Стихотворения - Окуджава Шалвович

«Разве лев — царь зверей? Человек — царь зверей…»

Ю. Домбровскому

Разве лев — царь зверей? Человек — царь зверей.Вот он выйдет с утра из квартиры своей,он посмотрит кругом, улыбнется…Целый мир перед ним содрогнется.

Встреча

Кайсыну Кулиеву

Насмешливый, тщедушный и неловкий,единственный на этот шар земной,на Усачевке, возле остановки,вдруг Лермонтов возник передо мной,и в полночи рассеянной и зыбкой(как будто я о том его просил)— Мартынов — что… —он мне сказал с улыбкой. —Он невиновен.Я его простил.Что — царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.Что — раб? Бог с ним. Не воин он один.Царь и холоп — две крайности, мой милый.Нет ничего опасней середин…Над мрамором, венками перевитым,убийцы стали ангелами вновь.Удобней им считать меня убитым:венки всегда дешевле, чем любовь.

Как дети, мы всё забываем быстро,обидчикам не помним мы обид,и ты не верь, не верь в мое убийство:другой поручик был тогда убит.Что — пистолет?.. Страшна рука дрожащая,тот пистолет растерянно держащая,особенно тогда она страшна,когда сто раз пред тем была нежна…Но, слава Богу, жизнь не оскудела,мой Демон продолжает тосковать,и есть еще на свете много дела,и нам с тобой нельзя не рисковать.Но, слава Богу, снова паутинки,и бабье лето тянется на юг,и маленькие грустные грузинкиполжизни за улыбки отдают,и суждены нам новые порывы,они скликают нас наперебой…

Мой дорогой, пока с тобой мы живы,всё будет хорошо у нас с тобой…

«Человек стремится в простоту…»

Человек стремится в простоту,как небесный камень — в пустоту,медленно сгораети за предпоследнюю чертунехотя взирает.Но во глубине его очей,будто бы во глубине ночей,что-то назревает.

Время изменяет его внешность.Время усмиряет его нежность.Словно пламя спички на мосту,гасит красоту.

Человек стремится в простотучерез высоту.Главные его учителя —Небо и Земля.

Прощание с Польшей

Мы связаны, поляки, давно одной судьбоюв прощанье, и в прощенье, и в смехе, и в слезах.Когда трубач над Краковом возносится с трубою,хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.

Потертые костюмы сидят на нас прилично,и плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,когда под крик гармоник уходим мы привычносражаться за свободу в свои семнадцать лет.

Прошу у вас прощенья за раннее прощанье,за долгое молчанье, за поздние слова;нам время подарило пустые обещанья,от них у нас, Агнешка, кружится голова.

Над Краковом убитый трубач трубит бессменно,любовь его безмерна, сигнал тревоги чист.Мы школьники, Агнешка. И скоро перемена.И чья-то радиола наигрывает твист.

Прощание с новогодней елкой

З. Крахмальниковой

Синяя крона, малиновый ствол,звяканье шишек зеленых.Где-то по комнатам ветер прошел:там поздравляли влюбленных.Где-то он старые струны задел —тянется их перекличка…Вот и январь накатил-налетелбешеный, как электричка.

Мы в пух и прах наряжали тебя,мы тебе верно служили.Громко в картонные трубы трубя,словно на подвиг спешили.Даже поверилось где-то на мигзнать, в простодушье сердечном):женщины той очарованный ликслит с твоим празднеством вечным.

В миг расставания, в час платежа,в день увяданья неделичем это стала ты нехороша?Что они все, одурели?!И утонченные, как соловьи,гордые, как гренадеры,что же надежные руки своипрячут твои кавалеры?

Нет бы собраться им — время унять,нет бы им всем — расстараться…Но начинают колеса стучатькак тяжело расставаться!Но начинается вновь суета.Время по-своему судит.И в суете тебя сняли с креста,и воскресенья не будет.

Ель моя, ель — уходящий олень,зря ты, наверно, старалась:женщины той осторожная теньв хвое твоей затерялась!Ель моя, ель, словно Спас на Крови,твой силуэт отдаленный,будто бы след удивленной любви,вспыхнувшей, неутоленной.

Старинная студенческая песня

Ф. Светову

Поднявший меч на наш союздостоин будет худшей кары,и я за жизнь его тогдане дам и ломаной гитары.Как вожделенно жаждет векнащупать брешь у нас в цепочке…Возьмемся за руки, друзья,чтоб не пропасть поодиночке.

Среди совсем чужих пирови слишком ненадежных истин,не дожидаясь похвалы,мы перья белые почистим.Пока безумный наш султансулит дорогу нам к острогу,возьмемся за руки, друзья,возьмемся за руки, ей-богу.

Когда ж придет дележки час,не нас калач ржаной поманит,и рай настанет не для нас,зато Офелия помянет.

Пока ж не грянула поранам отправляться понемногу,возьмемся за руки, друзья,возьмемся за руки, ей-богу.

Счастливчик Пушкин

Александру Сергеичу хорошо!Ему прекрасно!Гудит мельничное колесо,боль угасла,

баба щурится из избы,в небе — жаворонки,только десять минут ездыдо ближней ярмарки.

У него ремесло первый сорти перо остро.Он губаст и учен как черт,и всё ему просто:

жил в Одессе, бывал в Крыму,ездил в карете,деньги в долг давали емудо самой смерти.

Очень вежливы и тихи,делами замученные,жандармы его стихина память заучивали!

Даже царь приглашал его в дом,желая при этомпотрепаться о том о семс таким поэтом.

Он красивых женщин любиллюбовью не чинной,и даже убит он былкрасивым мужчиной.

Он умел бумагу маратьпод треск свечки!Ему было за что умиратьу Черной речки.

Путешествие в памяти

Анатолию Рыбакову

Не помню зла, обид не помню, ни громких слов,   ни малых дели ни того, что я увидел, и ни того, что проглядел.Я всё забыл, как днище вышиб из бочки века своего.Я выжил.Я из пекла вышел.Там не оставил ничего.

Теперь живу посередине между войной и тишиной,грехи приписываю Богу, а доблести — лишь Ей одной.Я не оставил там ни боли, ни пепла, ни следов сапог,и только глаз мой карий-карий блуждает там,   как светлячок.

Но в озаренье этом странном, в сиянье вещем светлякасчастливые былые люди мне чудятся издалека:высокий хор поет с улыбкой,земля от выстрелов дрожит,сержант Петров, поджав коленки,как новорожденный лежит.

Путешествие по ночной Варшаве в дрожках

Варшава, я тебя люблю легко, печально и навеки.Хоть в арсенале слов, наверно, слова есть тоньше   и верней,но та, что с левой стороны, святая мышца в человекекак бьется, как она тоскует!.. И ничего не сделать с ней.

Трясутся дрожки. Ночь плывет. Отбушевал   в Варшаве полдень.Она пропитана любовью и муками обожжена,как веточка в Лазенках та, которую я нынче поднял,как Зигмунта поклон неловкий, как пани   странная одна.

Забытый Богом и людьми, спит офицер в конфедератке.Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.Пройдут недолгие века — напишут школьники   в тетрадкепро всё, что нам не позволяет писать дрожащая рука.

Невыносимо, как в раю, добро просеивать сквозь сито,слова процеживать сквозь зубы, сквозь недоверие —   любовь…Фортуну верткую свою воспитываю жить открыто,надежду — не терять надежды, доверие —   проснуться вновь.

Извозчик, зажигай фонарь на старомодных   крыльях дрожек.Неправда, будто бы он прожит, наш главный полдень   на земле!Варшава, мальчики твои прически модные ерошат,но тянется одна сплошная раздумья складка на челе.

Трясутся дрожки. Ночь плывет. Я еду Краковским   Предместьем.Я захожу во мрак кавярни, где пани странная поет,где мак червонный вновь цветет уже иной любви   предвестьем…Я еду Краковским Предместьем…Трясутся дрожки.Ночь плывет…

«Официант Иван Афанасьевич ненавидит посуды звон…»