Абхазские рассказы - А. Аншба

Хикур обвела правой рукой вокруг его лица — знак того, что она переносит на себя все беды, которые угрожают Хабыджу, — и поцеловала его.

— Как живешь, Хикур? Дети здоровы ли? — спросил Хабыдж, заглядывая ей в глаза и положив руку на плечо.

— Смотрите, кто приехал! — крикнула Хикур детям.

Ребята уже бежали к дому. Старший, Джанхват, держал подмышкой щенка, который отчаянно барахтался.

— Какая славная собачка! — умилился гость.

Посадив меньшего к себе на колени, он порылся в кармане и протянул ему блестящую серебряную монету. Малыш в восторге стал перебрасывать ее из одной ладошки в другую.

— Смотри! — звонко крикнул он брату.

Тот поднял руку, собачонка беспомощно хлопнулась оземь. На лице Джанхвата было написано, что и он не прочь получить такой же подарок.

— Подойди поближе, — сказал Хабыдж. Видя, что мальчик смущен, он посадил его к себе на другое колено и тоже дал монету.

— Никого в жизни я так не любил, как вашего бедного отца, — вздохнул Хабыдж. — Дай вам бог как можно дольше не следовать за ним.

При упоминании о муже, тень печали легла на лицо Xикур.

— Неужели смерть не могла найти никого другого, кроме него! — с горечью воскликнула она.

— Присядь, Хикур. Зачем ты стоишь, какой я гость, — cказал Хабыдж.

Когда Хикур села поодаль, он продолжал:

— Я приехал узнать, как ты будешь жить дальше. В прошлом году мне не удалось помочь тебе, но нынче на время посева обязательно приведу на твое поле буйвола.

— Ты столько уже помогал мне, свет мой, — сказала Хикур, взглянув на Хабыджа благодарным взглядом. — Свет не без добрых людей. Вот и вчера — приходили соседи, обещали вспахать землю. Спасибо, спасибо добрым людям. Только благодаря им я в прошлом году собрала хороший урожай...

— А дотянешь ли до осени, до нового урожая?

— Дотяну. Думаю, что и на зиму останется немного...

— Хорошо, если бы так, — недоверчиво покачал головой Хабыдж.

День медленно клонился к вечеру.

Как мельница, вертелась Хикур по своему маленькому хозяйству: сварила курицу, приготовила мамалыгу с сыром. К ужину забрел сосед, Хикур досыта накормила и напоила обоих. Хабыдж вел себя хозяином. Сидел, развалясь, и болтал обо всем, что взбредет в голову: о прошлом и о настоящем, о родственных отношениях — какие они есть и какими должны быть.

Он был крестьянин, а по своему достатку не уступал иным дворянам и князьям; дружба с ними очень ему льстила. Уж если он клялся именем своего воспитанника, князя Мсуста, то, как говорится, капли в рот не брал (3). Перед людьми с громкими дворянскими фамилиями готов был лоб расшибить. В присутствии князей Хабыдж никогда не садился, как бы его ни просили, не теряя случая высказать раболепство свое, за что и удостаивался княжеской милости.

Полегоньку да помаленьку Хабыдж вошел в большую силу.

Все мог! Не раз крестьяне обращались к нему с просьбами: то украденную лошадь найти, то корову. Хабыдж брался и действительно находил. Подчас это не составляло для него труда: возвращал скотину, им же самим украденную. Само собою, крестьяне оплачивали его услуги втридорога. И всяк стремился породниться с ним. К праздникам Хабыдж получал подарки немногим беднее княжеских. И крестьянский его двор называли усадьбой.

Хабыджу было под сорок, а он все еще ходил в холостяках.

Близкие приставали к нему, уговаривая жениться. Он давал обещание за обещанием, шли годы, но все оставалось по-прежнему.

Выглядел он свежо, седина еще не коснулась его головы, никогда он не знал болезней. Это был настоящий мужчина, крепкий, полный сил и бодрости. Пожалуй, редкая крестьянская девушка не пошла бы за него с охотой. А он чванился, важничал, пренебрегал даже самыми красивыми девушками. У каждой он находил какой-нибудь изъян. Люди знали истинную цену его разборчивости не столько хорошая девушка нужна была Хабыджу, сколько «хорошая фамилия». На крестьянских девушек он смотрел свысока, и дочери дворян и князей, которых он обхаживал и удальством и лестью, брезговали им, мужиком. Так Хабыдж и остался без жены. И это раздражало родственников его матери — невестка освободила бы старуху от тяжелых работ по хозяйству.

...Величаво плыла по нему серебристая луна, и свет ее, расщепляемый плетеной стеной пацхи на множество маленьких лун, падал на земляной пол, на спящих детей, прижавшихся к Хикур, на чутко дремавшую у порога верную собаку.

Хикур долго не могла заснуть. Ее тревожило, что она не успела за день вскопать огород. Мысли ее перешли на Хабыджа.

Вспомнилась его готовность помочь ей в трудную минуту. Хикур успокоилась, крепче обняла детей и заснула.

...Луна высоко стояла в небе. Лошадь Хабыджа перестала щипать траву и, вздрагивая от ночной свежести, замерла на месте.

Выспавшаяся собака вышла из пацхи во двор, и только маленький щенок жалобно попискивал под кроватью — больше ничто не нарушало светлой тишины ночи.

Петухи успели прокричать один раз, когда Хикур внезапно проснулась.

Она вскрикнула, ужаснувшись тому, что увидела. Почтенный родственник Хикур, Хабыдж, сидел на ее кровати без верхней одежды.

— Что ты задумал? — дрожащим голосом спросила она и, кутаясь в одеяло, взмолилась:

— Пожалей, пожалей меня!

— Тише... — прошептал Хабыдж, — детей разбудишь...

И зажал ей рот своей сильной ладонью.

— Не смей, не трогай меня, — задыхаясь, умоляла женщина.

— Да что ты, что? — слышался среди ночи сладенький и противный шепот Хабыджа. — Неужели никто на свете тебе не люб? Да ты, видно, не узнаешь меня? Это ж я, твой Хабыдж! — сюсюкал Хабыдж и просунул руку под одеяло.

Но Хикур закуталась плотней и, прижавшись к стене, оттолкнула Хабыджа.

Хабыдж рывком сдернул с нее одеяло и с силой привлек к себе обеспамятевшую женщину. Ничто не помогло: ни слезы, ни сопротивление, ни мольбы, ни угрозы. Когда же голодный волк щадит свою жертву? В слезах и отчаянии провела Хикур остаток ночи...

Больше года минуло. Хабыдж часто навещал дом Хикур, и соседи не находили в его посещениях ничего дурного: они хвалили Хабыджа за pодственнную его заботу о бедной вдове.

Было раннее утро, когда Хикур, взвалив на плечо мешок с кукурузой, отправилась на мельницу. Мельник обещал ей к вечеру смолоть кукурузу. Хикур торопилась вернуться, пока не проснулись дети. Между ее домом и мельницей, в большом густом лесу, тянулась широкая дорога, — Хикур заметила на ней двух всадников. Они быстро приближались. В одном Хикур узнала Хабыджа, другой был ей незнаком.

— Доброе утро, Хикур! Откуда это ты в такую рань? — Xaбыдж остановил лошадь.

Спутник Хабыджа тоже придержал коня.

Хикур ответила, что возвращается с мельницы, и хотела было пройти стороной — она была босиком и чувствовала себя неловко перед мужчинами. Но Хабыдж быстро спрыгнул с лошади. Вслед за ним спешился и его спутник, которого звали Хаудом. Хабыдж отдал ему поводья своей лошади, а сам, взяв Хикур под руку, пошел с нею вперед и всю дорогу до дома, склонив голову к ее уху, нашептывал ей тайные и темные речи.

Хауд, шагая позади, вел за собой лошадей и не спускал с Хикур глаз.

Когда все трое вошли в дом, Хабыдж с подчеркнутой значительностью сказал Хауду:

— Садитесь, пожалуйста!

Хикур переменила платье на лучшее, надела ботинки и взялась за хлопоты по хозяйству. Но все валилось из ее рук. Она принимала Хауда в своем доме, как и подобает принимать гостя, и делала вид, что не знает, зачем он пришел. А она догадывалась, зачем он пришел. Хабыдж ограничился намеками, обещая попозже рассказать подробнее. Но и того, что он сказал, оказалось достаточно, чтобы свет ей стал не мил. Хабыдж пялил свои наглые светлые глаза то на Хикур, то на Хауда, как бы связывая их друг с другом своим взглядом. Но Хикур ни разу не подняла глаз на гостя; не глядя, она чувствовала, как он неотрывно следит за каждым ее движением.

— Выйдем-ка, Хикур, мне нужно наедине поговорить с тобой, — вдруг бесцеремонно заявил Хабыдж.

Хикур c опущенной головой покорно последовала за ним во двор. Они подошли к забору, и Хауд видел из окна, как Хикур вытирала слезы кончиком своего платка, в то время как Хабыдж, нетерпеливо топчась на месте, в чем-то настойчиво убеждал ее.

Они разговаривали не меньше часа. Когда они вернулись молча она села в свой угол.

Хабыдж опустился на стул рядом с Хаудом. Наступила тишина.

— Пойдем! — сказал наконец Хабыдж.

Гости вышли во двор и вскочили на лошадей.

Поздний вечер. У калитки Хикур давно уже мычит корова, просясь домой, в свое стойло, но никто не впускает ее. Только маленький теленок подбежал к забору, и корова, протиснув голову между перекладинами, принялась лизать его своим шершавым языком, издавая по временам звуки, похожие на приглушенный стон. Кто впустит ее? Кто облегчит вымя, набухшее молоком? Не слышит хозяйка зова своей единственной кормилицы. Весь вечер проплакала Хикур, и мир казался ей чернее ночи. Вот так же украдкой, таясь от людей, убивалась она, оплакивая своего покойного мужа (4). Сестра и золовка хлопотали около нее, но Хикур была безутешна.