Изумруд Люцифера - Анатолий Дроздов

— Поблагодари Раймона за добрые слова, — радостно отозвался Рамон, — как здоровье моего шурина и его детей?

— Все, слава Богу, здоровы, и желают того же вам! — склонил голову гость.

— Быстро же оправился от бед ваш сюзерен! — Пьер-Роже смотрел на пришельца в упор. — Насколько я помню, его осудили за катарскую ересь к пожизненному заключению и конфискации земель. А потом вдруг выпустили из заточения и все земли вернули. Ведь так? И чего это он, раскаявшийся грешник, вдруг вспомнил о Добрых Людях?

— Ты не вежлив, зять! — Рамон стукнул ладонью по столу. — Тысячи Добрых Людей прошли через инквизиторские застенки, и не вина тех, кто не смог претерпеть страданий, особенно мук близких… Мой шурин — достойный человек! Ты не имеешь права его осуждать!

— Я только спросил! — рыцарь скрестил руки на груди, и ироничная улыбка коснулась его обветренных губах.

— Мой сюзерен сердцем остался с Добрыми Людьми, — поклонился Эскот, — душа его болит за невольное отступничество, поэтому он и прислал меня помочь.

— Чем это? — спросил рыцарь.

— Сюзерен недавно тайно встречался с графом Тулузским, и тот клятвенно заверил его, что не позднее Пасхи придет к Монсегюру и снимет осаду.

— Хвала Богу! — воскликнул Рамон.

Пьер-Роже с сомнением покачал головой:

— Тулузский любит раздавать обещания. Его отец двадцать лет метался от папы к Добрым Людям и обратно, но хоть был мужчиной и воином. А сыном командует теща, Бланка Кастильская, мать «доброго» Людовика, который восьмой месяц мучит нас голодом и забрасывает камнями. Она сказала: «Гидре надо отрезать голову!», имея в виду Добрых Людей, и слово держит твердо. Может быть, граф и пообещал, но мы будем последними дураками, если согласимся поверить его словам. Тебе не стоило приходить сюда с этой новостью, вассал д'Аниора.

— Как ты смеешь так говорить при своем сюзерене и тесте! — Рамон в негодовании вскочил со скамьи, лицо его запылало ярче факела. — Раймон Тулузский — достойный правитель своей земли, и мы не имеем права судить его. Он доказал верность своему народу, всячески ограничивая ретивость инквизиторов!

— Ограничили их мои сержанты в Авиньоне. Ровно на длину головы. А Раймон после этого писал покаянные письма папе, обещая найти и покарать убийц. — Пьер-Роже тоже встал, и сразу стало видно, насколько он выше и сильнее тестя. — Да, я непочтителен. И я останусь таким по отношению к предателям и трусам. Вы мой сюзерен и владелец Монсегюра, и вправе найти себе другого коменданта…

— Сядьте!

Голос старика был тих и спокоен, но его услышали и подчинились.

— Что еще велел передать нам твой сюзерен?

— Он предлагает обмануть врага и переправить ему Сокровище Добрых Людей, которое они защищают в Монсегюре и которое так жаждет заполучить папа. Я бы мог уже следующей ночью пройти через посты, где будут стоять преданные нам люди, и через два дня и две ночи быть у сюзерена. В знак чистоты своих намерений он велел оставить в крепости заложника, который пришел со мной. Это его любимый вассал Тараскон д'Але, который попал в плен к неверным и которого д'Аниор выкупил за большие деньги.

— Это все?

— Да, Совершенный! — Эскот склонился в поклоне.

— Иди и жди.

После ухода гостя в зале некоторое время стояла тишина.

— Рамон? — первым нарушил молчание Бертран.

— Я думаю, шурину можно верить, — произнес владелец замка, — я знаю его, как достойного человека и рыцаря. Он поступает по правилам: прислал с гонцом заложника и предлагает помощь. Пока войска Юга стоят вокруг, Сокровище в опасности.

— А ты что думаешь, Роже?

— Я думаю, что Ферье намного хитрее, чем мы думаем. Восьмой месяц они топчутся здесь, и в каждую ночь Сокровище может уплыть из Монсегюра сквозь их дырявые посты. Он хоть и уверен, что мы просто так не расстанемся с ним и до последней минуту будем защищать его, но все же… А так все просто… Шурин Рамона предлагает помощь, присылает заложника, бедного рыцаря, который навек обязан сюзерену уже тем, что его выкупили из неволи… И не надо приступов и лишних жертв…

— Да как ты смеешь!

— Тихо, Рамон! — старик поднял руку. — Хватит того, что вы двое бранились перед чужаком, как торговки на рынке. Вы — Верующие, и, может быть, скоро мне предстоит дать вам solament, последнее утешение. Ты уже все сказал, Рамон, и я хочу, чтобы Роже продолжил.

— Я думаю, нам надо принять предложение Эскота.

Бертран удивленно взглянул на рыцаря.

— Если д'Аниор действительно хочет нам помочь, то пусть так и будет. А если Ферье жаждет нас провести, то пусть думает, что мы проглотили его приманку. Мы отправим Эскота, но не одного. С ним будут люди из моего фьефа, те, что остались со мной, хотя де Леви сулил им деньги и земли, а здесь их ждали страдания и смерть. Их верность несомненна. Сокровище останется здесь, а вот ту часть казны Добрых Людей, что еще в замке, они унесут. О ней знают все, в том числе и наемники, это опасно. Я хотел бы, Бертран, чтобы с ними пошел ваш дьякон Матеус. Он распорядительный человек и, думаю, сумеет нанять для нас новых воинов и привести их сюда. А Эскоту не обязательно знать, что в сумах моих людей. Пусть думает, что это Сокровище. Так отряд будет целее. Они побоятся напасть на них, чтобы не повредить Сокровище. Проще получить его из рук д'Аниора. Да и тот, наверняка, жаждет сам передать его взамен за высокие должности и новые земли. Эскот будет стараться. А мы попросим Матеуса: если все будет хорошо, на горе Бидорта, что напротив Монсегюра, пусть вспыхнет ночью костер.

— Ты не только храбр, но и мудр, — старик встал и возложил руку на голову рыцаря. — Распорядись!

— Абей!

Из темного угла беззвучно вышел и поклонился коренастый воин в темной одежде.

— Ты привел сюда, на совет, своего человека! — Рамон едва не задохнулся от ярости.

— Не беспокойтесь, сюзерен, он никому ничего не расскажет.

— Ты уверен?

— Абей, покажи!

Воин подошел к столу и широко открыл рот. Даже в колышущемся свете факелов стало видно, что во рту его вместо языка — короткий обрубок.

— Когда он был еще мальчиком, через их деревню проезжал отряд крестоносцев. Он стал дразнить их. Кнехты поймали его и хотели повесить. Но в отряде был монах, который решил явить «милосердие» к невинному отроку. Он сказал, что виселица — слишком легкое наказание для юного еретика. А вот если отрезать ему поганый язык, которым он возносил хулу на слуг божьих, даже его потомки запомнят, как мать-церковь карает своих врагов…

— Он может написать, — недовольно, но уже тише сказал Рамон. — И в любом случае не следует водить кнехта на собрание рыцарей.