывается с места и убегает по пыльной дороге.

- Подожди, подожди, Надя! – светленькая девочка догоняет подружку, обнимает ее, - ну что ты? Еще из-за Ромки будем с тобой ссориться. Ну не обижайся, я никогда больше не буду так шутить.

- Ладно, пойдем, - вздыхает темноволосая, – идем быстрей. К ужину надо вернуться, а то нас снова в кладовке запрут.

Дорога еще долго тянется вдоль луга. Потом спускается к обрыву, и полого сбегает к реке – неширокой и тихой. Девочки неторопливо идут по песчаному берегу. Тихо плещется волна, солнце играет в светлой переливчатой ряби.

- Яся, а правда говорят девчонки, что твоя мама… - Надя испуганно замолкает, понимая, что сказала лишнее.

- … утонула в реке? – спокойно подхватывает Яся, – правда… в этой самой реке, там повыше, недалеко от дедушкиного дома.

Яся пристально глядит на воду.

- Дедушка говорит, чтобы я не плакала, что мама превратилась в русалку и смотрит на меня из воды, но только я уже не верю в это, не маленькая. Не хочу об этом... - Яся вздохнула, помолчала. - Давай искупаемся, вода как молоко… теплая, теплая…

- Нет, нет, - говорит Надя, с опаской поглядывая на воду.

- Боишься, что русалки утащат? – хохочет Яся и, стянув платье через голову, в одних трусиках бежит в реку.

Длинные светлые волосы красиво спускаются по ее спине, она такая стройная, тоненькая. У Нади перехватывает дыхание.

- Ты такая красивая, Яся. Неудивительно, что в тебя все мальчишки влюблены.

Яся улыбается.

- Дед говорит, что это плохо. Что мама тоже была очень красивой, из-за этого все ее несчастья.

- Разве могут быть несчастья из-за красоты? – удивляется Надя.

- Дед говорит, что у красивых люди все время хотят забрать побольше – больше любви, больше красоты – все себе, себе. Так что красивым уже самим ничего не остается… и души их пустеют… Понимаешь?

- Понимаю, - кивает Надя.

- А твоя мама? - Яся смотрит на подругу из под распущенных, падающих на лицо влажной светлой волной, волос. - Ты про нее не рассказываешь никогда. Ты ее помнишь?

- Нет, – Надя покачала головой, – не помню, и не хочу вспоминать.

- Она обижала тебя?

Надя промолчала, отвернулась. Яся видела, что она с трудом сдерживает слезы, тронула ее за плечо: