Девушки из Шанхая - Лиза Си

Но я потрясена. Да, я занималась с Сэмом постельными делами, но это кажется гораздо более интимным. В то же время это показывает, как далеко мы с Мэй зашли. Видимо, это неизбежная часть нашего пути. Когда мы только начинали позировать, нам предлагали сесть, скрестив ноги, и положить на колени букет цветов. Эта поза безмолвно напоминала зрителям о средневековых куртизанках, чьи букеты таились между ног. Потом нас просили закинуть руки за головы, демонстрируя подмышки: со времен развития фотографии эта поза была призвана передать все очарование и чувственную доступность Знаменитых Цветов Шанхая. Один из художников запечатлел нас за ловлей бабочек в тени ив. Всем известно, что бабочки символизируют любовников, тогда как «ивовая тень» — это эвфемизм, использующийся для обозначения волосатого места у женщин. Но эта картина далека от тех и уж конечно далека от той, на которой мы с Мэй танцуем танго и которая так возмутила маму. Это прекрасная картина, Мэй наверняка пришлось часами лежать обнаженной под взглядом З. Ч.

Я не только потрясена, я еще и разочарована тем, что Мэй позволила З. Ч. убедить ее пойти на подобный шаг. Я сержусь, что он пользуется ее уязвимостью. И мне больно от того, что мы с Мэй вынуждены идти на такое. Именно так женщины доходят до того, что продают себя на улице. Но так происходит во всем. Сначала ты всего лишь идешь на какую-то уступку, сочтя ее незначительной, а затем не успеешь оглянуться — и ты уже на самом дне. Ты уже девушка с тремя дырками, низшая разновидность проститутки, живущая на одном из плавучих борделей Сучжоу, предлагающая себя беднякам, которые готовы подцепить какую-нибудь омерзительную болезнь в обмен на несколько мгновений постельных дел.

Как бы мне ни было тяжело, я все же продолжаю день за днем приходить к З. Ч. Нам нужны деньги. Вскоре я позирую ему почти обнаженной. Говорят, что надо быть сильной, умной и удачливой, чтобы выжить в тяжелые времена, пережить войну, стихийное бедствие или истязания. Однако мне кажется, что гораздо труднее справиться с эмоциональными бедствиями — тревогой, страхом, чувством вины. Мы с Мэй впервые переживаем подобное, и эти горести изматывают нас. Я практически не могу спать, она же ищет спасения во сне, который больше похож на обморок. Она спит до полудня и часто дремлет в течение дня. Иногда она начинает клевать носом, пока мы позируем З. Ч. Он отпускает ее, чтобы она могла вздремнуть на кушетке. Пока он рисует меня, я наблюдаю за Мэй — ее пальцы, как обычно, лежат на лице, не прикрывая его. Кажется, что даже во сне она размышляет над чем-то.

Мы подобны ракам, медленно варящимся в кипящей воде. Мы позируем З. Ч., ходим на вечеринки и пьем абсент со льдом. Мы ходим с Бетси по клубам и позволяем другим платить за нас, ходим в кино, глазеем на витрины магазинов. Мы вместе с З. Ч. запускаем воздушных змеев у пагоды Лунхуата. Мы не понимаем, что с нами происходит.

Приближается день, когда мы должны отправиться в Гонконг, чтобы встретиться там со своими мужьями. Ни у меня, ни у Мэй нет намерения садиться на этот корабль. Впрочем, если бы мы и захотели, у нас бы это не получилось, потому что я выбросила билеты; но родители об этом не знают. Чтобы они ничего не заподозрили, мы с Мэй притворяемся, будто укладываем вещи. Мы выслушиваем советы, которыми мама с папой подготавливают нас к путешествию. Накануне нашего предполагаемого отплытия они ведут нас ужинать и говорят, что будут скучать по нам. На следующее утро мы с Мэй поднимаемся рано, одеваемся и уходим из дому до того, как остальные проснутся. Когда вечером того же дня мы возвращаемся, мама плачет от радости, что мы не уехали, а отец вне себя от ярости, потому что мы не выполнили свой долг.

— Вы не понимаете, что натворили! — кричит он. — У нас будут проблемы!

— Ты слишком много переживаешь, — говорит ему Мэй самым беззаботным своим голосом. — Старый Лу и его сыновья уехали из Шанхая, а через несколько дней и из Китая уедут. Они нам ничего не сделают.

Отцовское лицо искажает гнев. На мгновение мне кажется, что сейчас он ударит Мэй, но он лишь сжимает кулаки, выходит из гостиной и хлопает дверью. Мэй смотрит на меня и пожимает плечами. Мы оборачиваемся к матери, и она ведет нас в кухню и приказывает повару подать нам чаю и два восхитительных английских масляных печенья, которые он хранит в жестяной банке.

Три дня спустя дождь идет с самого утра, поэтому, против обыкновения, жара и влажность не слишком нас донимают. З. Ч. делает широкий жест и нанимает такси, чтобы отвезти нас к пагоде Лунхуата, расположенной на окраине города. Это не самое живописное место. Рядом взлетная полоса, расстрельное поле и лагерь китайских войск. Мы тащимся через все поле, пока З. Ч. не находит подходящее место. Несколько солдат, одетых в рваные теннисные туфли и линялые, дурно сидящие формы с приколотыми к плечам погонами, бросают щенка, с которым возились до того, и помогают нам.

Каждая иволга прикреплена к главному тросу с помощью крюка и отдельной лески. Мэй поднимает главную иволгу и запускает ее в воздух. С помощью солдат я добавляю еще одну птицу. Одна за другой они взлетают в небо, и вот уже стая из двенадцати иволг парит в небе. Они выглядят такими свободными! Ветер треплет волосы Мэй. Она прикрывает глаза рукой и смотрит в небо. Солнце отражается в очках З. Ч., и он морщится. Он подзывает меня и вручает мне ручки. Иволги сделаны из бумаги и пробки, но ветер с силой натягивает трос. З. Ч. становится за мной и накрывает своими ладонями мои, чтобы помочь справиться с управлением. Я чувствую, как соприкасаются наши ноги, как моя спина ложится на его грудь. Я перевожу дух, выбитая из колеи нашей близостью. Он, конечно, знает, как я к нему отношусь. Несмотря на то что он держит меня, трос натянут так сильно, что мне кажется, что я могла бы улететь за облака вместе с иволгами.

Мама не раз рассказывала нам историю о цикаде, сидящей на дереве. Она стрекочет, пьет росу и не знает о богомоле, который притаился поблизости и уже заносит лапку, чтобы убить ее. Но богомол не подозревает о том, что за ним сидит иволга. Птица вытягивает шею, чтобы поймать богомола себе на обед, не зная, что мальчик бродит по саду с сетью для ловли птиц. Три создания — цикада, богомол и иволга — жаждут наживы, не подозревая о великом неизбежном зле, которое подстерегает их.

Вечером того же дня Китай и Япония обменялись первыми выстрелами.

Белые цветы сливы

На следующее утро, 14 августа, мы просыпаемся от того, что на улице шумят люди и животные. Мы раздвигаем занавески и видим, что мимо дома текут людские потоки. Интересна ли нам их судьба? Нет, мы слишком поглощены размышлениями о том, как выгоднее истратить имеющийся у нас доллар — сегодня мы планируем пройтись по магазинам. Это очень важное дело: нам, красоткам, необходимо одеваться по последней моде. Мы с Мэй выжали все что могли из западных нарядов, которые нам оставил Старый Лу, но нам необходимо соответствовать новейшим веяниям. То, что будет в моде осенью, нас не интересует, потому что художники уже рисуют календари и рекламы на будущую весну. Как изменятся западные наряды в следующем году? Появятся ли пуговицы на манжетах, укоротится ли подол? Будет ли декольте глубже, а талии — уже? Мы решаем отправиться на Нанкин-роуд, посмотреть на витрины и попытаться представить себе, что придумают дизайнеры. Затем заглянем в галантерейный отдел универмага «Вин Он», чтобы купить ленты, кружева и другие мелочи, которые пригодятся для обновления нашего гардероба.

Мэй надевает бледно-голубое платье с узором из белых цветов сливы. Я выбираю широкие брюки из белого льна и темно-синюю блузу с короткими рукавами. Все утро мы разбираем шкафы, пересматривая то, что у нас осталось. Мэй — мастерица часами выбирать подходящий шарф или сумку, сочетающуюся с туфлями, поэтому она диктует мне, что нам надо купить, а я записываю.

Во второй половине дня мы прикалываем шляпы и берем с собой зонтики от солнца. Как я уже говорила, в августе в Шанхае ужасно жарко и влажно, а плотный слой облаков действует подавляюще. Сегодня, впрочем, солнечно, хотя и жарко. На улице было бы даже приятно, если бы не толпы людей. Они тащат с собой корзины, цыплят, одежду, еду и старинные столики. Сыновья и мужья ведут бабушек и матерей с перебинтованными ногами. Братья, как носильщики, волокут переброшенные через плечо шесты, на концах которых — корзины с их младшими братьями и сестрами. В повозках едут старики, больные и калеки. Те, кто могут себе это позволить, наняли кули, чтобы те несли их сумки, ящики и чемоданы, но большинство людей — бедняки из деревни. Наняв рикшу, мы с Мэй с облегчением отделяемся от этой толпы.

— Кто это? — спрашивает Мэй.

Мне приходится задуматься — так далека я от всего, что происходит вокруг. Я задумалась над словом, которое мне раньше не приходилось произносить.